— Хреновое утро, Рейн?
Поднял голову, нащупывая на полу маску. К саанану. Саяр и так не раз видел мое лицо. Уже давно не содрогается от ужаса.
— Не из лучших, Саяр.
— Люди недовольны, мой Дас. Спрашивают, когда шеану сжигать будем. На площади дети кукол с красными волосами потрошат. А каждую скотину на убой ведут и сукой Вийяр называют. Выйди к ним еще раз. Поговори.
Я поморщился, поднимаясь с пола и спотыкаясь через пустые бутылки, к окну подошел, распахнул настежь. В покои вихрем ворвались снежинки, оседая на толстый балладаский ковер из овечьей шерсти. Внизу жизнь кипит. Мимо мертвецов люди снуют с повозками, дети деревянными мечами колют друг друга. У одних белый флаг в руках, у других черный. До меня их голоса доносятся.
«У нас твоя дочь, Од недорезанный. Мы ей брюхо вспорем и кишками, как гирляндами, двор украсим»
«Ой, как страшно. Не убивайте мою девочку. Я вам все золото отдам за её космы красные».
Не отдаст и монеты. И пядь земли не уступит. Хитрая тварь думать будет, как все провернуть, чтоб и овцы целы остались, и волки сыты. Его овцы и его волки.
— Сжечь всегда успеем. Я уже сказал, какие планы у нас на дочь Ода. Мы государство, а не кучка варваров или баордов, а у государства законы есть. Она отречется от веры, от Храма и станет одной из нас. Победа не всегда на поле боя случается.
— Когда, Рейн? Пять дней прошло. Людям нужны ответы.
— Будут ответы. Сегодня еще лассарских женщин повесим. Завтра детей. И будут ответы.
— А если не согласится, что тогда? Если всех перебьешь, а она не даст согласия. Что тогда, Рейн? Кого убивать будешь, чтоб отсрочить казнь Одейи дес Вийяр? Недовольных? Как сегодня ночью? Думаешь я не знаю, что мясника Дункана и его зятя с головорезами за стену вывели, и они не вернулись обратно? Сколько наших умрут из-за нее, Даал?
Резко повернулся и помощник отпрянул, увидев мой взгляд. А меня от злости на части рвет. Потому что прав. Потому чтода. Готов убивать, чтоб заткнулись. Сколькие умрут? Не знаю. Многие. Пока я не готов с ней расстаться, умрет каждый, кто будет мне мешать или причинит ей вред.
— Ты сомневаешься в моих решениях, Саяр? Во мне сомневаешься?
— Мы оба знаем, Рейн, что это не самое лучшее твое решение, и оба знаем, почему ты так решил.
Я в один шаг преодолел расстояние между нами и теперь возвышался над Саяром, который смело смотрел мне в глаза, хотя и боялся. Волк его страх сразу учуял и оскалился злорадно. Бойтесь. Мне это на руку. Уважайте, любите, но, главное, всегда бойтесь.
— И почему я так решил, по-твоему? Озвучь мне свои предположения.
— Потому что красноволосая сука вскружила тебе голову, потому что ты её хочешь. И из-за бабы, Рейн, ты можешь потерять все, что завоевал. Доверие своего народа, который молится на тебя и жаждет наказания для дочери их палача. Жаждет справедливости.
Я зарычал и впечатал Саяра в стену, приподнял за шиворот над полом.
— По-твоему, я готов предать свой народ из-за лассарской шлюхи?
— По-моему, у тебя поехала из-за неё крыша. Ты сам не знаешь, что делать.
— Я могу вырвать тебе язык за эти слова.
— Можешь. Но ты знаешь, что я прав. Какой прок нам от нее? Какой? Если Лассар никогда ее не признает. Если Од это поймет, думаешь, он будет готов принять наши условия только ради дочери?
Я медленно разжал пальцы.
— Она согласится.
— А если…
— Я сказал, согласится! Надо будет, отрежу ей руку и сам распишусь её пальцами. Надо будет — отрежу две.
— Только бы не казнить? Это не просто похоть, да?
Мы смотрели друг другу в глаза, я видел, как там на дне глаз Саяра плескается понимание и разочарование, а во мне ярость растет. Голодная, жгучая, как живая. Потому что прав он. И потому что уже знает меня не один год. Потому что каждое слово, как удар хлыста по натянутым нервам и рубцами внутри. Ради суки лассарской. Если бы убил её там в лесу и сожрал её сердце, все было бы кончено.
Вот что было бы честно по отношению к моему народу, да, и по отношению к ней тоже. Но она — моя мерида, и я уже не в силах отказаться от дозы.
— Не просто похоть.
— Ты мне скажи, это надо тебе лично, Рейн? Она нужна тебе?
— Это надо мне лично, Саяр.
Вот я и сказал это вслух. Выплюнул как грязь и сам ею же и испачкался. Она по мне изнутри стекает. Вязкая жижа пагубной зависимости от шеаны проклятой, приворожившей меня к себе намертво глазами своими паршивыми, лживыми.
— Значит, сдержим людей столько, сколько возможно. Брошу слух по городу, что надо обрюхатить лассарскую шлюху, вытравить семя вийярское и заставить Ода преклонить перед нами колени.
Я коротко кивнул, продолжая смотреть ему в глаза, вспоминая, как мы с ним познакомились, когда я беглых к себе в отряд взял, в меиды посвятил и сколько раз валласар Саяр был готов умереть за меня и за свой народ. Сколько месяцев провел в услужении жирному Фао, чтобы воплотить мои планы в жизнь. Он единственный знал, кто я на самом деле. Саяр прикрывал меня в ночи Черный Луны и ждал на рассвете с одеждой и конем возле кромки Сааннского леса, куда мой волк уходил и возвращался только спустя несколько суток.
