такое чувство, будто я предаю ее, но я не мог остаться с ней. Надеюсь, она поймет. Может, не сейчас, когда она наверняка испытывает обиду, но позже.
Я вышел на площадку, кивнул дежурному оперу и сбежал по лестнице. Сел в «Олдсмобиль», вывел машину на дорогу и погнал в сторону квартиры Наумова-Барыкина, прикидывая, нельзя ли как-нибудь срезать, чтобы побыстрее добраться до квартиры учителя танцев. Но так и так получалось примерно одинаково, так что я решил не плутать и ехать, как собирался.
Машинально покрутил настройки проигрывателя, выбирая трэк. Остановил выбор на одной из песен Тома Уэйтса. Его хрипловатый голос, «гроулинг», критик Дэниэл Дачхолз назвал вымоченным в бочке с бурбоном и оставленным на несколько месяцев в коптильне. Однажды я попытался представить этот образ и решил, что он в принципе прав.
На дорогу ушло больше получаса, и за это время я успел прослушать несколько композиций Уэйтса. То, что надо, когда ты возбужден и немного расстроен.
Я припарковался во дворе и через пару минут уже выходил из лифта. Навстречу мне протопали два опера с коробками в руках – они несли улики в машину криминалистов. Видимо, команда Полтавина еще продолжала работать.
– Где Димитров? – спросил я у одного из полицейских.
– Там! – Он махнул рукой в сторону квартиры.
Я вошел в квартиру и почти сразу увидел лейтенанта, разговаривающего по телефону. Подойдя и прислушавшись, я понял, что он дает указания насчет поиска Языковой.
– Привет. – Я похлопал его по плечу, давая знать, что приехал.
Димитров обернулся и коротко кивнул.
Я отошел, чтобы не мешать ему. На глаза мне попался Полтавин. Судмедэксперт стоял, стягивая перчатки. Вид у него был уставший.
– Ну, как? – спросил я. – Нашли еще что-нибудь интересное?
– Следы человеческой крови на кухне и в ванной. На плите и посуде.
– Он что, не смыл ее?
– Смыл, естественно. Но полностью удалить следы крови почти невозможно. Хоть чуть-чуть, но остается почти всегда.
– Везет, – кивнул я.
– Не то слово. И как раньше обходились без экспертизы? – Полтавин покачал головой. – Я имею в виду, химической. Ведь чернила было невозможно отличить от крови. Не говоря уж о том, чтобы определить группу или сделать анализ ДНК. – Криминалист расстегнул прозрачный пластиковый комбинезон. – Уф! Жарко!
– Ты отправил кого-нибудь в квартиру учительницы?
– Да.
В этот момент подошел Димитров. Левый глаз у него едва заметно подергивался.
– Что там случилось у этой девчонки? – спросил он с ходу. – Мне Федя сказал про какую-то кровь, но я толком ничего не понял.
Я объяснил.
– Во дает! – покачал головой Димитров, имея в виду убийцу. – Везде успевает. Еще бы какую-нибудь комнатную собачку к двери прибил для пущего эффекта! Совсем как в кино было бы.
– А у вас тут как дела? – спросил я.
– Отпечатки в квартире подозреваемого соответствуют пальчикам Барыкина. Ты был прав, Валер. Зря я, в общем, сомневался. Ты это… прости, короче. – Тон у лейтенанта был смущенный.
– Надо было пари заключить, – вставил Полтавин.
– Откуда в базе отпечатки Барыкина? – спросил я, пропустив мимо ушей как извинения Димитрова, так и комментарий патологоанатома.
– А он еще когда был самим собой, так сказать, ездил на соревнования за границу. Ну, и на какую-то визу понадобились пальчики. Та же история, что с Зинтаровым, помнишь?
– Помню.
– Так что, похоже, Барыкин сделал пластику и устроился в школу.
«А Аня уверена, что это не он!» – пронеслось у меня в мозгу.
Какой актер, однако! Или она его покрывает? Да нет, вряд ли. Зачем? Если только ее не заставляют это делать прежние чувства.
Ощутив укол ревности, я поспешно сказал:
– А что насчет компьютера или билетов? Удалось выяснить…
– Это самое главное! – Димитров даже не дал мне договорить. – В компе, как ты и предполагал, остались ссылки на сайты, которые посещал подозреваемый. Я теперь буду называть его Барыкин, раз уж мы установили его личность.
– Давай-давай. Так что там?
– Оказалось, что Барыкин заказал еще три дня назад билеты на поезд до Москвы. Так что теперь мы знаем, когда и куда он отправится после того, как… – Лейтенант вдруг замолчал.
– Прикончит Языкову? – договорил я за него.
– Ну, да.
– Во сколько отправляется поезд?
– Через полчаса.
– Как?!
– А вот так!
– Так он должен быть уже в Питере, чтобы не опоздать!
– Конечно. Поэтому я думаю, что Языкова тоже там.
– Ему придется расправиться с ней по-быстрому.
– Необязательно, – заметил Димитров.
– Почему? Времени…
– Знаю, совсем мало, но что, если она отправляется с ним? Дело в том, что Барыкин приобрел через Интернет четыре билета.
– Зачем ей это? И кто еще поедет с ними? – Я недоумевал.
– Он хочет убить ее в поезде, Валер. Барыкин выкупил целое купе, чтобы остаться с жертвой один на один.
