— Воин? Ты? Нет! Ты просто глупая женщина, которая жаждала потешить свое эго, прикрываясь смертями своих людей. Будь ты воином, ты бы сражалась головой, а не эмоциями. Ты бы стала моей женой и получила все, чего пожелаешь…потому что я готов был дать тебе все, а ты просто эмоциональная папенькина дочка, только и умеющая вопить — я велеария Лассара. Да никто ты теперь. Моя шлюха и подстилка. И ублажаешь меня, как я захочу и когда захочу. А теперь ляг и заткнись.
— Убирайся! — прошипела я, задыхаясь от ярости.
— Я буду спать здесь. С тобой, в этой постели. А утром ты ублажишь меня еще раз и, как бы тебе это ни было ненавистно, опять будешь кричать подо мной.
Рейн буквально швырнул меня на себя, прижимая с такой силой, что я задохнулась от боли в ребрах. Не знаю, каким образом он собирался спать. Я слышала, как горит его кожа на груди, чувствовала запах паленого мяса. А он лежал и не шевелился. Что он такое? Или не чувствует боли? Я же сжигаю его до костей, а он лежит на спине и держит меня за плечи.
Мы не спали оба. Он скрежетал зубами, а я смотрела в темноту и думала о том, что, когда убью его стану по-настоящему счастливой…еще один раз в своей жизни. Никому и никогда я не желала смерти настолько сильно, как ему.
Утром он встал с постели и голым прошелся по комнате, натягивая на ходу штаны. Я чуть приоткрыла глаза, глядя на струпья кожи и волдыри у него на груди. Больной, невменяемый ублюдок всю ночь терпел только для того, чтобы я лежала у него на груди?! Он сумасшедший!
Повернулся ко мне спиной, подхватывая рубашку с пола, а я увидела, что на его коже нет живого места. Вся спина покрыта уродливыми узловатыми шрамами от шипованных плетей инквизиции Лассара, и внутри что-то сжалось в тугой узел от понимания, что мы все просто жертвы обстоятельств и войны между нашими государствами. Это она сделала нас такими.
— Почему ты не убьешь меня, Рейн? Отомсти за кровь своих близких, отомсти за их смерть — убей меня. Отправь мою голову отцу. Сжалься надо мной и над собой. Это не может продолжаться вечно!
Он резко обернулся ко мне. Медленно подошел к постели, опускаясь на ее краешек и наклоняясь надо мной так низко, что я ощущала его горячее дыхание. Он всегда был горячим, как кипяток, даже в холод, даже на улице.
— Ты еще не поняла, маалан? Я не могу тебя убить!
— Почему? — всхлипнула я, — Прекрати эту пытку. Освободи нас обоих.
— Я люблю тебя. Ничего не изменится с твоей смертью, маалан. Пытка не закончится. Для меня никогда…а твоя… Я бы лучше перерезал себе глотку, чем прекратил твои мучения. Мы будем гореть в этом аду только вместе, Одейя Вийяр. Только вдвоем.
Мне казалось, он снова издевается надо мной. Насмехается и играет в какую-то грязную, только ему понятную игру.
— Ты не умеешь любить. Ты — чудовище. Ты отвратительное, жестокое чудовище.
— Тогда представь, какой чудовищной может быть моя любовь к тебе, маалан.
— Любовь не может быть чудовищной…любовь — это свет…это счастье. Ты не знаешь, что это такое. Такие, как ты, не умеют любить.
— Счастье придумали наивные маленькие девочки с красными волосами. Эфемерное счастье с безымянным любовником из своего прошлого. А любовь, она страшная и черная…она убивает. Любовь убивает, маалан…оставляет самые скверные черты…обнажает самые уродливые шрамы души. Выворачивает недостатки и страхи мясом наружу. У любви больные и сумасшедшие глаза. Любовь и счастье редко ходят вместе.
Когда он ушел, я еще долго смотрела в пустое пространство его спальни, а в голове звучали его зловещие слова о любви. Это у него она такая…Звериная. Я же знаю, что она может быть другой.
ГЛАВА 18. ОД ПЕРВЫЙ
— Долго еще до этой глухомани? — крикнул Маагар дас Вийяр, оборачиваясь к проводнику и перекрикивая свист ветра, попутно осматривая свое войско, выделенное отцом на поиски Лориэль дас Туарн, а, точнее, то, которое он выделил себе сам и на свое усмотрение. Дорога в Талладас казалась ему бесконечной. Снег, снег и снова снег. Искрится на тусклом солнце, кое-где даже сверкает мертвыми блестками. Маагару казалось, что они никогда не достигнут хотя бы первой деревни. Ни одной живой души на километры. Все или вымерло, или ушло глубоко под снег. Проклятая зима. Настолько долгая, что начинаешь забывать, как выглядит лето и зеленые листья. Если бы отец отдал старшему сыну один из островов, то Маагар был бы безумно счастлив. Но война с островами в самом разгаре и к концу не близится совершенно. Велеарию придется довольствоваться обнищавшим Талладасом, и то, если получит его в ближайшее время. Иначе от него ничего не останется.
— К вечеру прибудем, если не заметет дорогу, мой дас. Но я не вижу ни одного облака. Скорей всего, успеем до следующего урагана.
— Лошади и воины устали. Если до вечера не выведешь нас к городу, велю отрубить тебе голову, Касл.