— Астрель может проболтаться.
— Не проболтается — заперт в келье. Трясется, как псина полудохлая. Боится кары Иллина.
— Пожалуй, после венчания не мешало бы Иллину его покарать.
Я расхохотался, и Саяр следом за мной. Только смех натянутый, и между нами дрожит его ожидание моих решений, а у меня их нет пока. Ни одного.
— Что там на юго-востоке? Гонец вернулся?
— Нет, не вернулся. Ничего нового. Пришли вести с границы с Саананским лесом — баорды массово на юг уходят. Покидают лес со стороны Туманных Вод, по пути наши деревни разоряют. Взяли троих тварей в плен, среди них мадора слепая.
— Допросили?
— Допрашивают двоих. Мадора слишком опасна, чтобы войти к ней в келью. Четверых отравила ядом, прежде чем ее вырубили. Корчатся в страшных муках.
— Сам допрошу. Узнали, кто под нашим знаменем набеги устраивает?
— Пока нет. Говорят, баба у них предводительница. Беглые, скорей всего, отряд собрали. Нам же на руку.
— Путь на долину прокладывать надо и через Туманные Воды на Лассар севером идти. От нас не ждут нападения зимой. Это наше время. Но Баорды не зря оттуда уходят. Что-то не чисто там. Где мадора?
— Заперта сука старая.
— Отведи меня к ней. У меня заговорит.
Едва я вошел в полутемное помещение кельи, старуха в медвежьей шкуре к стене шарахнулась и зашипела, как ящерица. Глаза полностью белой пленкой затянуты, подбородок дергается то ли от старости, то ли зверя моего чует, боится. И вонь…невыносимая вонь грязного тела и медвежьего сала.
— Гайлааар, — зашипела и в стену когтями скребётся, точно просочиться сквозь камни хочет, а я усмехнулся — знает, что в один миг ей шею сверну и яд под ногтями не поможет.
— Не бойся, мадора. Убивать тебя пока никто не собирается. А если полезной окажешься, еще и накормят.
— Среди людей…гайлар… маска под масскооой.
Её слепота — это лишь видимость для смертных, видит она намного больше нашего. Да то видит, что человеку и даже волку не под силу. Насколько сильна, интересно? Говорят, баордские мадоры одни из самых сильных шеан в мире.
— Почему от Туманных вод уходите, что за стратегия? Барг решил сменить место дислокации или задумали что-то?
— Две маски, а останется одна и та ненадолго.
— Я тебя погадать не просил, для этого в Ардаре валлаские шеаны имеются. Ты на вопросы отвечай, старая, иначе к рассвету твоя шкура рядом с медвежьей висеть будет и смердеть за версту жиром и гнилью.
Она снова зашипела, показывая мне желтые зубы и выпуская когти, готовая драться, но в то же время смертельно перепуганная. Знает, что смерть рядом, и нервничает.
— Зло идет сюда…в Саананском лесу деревья гибнут, лед красной коркой покрывается. Все звери издохли.
— Что ты мелешь? Какое зло? Правду говори. Я терпением не отличаюсь. Голову мне не морочь.
— Старая Сивар всегда правду говорит. Мадорам запрещено лгать. Их Гоа покарает и силу отнимет. Зло… их сотни … мир умрет, когда они на землю ступят. Все туманом покроется вечным холодом. Он голоден.
Я смотрел, как она зубами клацает и скрюченные пальцы то сжимает, то разжимает. Мимо меня смотрит, но за каждым моим движением головой ведет.
— Отдай ниаду. Мир еще на двести лет продлится.
Я насторожился. Она дернула за самую больную струну внутри меня.
— При чем здесь ниада?
— Он за ней идет. Она последняя. Без нее возрождение невозможно.
— Возрождение кого?
— Черных теней. Его сыновей. Она нам всем смерть принесет. В Храме должна быть. Не в нашем мире.
Вдруг посмотрела прямо на меня белыми глазами, и я почувствовал, как по коже паутина расползается, но проникнуть не может — не по зубам я мадоре. Потому что не человек.
— Погубит тебя. В ней твоя смерть. Ниада не твоя.
— Моя! Я ее такой сделал, старая, я же и обратно верну.
— Не вернешшшь. Поздно уже. Они придут за ней, если не отдашь. И весь мир погрузится в туман. Из-за тебя и страсти твоей дикой.
— Ты совсем помешалась в своем лесу саананском. Самое страшное зло здесь я, да и ты — то еще отродье саананское. Все остальное сказки да легенды.
— Тьма не всегда так черна, как кажется. Смерть она белая, а не черная. Запомни Гайлар. Свет наполнен тьмой… и она страшнее тем, что ты ее не видишь. Сражайся со Светом, Рейн дас Даал, иначе он отберет ее у тебя. Все изменится…не будет, как прежде, если они ступят на землю из воды.
— Кто они?
— Никто. Нет у них имени, тела нет, души нет. Они — никто. Черные тени.
Совсем мозги от старости иссохли. Чокнутая старуха. Барг, наверняка, увидел место потеплее. Зима гонит баордов на юг, а не зло эфемерное.
— Не станешь ты велеаром из-за неё. Не здесь. Не в этой жизни. Если выбор не сделаешь, она тебя погубит. Зверем лютым и одиноким будешь. Все потеряешь. Отдай ее ему. Вернииии. Женщина-смерть с красными волосами не имеет права любить. Не тронь её тело. И душу не тронь.