Благодаря чему-то голосовые связки Сэма приходят в норму, и он хрипло говорит:
– Они живы?
Вильям кивает с видом сожаления. Долго кивает. Потом отвечает:
– В третьем доме много смерти. Но мы должны поговорить не об этом. У нас восемь минут до того, как тебе оторвет первую руку. У правшей это обычно левая.
– Где находится третий дом, Вильям?
– И об этом тоже не стоит говорить. Мы должны поговорить о твоем предательстве. Ты должен умереть, стоя лицом к лицу со своим предательством.
– О каком предательстве ты говоришь? Я ведь не заявил на тебя в полицию.
– Ты просто был слишком труслив, – говорит Вильям и чуть-чуть улыбается. – Это было бы лучше. Тогда все вылезло бы на свет. А так все осталось в темноте и выросло.
– Твоя самокритичность впечатляет, мразь, – выдавливает из себя Сэм.
– Зато теперь ты очень смелый. Мразь. Ворота на футбольной площадке. Мразь Антон и эта проклятая компания девчонок. Член наружи. Девки дебильно хихикают. И тут подходит мой единственный друг за всю мою дерьмовую жизнь и хлещет меня по яйцам раз за разом мокрым полотенцем. It’s a wonderful life[8].
Сэм смотрит на Вильяма. Он должен узнать. Даже если это будет последнее, что он услышит.
– Где находится третий дом, Вильям?
Вдруг механизм снова щелкает. Теперь боль в плечах становится сильнее остальной боли.
– Почему ты убил свою тетю? – кричит Сэм.
Впервые на лице Вильяма появляется некоторое удивление.
– Мою кого?
– Свою тетю Алисию Ангер. Почему ты убил ее?
– Тетя Алисия, – мечтательно говорит Вильям. – Она была доброй. Я даже не знал, что она жива. Но я понимаю.
– Что ты понимаешь?
– Какие вы безнадежные тугодумы. Я реально подставился около школы в Эстермальме с этим фургоном. Я забрал ту блондинку при свете дня, на глазах толпы свидетелей. Пора было вам начать охотиться на меня, это обещало быть увлекательным. Но ничего не произошло. Тогда я подсунул фургон под нос старухе с собакой в Мерсте. Но и тогда ничего не произошло. Пока Молли не появилась в «Виборге» и не попросила сделать ей устройство, выводящее из строя оборудование для записи допросов. Обстоятельства были не совсем ясны, но раз она хотела что-то скрыть от СЭПО, то это, наверное, было не случайно.
Вильям махнул рукой в сторону, где лежала разбитая картина Молли. Черные силуэты альпинистов превратились в обломки, стикеры разлетелись по полу.
Вильям нагибается и изучает экраны компьютеров. За его спиной становится видно дальнее окно. Сэм видит через кровь, стекающую в глаз, что-то красное. Через пятно на стекле, где потная рука четверть века назад очистила глазок, видна пара глаз. Механизм снова щелкает, боль в плечах становится все сильнее. Но Сэм старается не кричать.
Вильям выпрямляется, окно исчезает, он говорит:
– Я понял, что Молли занимается чем-то не совсем уместным. И подсунул вирус в цикл, главным образом из вредности. Эффект оказался сильнее, чем я ожидал.
Вильям встает и подходит ближе.
– Скоро тебя разорвет, Сэм, – говорит он, и на лице у него появляется настоящая улыбка Вильяма. – Хочу посмотреть на это с близкого расстояния. Хочу видеть выражение твоего лица, когда ты поймешь, что умрешь не только ты, но и семь совершенно безвинных девочек, которых я хорошо узнал за эти годы. Их пронзительные голоса должны были привести меня к тебе. Но теперь я у цели. Они мне больше не нужны.
Он останавливается на абсолютно правильном расстоянии и ждет следующего щелчка часов.
На абсолютно правильном расстоянии.
Сэм делает глубокий вдох, глубже, чем когда-либо в жизни. И кричит изо всех сил:
– Давай!
Звуки звучат удивительно приглушенно. Мир движется как в замедленной съемке.
Он видит, как первая пуля пробивает левую ступню Вильяма, вторая и третья летят мимо, четвертая попадает в правую ступню, пятая исчезает в глубине тела Вильяма. Когда седьмая пуля вылетает вверх через деревянный пол, его там уже нет.
С воем Вильям бросается к спальному мешку. Он хватает Молли за светлые волосы и выдергивает расстрелянный манекен. Тогда он кидается к входной двери и исчезает в ночи.
Фигура, с которой льется вода, появляется через дверь, выходящую на мостки, как раз в тот момент, когда раздается следующий щелчок. Руки Сэма растягиваются еще сильнее, боль пронзает все его существо. Молли освобождает его из устройства несколькими быстрыми ударами ножа по кожаным ремням. Разрезая ремни, связывающие его ноги, она кричит:
– Я в него попала?
– Ранен, – отвечает Сэм и разминает плечи. Кажется, все на месте. Он хватает свой пистолет и бежит по кровавым следам, ведущим в кромешную тьму.
Дождь ревет, на деревьях не осталось ни одного листка. Тем не менее, он ясно слышит шелестящую песню осин. Он слышит ее, несмотря на то, что бежит, несмотря на то, что бежит так, как никогда раньше не бегал, через траву, которая достает ему до груди. Шум вдруг начинает звучать так назойливо, как будто кто-то пытается пробиться сквозь деревья из другого времени.
