— Похотливая сучка, чтоб ты сдохла.
— На простынях краска с ее волос или кровь была?
Медленно выдохнула и выше голову подняла. Когда-нибудь я войду сюда с войском, и они все преклонят передо мной колени. Не как перед девкой валлаского велеара, а как перед своей велеарой. Когда-нибудь я сожгу Валлас дотла, если они не преклонят передо мной колени.
Рейн остановился перед лавкой торговца мехами, а я осмотрелась по сторонам. Какое же все чужое и враждебное. Никогда это место не станет моим домом. Все ненавистно: и язык их, и лица, и взгляды. Как я могла думать, что смогу управлять этими дикарями мирно и справедливо? Они валлаские псы. Прав был мой отец. Тысячу раз прав.
— Иди сюда, женщина. Примерь.
Обернулась к Рейну, рассматривающему накидку из черного меха куницы. Хозяин лавки не смотрел на гостя, стоял, потупив глаза. И мне вдруг подумалось, что никогда раньше он не ходил по городскому рынку Адвера. Люди в смятении и замешательстве от его визита. Лавочник дрожит от страха и суеверного трепета перед повелителем.
Рейн потянул меня за руку к себе, набросил мне на плечи теплую накидку и капюшон на голову. Рассмотрел со всех сторон и удовлетворенно прищелкнул языком.
— Дай зеркало, Зейн.
Хозяин засуетился, принес большое круглое зеркало, а я даже в него не посмотрела.
— Нравится?
— Нет.
— Покажи, что еще у тебя есть. Угоди ей, и я заплачу вдвое больше.
Я усмехнулась. Угодить мне? Да я бы лучше насмерть замёрзла. Лысый лавочник, которого Рейн назвал Зейном, таскал одну накидку за другой. пока не принес темно бордовый мех. Он переливался на солнце и сливался с моими волосами. Ровный, гладкий с пуговицами из драгоценных камней.
— Мех вымирающего вида животных. Красных лисиц. В округе Валласа уже ни одной не сыщешь. Камни дорогие. С островов завезли. Одежда достойная велеары, мой дас. Самая дорогая вещь в моей лавке.
Глаза Рейна загорелись, он мех тонкими пальцами гладил и на меня смотрел. А я начала согреваться, перестало трясти от холода. Красивая шуба. Невероятно красивая. Я сама невольно провела пальцами по меху, и они утонули в длинных ворсинках.
— Тебе нравится, Одейя?
— Нет. Не нравится. Ничего не нравится. Подари своим шлюхам-наложницам. Мне и так хорошо.
Стиснул челюсти, заскрежетал зубами.
— Голая будешь в ней ходить. пока мне не надоест. Трахать тебя в ней сегодня буду. Заверни, Зейн. Я забираю.
Швырнул хозяину мешочек с золотыми монетами и повернулся ко мне.
— Ты и есть моя шлюха-наложница. Пока что единственная. Я исполнил твою волю.
— Спасибо, — выдавила из себя и одернула руку, когда он хотел взять меня под локоть. — ты сама доброта.
— Одним «спасибо» не отделаешься, ниада. Давай. Пошли. Я голоден.
В этот момент в лавку забежал мальчишка, кубарем подкатился к столу лавочника, но тот схватил его за шиворот.
— Что украл, гаденыш?! Пjшел вон отсюда! Нечего тут прятаться. Это тебе не мамкина юбка.
Вышвырнул мальчишку за дверь. Тут же раздались детские крики, и я выскочила на улицу. пока Рейн о чем-то говорил с лавочником. Двое стражей порядка на рынке били светловолосого паренька ногами, а вокруг них бегал жирный тип с вязанкой бубликов на шее.
— Хлеб украл, сученыш. Целую буханку. Руки поганцу перебейте. Это он по рынку ворует.
— Прекратите! Вы что?! Это же ребенок, вы его убьете! — у меня от ужаса глаза расширились.