Впрочем, он сам прекрасно знал, что это было бы истинным безрассудством. Никто, кроме Касла, не знает вторую дорогу на Лурд в обход главной, на которую обрушился снежный ураган еще вчера вечером. Теперь до весны она будет практически недоступна. Но Маагар всегда хотел, чтобы его боялись, как и отца. Чтобы дрожали от одного его взгляда и падали ниц от его гнева, но любили. Фанатично и преданно. Не выходило ни того, ни другого. Боялись, исключительно потому что Маагар мог отрубить голову даже из-за того, что на него не так посмотрели. Боялись, как истинного самодура и безумца, не умеющего контролировать свои эмоции. Они падали ниц, но прятали презрительные взгляды и не любили. Никогда. Они над ним насмехались. Но все это временно. Маагар больше не будет только сыном Ода Первого, он тоже не идиот. Если отец считает, что может его унижать перед своими плебеями и насмехаться, то он ошибается, и Маагар очень скоро всем докажет, чего он стоит на самом деле. Правда, он еще обдумывал, как все провернуть именно так, чтобы выйти сухим из воды, и чтоб отец не понял его истинных намерений. Велеарий боялся Ода Первого до дрожи в суставах, до холодного липкого пота и судорог в конечностях. В детстве он мочился от страха, если отец смотрел на него из-под насупленных бровей и кивал Шагану, чтобы тот выпорол мальчишку за…нет, не за шалость, не за проделки, а за трусость и за доносы на своих братьев.
«— Когда ты наконец поймешь, что трусливым шакалам не место на троне? Что братья — твоя опора, и без их поддержки твое государство разделится на части, и все, что я создал, полетит в саананскую бездну на радость каждому валласару и островитянину, которые только и ждут, чтобы Вийяры оступились?!
— Но он…
— Молчать! Я не хочу знать, что сделал твой средний брат, который младше тебя на три года! Ты старший! И если ты не справляешься и ревешь, как баба, бежишь ябедничать, то мне очень жаль… Себя! Что вырастил девку вместо наследного велеара Лассарского престола!
— Это не Самеран…это Анис. Он ударил меня и…я…
— Ударил? Тебя? Так? — отец дал сыну пощечину.
— Или вот так? — подзатыльник, от которого перед глазами потемнело и из них снова брызнули слезы.
— Я покажу тебе, что значит «ударил», если ты не можешь сам разобраться с младшим братом, а бежишь ко мне весь в слезах. Шаган. Пять плетей велеарию по голой заднице. Чтоб знал, что такое ударил. Аниса ко мне приведите, пусть смотрит, как надо бить.
— Отец! Нет! Не надоооо…».
Маагар поморщился, вспоминая это унижение и чувствуя, как покалывает ягодицы. Но унизительней всего было то, что на самом деле это он, Маагар, ударил Аниса и столкнул с лестницы, а когда тот, хромая, понесся на брата и со всей дури боднул его в солнечное сплетение, Мааг рухнул на пол носом вниз и проехался на животе по всей тронной зале, где они играли после обедни. Но даже не это злило Маагара по сей день, а то, что Анис вступился за него перед отцом и тот пощадил. Люди не всегда готовы принять чье-то благородство, если сами на него не способны. Оно, как бельмо на глазу, мешает видеть им себя через сверкающую призму собственной идеальности, доказывая в очередной раз, что они полное ничтожество. Маагар тогда прекрасно усвоил урок и за каждую обиду научился мстить. Коварно и продуманно. Нет, он не считал, что братья — это его плоть и кровь. Он считал их своими врагами, способными отнять у него трон, если отец так решит, ни один закон Лассара не помешает возвести на престол не старшего сына, а, например, младшего…Аниса Маагар ненавидел больше всех. Этот мерзавец одним своим рождением все испортил. Он единственный, кто был похож на Ода Первого внешне. Как две капли воды. И тот с гордостью говорил: «Моя копия. Мой мальчик. Люди будут смотреть на тебя и видеть меня». Или после велеарской охоты, когда Анис возвращался с добычей, то всегда слышал неизменное: «Анис, мой дорогой, вот кто достоин занять мое место. Ты настоящий маленький велеар».
Маагар сильно сдавил бока жеребца, и тот недовольно заржал, за что получил удар шпорами и притих. Велеарий бросил взгляд на свой отряд, а потом на женщину в седле. Валлаская рабыня. Нира. Он купил её несколько месяцев назад и последнее время не расставался с этой игрушкой ни на минуту. Она всюду следовала за ним, чтобы согревать его постель. Черноволосая шеана. Ему всегда нравились валласарки. Они страстные и горячие, не то что лассарские холоднокожие аристократки. Впрочем, весной он купит себе другую. Как только откроются торговые пути с севером. Когда ОН их откроет. Потому что Талладас будет принадлежать ему, и ждать Маагар не намерен. Он достаточно ждал всю свою жизнь. Снова посмотрел на снежную пустыню и подумал о том, что еще одну ночь здесь он просто не вынесет. В этот лютый холод не согревал ни один костер и даже дамас не кипятил вены. Казалось, что огненная жидкость тоже мерзнет во флягах.
«— Отец, я готов принять правление Валласом.
Насмешливый взгляд и ухмылка на тонких губах. Презрение вспарывает кожу и заставляет стиснуть челюсти, чтобы не взвыть от обиды.
— Готов? К чему еще ты готов? Покрывать валласких шлюшек, к которым у тебя извращенная слабость?