Я на мгновение прикрыл глаза: Димитров был, конечно, прав! Представилось купе, залитое кровью, наполненное вонью горящего мяса. Убийца склоняется над женщиной с ножом в руке, чтобы превратить ее лицо в кровавое месиво! Он отрезает кусок за куском и запихивает себе в рот, орудуя деревянной вилкой. Готовить ему, вероятно, будет некогда (если он вообще готовил плоть своих жертв), так что он сожрет все сырым. Значит, кровь будет течь по его лицу, превращая его в морду упыря. Упыря с лицом-черепом, – добавил я мысленно, вспомнив о том, что Барыкин прихватил из квартиры баночки с гримом.
В этот миг у меня зазвонил сотовый. Номер был незнакомый.
– Да?! – рявкнул я раздраженно.
– Старший лейтенант Самсонов? – Голос был знакомый.
– Да, я слушаю!
– Это хорошо. – Пауза. – Потому что я хочу сказать вам, где находится Елизавета Языкова. Вы запишете или запомните?
На пару секунд я замер, затем взглянул на Димитрова. Тот говорил что-то Полтавину, и было заметно, что криминалист начинает раздражаться.
– Запишу, – поговорил я, доставая блокнот и ручку. – Кто вы?
– Пожиратель. Могли бы и сами догадаться.
– А фамилия у вас есть?
Тихий смешок.
– Где вы сейчас находитесь, старший лейтенант Самсонов?
– А вы как думаете?
– Подозреваю, что в квартире Андрея Тимофеевича Наумова.
– В вашей квартире, – сказал я.
Услышав это, Димитров вздрогнул и уставился на меня в недоумении.
– Возможно, возможно. Так вы записываете?
– Да. Где вы?
– Это неважно. Важно, где Лиза Языкова. Я диктую, старший лейтенант, и дважды повторять не стану.
Я записал адрес, вырвал листок и протянул его Димитрову.
– Что вы хотите сделать с Языковой? – спросил я. – Убить?
– Если речь идет про мать, то да, если про девчонку, то, как вы, надеюсь, уже поняли, я ее возвращаю.
– Послушайте… – начал было я, но Пожиратель меня прервал:
– Я прощаюсь с вами, старший лейтенант. Удачи с Аней.
Раздались короткие гудки, и я опустил руку с телефоном.
– Что это? – спросил Димитров, держа листок с адресом.
– Пожиратель сказал, что там находится дочка Языковой. Это он звонил.
– Живая? – уточнил лейтенант.
– Не знаю. Надеюсь. Поехали, надо торопиться. По дороге расскажешь, какие у нас шансы перехватить Языкову на вокзале.
Иногда я думаю: стал бы я есть человечину, если бы оказался в такой ситуации, когда питаться больше было бы нечем. Первый ответ, который приходит в голову, – нет. Однако примеры из истории показывают, что зарекаться на этот счет нельзя. Многие люди, которым и в голову не приходило отведать мяса своих собратьев, делали это, оказавшись перед лицом голодной смерти.
Передо мной висит на стене копия картины Жерико «Плот Медузы». Я не случайно выбрал это полотно, чтобы украсить им интерьер. Это своего рода напоминание.
Пятого июля 1816 года фрегат «Медуза» по дороге в Сенегал потерпел крушение. Капитан с частью команды уплыл на шести шлюпках, а 150 человек остались на большом, но наспех сделанном плоту, не защищавшем от волн. К тому же у людей не было ни парусов, ни весел. Но самое главное, провизии хватило лишь на день. Почти две недели плот носило по волнам. Вспыхивали ссоры и драки, некоторые предпочитали броситься в море, чтобы не быть убитыми и съеденными. На пятый день из ста пятидесяти человек в живых осталось только тридцать два.
Когда судно «Аргус» обнаружило наконец плот, на веревках сушились куски человеческого мяса, а люди были совершенно безумны.
Другим примером может послужить история ирландца Александра Пирса. В 1819 году его за кражу обуви приговорили к семи годам ссылки, отбывать которую ему предстояло на Тасмании. Вскоре Пирс и несколько других заключенных совершили побег.
Они шли через Тасманские леса, и спустя восемь дней чувство голода стало так мучительно, что они убили некоего Александра Долтона, после чего двое беглецов смылись, опасаясь, что и их могут рано или поздно съесть.
За следующий месяц еще двое были употреблены в пищу, и в итоге в живых остались Гринхилл, его друг Трэверс и сам Александр Пирс, который явно намечался на роль следующей жертвы. Однако вскоре Трэверса укусила змея, и у него началась гангрена. Это решило его судьбу.
После того как Пирс и Гринхилл съели товарища, стало ясно, один из них рано или поздно станет жертвой другого. Больше недели они не спали, карауля друг друга. Наконец Гринхилл уснул, и Пирс зарубил его топором.
Добравшись до населенной местности, Пирс был схвачен и посажен в тюрьму, однако вскоре снова сбежал – на этот раз с одним заключенным, опрометчиво упросившим прихватить его с собой. Когда через несколько дней ирландца поймали, в карманах у него обнаружили человеческое мясо – и это при том, что в округе было полно другой еды и необходимость заниматься каннибализмом отсутствовала.
Возможно, начиная употреблять в пищу человечину люди перестают воспринимать ее как нечто запретное, уподобляясь тем самым нашим предкам?