— Не вмешивайтесь, моя деса, — раздался голос Саяра над ухом, — воровство жестоко карается законами Валласа.
— Но это же ребенок. Совсем малыш. Он, наверное, голодает. Как можно бить ребенка?!
— Законы Валласа равны для всех без исключения. Уведите мальчишку с рыночной площади в темницу.
— Нет!
Я схватила ребенка за прохудившийся тулуп и потянула к себе. Мальчишка за моей спиной спрятался, обхватив за ноги руками.
— Вы не можете здесь диктовать ваши правила, — Саяр схватил ребенка за руку, но я оттолкнула помощника Рейна и с вызовом посмотрела ему в глаза.
— Так помешай мне, пес! Давай!
Тяжело дыша, увидела, как Рейн со свертком выходит из лавки и смотрит на своего помощника.
— В чем дело, Саяр?!
— Мальчишка лавку булочника уже какой день обворовывает. Сегодня поймали. Руки поотрезать надо поганцу, чтоб неповадно было. Деса вмешалась, не дала стражам мальчишку с площади увести.
— Они его ногами били! — крикнула я — Ногами! Маленького мальчика! Что вы за народ?! Животные! Дикари! Нелюди! Таковы ваши законы?!
Рейн перевел взгляд на меня. Тяжелый взгляд, свинцовый. У меня от него все внутри сжалось.
— Да! Отрезать сученышу руки! — послышался голос булочника, — Каждый день у меня ворует. Вокруг куча других булочных, а он ко мне повадился, ублюдок мелкий.
— Отойди, женщина. Не тебе о законах Валласа судить.
Мальчишку сцапали и подтащили к Рейну, но меид даже не смотрел на него, а сверлил взглядом булочника.
— Так что сделать с воришкой, булочник?!
— Как и со всеми ворами поступают. Руку отрубить!
— Так отруби сам. Вынес приговор? Исполняй.
Толстяк с удивлением уставился на Рейна.
— Я не палач и…
— Ты же хочешь его наказать? Так наказывай. Саяр, дай булочнику меч.
— Рейн, — я вцепилась в руку меида, но он стряхнул мои пальцы, продолжая смотреть на толстяка, которому Саяр подал меч. Меид схватил мальчишку за руку и потянул к булочнику. Ребенок заплакал, пытаясь вырваться, а я бросилась к Рейну, повисла на его руке, но он отшвырнул меня с такой силой, что я едва устояла на ногах. Чудовище! Какое же он чудовище! Неужели позволит искалечить ребенка?!
— Режь!
— Я заплачу за мальчишку! — выпалил кто-то в толпе.
— И я! — послышался еще один голос.
— Помилуйте его, наш дас! У мальчишки мать больная и отец безногий. Голодают они. Нершо у булочника пекарем и развозчиком работал. Его телегой придавило на рынке, и Эрни выкинул несчастного на улицу.
Я, тяжело дыша, смотрела то на Рейна, то на булочника, не решающегося взять у велеара меч.
— Какую руку отрезать ему хочешь? Правую или левую? Замахивайся сильнее, если удар слабым будет, кисть на сухожильях повиснет, и придется дорубить, жилы подрезать. Осилишь, мучной палач?
Булочник побледнел до синевы, бросил взгляд в толпу и снова на Рейна посмотрел.
— Я…не могу. Я же не живодер какой-то…а он совсем ребенок…. И…
— Не можешь?! Законы Валласа говоришь?
Рейн сгреб толстяка за шиворот:
— Ты его отцу компенсацию платишь? Как полагается по нашим законам? Пятьдесят процентов. Разве это не воровство? М? Какую руку тебе отрубить, булочник?
Толстяк судорожно сглотнул слюну, и на жирной шее дернулся кадык.
— Мой дас…так зима нынче…доходов никаких и…Пощадитеееее!
Я не сразу поняла, что произошло. Свист рассекаемого мечом воздуха и дикий крик булочника заставили зажмуриться. Держась за горло, смотрела, как толстяк корчится на мостовой, сжимая окровавленный обрубок, а его рука рядом валяется, шевеля толстыми пальцами.