Ночь вокруг как вязкая текучая субстанция. Сэм чувствует, какие негибкие у него движения. Как будто время существует не по-настоящему.
Впереди он видит голову совсем не с золотистой копной волос, но она замедляет движение. Пока белая как мел голова поворачивается, Сэм понимает, что никогда не перестанет поражаться.
Он набрасывается на Вильяма. Вильям падает. Они лежат, вцепившись друг в друга. Это выглядит, почти как если бы они обнимались.
Такое впечатление, что кровь полностью отлила от лица Вильяма, и через усиливающуюся бледность становятся заметны шрамы, которые словно пульсируют по всему лицу. Сэм скатывается с Вильяма и видит, как огромное кровавое пятно расплывается у того на светлых брюках в районе промежности, вверх под бронежилет, вниз на штанину.
– Прямо по яйцам, Сэм, – хрипит Вильям. – Как тогда.
– Где находится третий дом? – кричит Сэм.
– Он полон смерти, Сэм. Не забудь шестеренки.
– Где он находится?
Вильям тяжело дышит. Дождь безжалостно хлещет его по белеющему лицу.
– Я присматривал за ними, – снова хрипит Вильям. – Я был связным. Это истощало. Я думал, после Антона это пройдет, но не хватило. Мой кулак был на двери.
– Ты же не хочешь, чтобы они умерли, – орет Сэм. – Ты не хочешь этого, Вильям. Они ни в чем не виноваты. Ты хорошо их узнал. Ты не хочешь убивать их. В глубине души – нет.
Вильям слабо улыбается. Потом свистящим голосом отвечает:
– Это не дом, Сэм. Это начало всего. Там у меня появился мой единственный друг.
Сэм слышит, что к ним приближается Молли, с поднятым оружием. Когда она видит Вильяма, она опускает пистолет и сипло говорит:
– Слишком много крови. Это были не те патроны.
Вильям показывает на свои ноги, которые становятся все краснее и краснее, и шепчет:
– Это все ты, Сэм. Ты так и не перестал хлестать меня.
А потом он умирает.
Вильям смотрим ему в глаза. Сэм никогда в жизни не видел такого черного взгляда. Тут начинается движение. Оно безумно медленное, Сэм видит его как будто кадр за кадром. Длинные светлые волосы поднимаются и отбрасываются назад. Из-под них появляются угловатые, бугристые черты, из которых выступают оскаленные зубы. Рот открывается шире. Приближается к плечу Сэма. Он так и не почувствовал, как зубы впились в его кожу и дальше в плоть. Он так и не услышал, как челюсть сомкнулась глубоко в руке. Он не слышит этого и не чувствует этого. И боль, которая пронзит его бицепс, появляется, только когда он видит кусок мяса, выпадающий у Вильяма изо рта, а за ним струйку крови. Искаженно-медленно кусок мяса падает на сухой грунт футбольного поля. С воем поднимает Сэм влажное полотенце и продолжает хлестать. У него темнеет в глазах, и он хлещет сильнее, бьет раз за разом, пока кровь не начинает течь все сильнее из израненного пениса Вильяма.
33
Пятница 30 октября, 03:18
Уже на лестнице они почувствовали трупный запах. Не очень сильный, во всяком случае не настолько, чтобы вызвать беспокойство у соседей. Но чем выше они поднимались, тем больше Сэм погружался в другое время.
Во время, где не пахло трупами.
Ему было пятнадцать лет. На входной двери висела табличка «Ларссон». За дверью ждал магический мир часов и механизмов. Там его ждал его хороший друг с бугристым лицом, мальчик, который бережной рукой вводил его в мир самодвижущихся шестеренок, колес, заводных пружин, осей, гирь и маятников. В мир, где каждая секунда была волшебством.
Они говорили о том, как Швейцария стала мировым часовым центром в восемнадцатом веке, когда парижским часовщикам пришлось бежать от французской революции как дворянским прислужникам. И еще они говорили об антикитерском механизме и о том, что грекам почти за сто лет до нашей эры удалось создать загадочный совершенный часовой механизм.
Казалось, что в мозгу у Сэма открывается закрытая дверь, ведущая в неизвестный мир из старого знакомого будничного мира, лучший мир, в который он, возможно, никогда бы не попал, не будь Вильяма. И это происходило за дверью, около которой сейчас стоял повзрослевший более чем в два раза Сэм. Его догнала Молли. В руке она держала пистолет.
Над щелью для почты было написано не «Ларссон», а «Пачачи».
Трупный запах стал еще сильнее.
Сэм достал отмычку и как можно тише вставил ее в замок. Он посмотрел на свою руку. Она сильно тряслась. Переведя взгляд на Молли, он увидел, что она побледнела и немного дрожит. Оба знали, что за дверью в дом детства Вильяма их ждет какой-то ад. Но возврата не было.
Они были в мире первозданной жестокости.
Они находились в другой вселенной, настоящей вселенной, где правила тьма. Любой свет – иллюзия, утешительный покров из лжи, чтобы мы могли выживать, чтобы находили силы стать взрослыми. Они находились сейчас в другой эре, где все еще царило варварство, где химера цивилизации еще не появилась.