— Пацана и отца его к себе на работу возьмешь. Тебе теперь одному не справиться. Весь долг выплатишь. Я проверю.
И Рейн наконец-то перевел взгляд на мальчишку, а у меня отлегло на сердце. Даже колени задрожали от слабости. На меида смотрела и чувствовала, как все переворачивается внутри. Непредсказуемый. И в этом жуткий, несмотря на свою ужасающую справедливость.
— Работать будешь, Лютер. Потом в дозорные пойдешь. Семью честным трудом кормить надо, а не воровать. В следующий раз сам тебе руки отрежу. Обе. Понял?
Мальчишка быстро закивал, пятясь назад.
— Вы…мое имя запомнили?!
— Память у меня хорошая, пацан. Лови!
Рейн бросил ему мешочек с золотом, и в этот момент снова раздались крики:
— Дорогу дозорному Валласа!
Толпа расступилась, давая дорогу всаднику в строгой черной форме дозорного с гербами дома дас Даалов на седле, он скакал прямо к Рейну, а когда поравнялся с нами, спешился.
Бросил быстрый взгляд на меня, потом на Саяра:
— Повелитель. Мой дас. — коротко поклонился — У рва труп женщины нашли. Кажется, волки. Дочь сапожника загрызли. Второй случай за неделю. Меры принимать надо. В деревнях уже о гайларах опять поговаривают.
Рейн посмотрел на Сайяра и тот нахмурился.
— Кто нашел?
— Охотники.
— Отвези десу Вийяр в замок и следуй ко рву, Саяр. — повернулся к дозорному, — Поехали покажешь.
ГЛАВА 17. ОДЕЙЯ
Что ожидало велеарию, посмевшую тайно встречаться с валласаром у стен замка Ода Первого? В лучшем случае заточение в Храме, а в худшем…меня бы закидали камнями насмерть или зарыли в землю по самую голову и оставили умирать на пустыре позора. Но я была в том возрасте, когда риск будоражит кровь, взрывает адреналин в венах, и когда меньше всего думаешь о последствиях. Да, и никто не следил за мной. Брошенная всеми, забытая и отвергнутая собственной семьей, я была предоставлена сама себе, а Моран скорее дала бы себя изрезать на куски, чем предала меня.
Мой сильный Хищник… я ждала его каждый день. Как же я была счастлива, когда издалека видела пыль, вышибаемую из-под копыт его жеребца, и сломя голову бежала по ступеням в сад, а оттуда к лазейке в стене. Запыхавшаяся, задыхающаяся, я смотрела, как он спрыгивает с коня и бежит ко мне, чтобы жадно стиснуть в объятиях, до хруста, до боли. Как яростно целует мое лицо, волосы, шею, руки и снова губы. Шепчет бессвязно на своем языке, прижимая меня к себе, зарываясь в мои волосы пальцами, вдыхая мой запах и закатывая глаза от наслаждения. Когда нас любят, мы это чувствуем кожей, каждой порой, каждым вздохом. О любви не надо говорить, она живет во взгляде, в прикосновении, в тембре голоса, в каждом движении. И я чувствовала его лихорадку, его одержимость мною и нежность. Безграничную, необъятную. Никто не смотрел на меня так, как он. Никогда. Прижимал мои руки к своей груди, где бешено колотилось его сердце, и долго смотрел мне в глаза. «Тоар, маалан…тоар нацехи…тоар ан мадара…кантра! Тип ах адах. Натаасен! Кантра! Маора! Маора?». И я быстро кивала головой, прижимала его ладони к себе, туда, где мое собственное сердце билось так же дико и необузданно. Потом, я узнаю от Моран, что значат на валласком эти слова…Он клялся, что будет любить меня до самой смерти. Будет моим всегда. Никому и никогда не отдаст меня. Он не сдержал своего слова…или сдержал…и любил