— Не хватает трех франков!
Нина только что вошла на кухню, стряхнув на пороге воду с салата.
— Ты слышала? В коробке не хватает трех франков.
Нина смотрела на столбики монет, качая головой.
— Я не брала…
— Зачем оправдываешься, если тебе не в чем себя упрекнуть?
— Я ничего не делала! Может вы… ошиблись.
Мать набросилась на нее как гарпия.
— Ошиблась?! Хочешь пересчитать? Она еще будет утверждать, что ученее меня! Я прекрасно знаю, сколько монет было в этой коробке.
— Возможно, их взял кто-то другой…
— Теперь обвиняешь других? Здесь только мы с тобой.
— Я никого не обвиняла.
— А теперь она еще и лгуньей меня называет…
Лицо матери исказила свирепая гримаса, она схватила Нину за волосы и начала трясти из стороны в сторону.
— Говори правду!
— Ой, больно!
— Ты — воровка. Деньги пропадают не первый раз. Твой опекун нас предупреждал!
— Обыщите мою комнату, если не верите! — крикнула Нина.
— Ты могла спрятать их в другом месте. Чего уж проще…
Мать вдруг задохнулась и отпустила Нину, вырвав у нее прядь светлых волос, схватила тряпку, висевшую на спинке стула, и принялась лупить девочку. Нина попыталась защититься, прикрываясь обеими руками.
— Вы сумасшедшая!
— Сумасшедшая? Да как ты смеешь?!
Удары сыпались один за другим.
— В тебе сидит дьявол! Да, дьявол, Сатана!
Нине было так смешно, что она перестала сопротивляться, и ее обидчица, ужасно удивившись, остановила экзекуцию.
— Говорят, что осознанная ошибка прощается наполовину. Но ты… ты хоть повтори Крестный путь Самого Господа, Он тебя все равно не простит. Прочь с глаз моих!
Вечером, когда ее муж пришел домой, мать рассказала о случившемся, подбавив сочных деталей, чтобы Нина выглядела еще виноватее.
— Может, она ничего и не сделала, — ответил он. — Я уже не помню, сколько там было денег.
— Такой тертый калач, как ты, не помнит, сколько их было?
— Не помню.
— «От плохого семени не жди хорошего племени». У этой девушки зло под кожей. Ее нужно наказать.
Лицо отца помрачнело. Он сразу понял, чего хочет жена.
— Я не подниму на нее руку, ты уже позаботилась об этом.
Мать хотела было запротестовать, но вспомнила, как равнодушно девочка принимала удары. Маленькая чертовка, возможно, даже получала удовольствие от того, что ее били… Кто знает, не доставит ли ей отцовский ремень еще большее наслаждение?
— Ладно, — буркнула она. — В любом случае у нас она надолго не задержится.
3
Это произошло в конце второго месяца ее пребывания на ферме. Мать в тот день ушла за покупками в деревню: со времени случая с металлическим ящиком она отказывалась доверить Нине хоть какую-то сумму денег, хотя прекрасно знала, что девочка ни в чем не виновата.
Кристиан уже два дня не выходил из дома. Он упал и вывихнул лодыжку; продолжил работать как ни в чем не бывало, но к вечеру нога увеличилась в размерах вдвое. Врач, которого, к большому огорчению отца, пришлось вызвать, уложил его в постель, опасаясь осложнений. С тех пор юноша проводил дни, читая мистические книги, которые должны были принести ему успех и богатство.
В это утро Нина должна была сменить все постельное белье в доме. Когда она вошла в спальню родителей, Кристиан появился в дверном проеме и остановился, прислонившись к косяку.
— Ты не должен вставать, — мягко упрекнула она его. — Это приказ врача.
— Никто не запрещает этому… болтать все, что вздумается.
И, прихрамывая и постанывая, он вошел в комнату, бормоча себе под нос какие-то мелкие жалобы. Нина искоса посмотрела на него и нашла мрачным — похоже, не только от боли. Не прерывая работы, она попыталась завязать разговор, чтобы немного подбодрить его, но Кристиан стоял неподвижно, молча наблюдая за ней, пока она ходила взад и вперед по спальне.
— А ведь на самом деле идти тебе некуда, — произнес он, когда она замолчала.
— Что-что?
— Что бы ты сделала, если б тебя выгнали на улицу?
Нина застыла, сбитая с толку. Никогда еще Кристиан не был так агрессивен и самоуверен.
— Да что с тобой такое? Почему ты так со мной разговариваешь?
— Ответь на вопрос.
— Я… я не знаю. Думаю, справилась бы сама.
— Сама? Ты бы оказалась на улице, да…
Нина повернулась к нему спиной, подошла к окну и распахнула его настежь. На задах фермы до горизонта простиралась зеленая равнина. Потерянно глядя на бескрайние луга, она искала предлог, чтобы выйти из комнаты.
— Говорят, у матери тебе плохо жилось, — продолжал Кристиан, — потому тебя у нее и забрали.
Нина обернулась, дрожа от ярости.
— Это враки! Никто не отнимал меня у мамы! Она честная женщина.
— Такая же, как ты, я полагаю.
— Как и ты, я думаю!
Кристиан обошел кровать, прислонился к стойке и схватил ее за запястья. Нина вскочила и уронила простыню. Ладони у парня были влажные. От него пахло вязким, прогорклым потом хворающего мужчины. Впервые со дня знакомства она не выдержала его взгляда.
— Не знаю, что на тебя сегодня нашло, Кристиан… Лучше тебе вернуться в свою комнату.
— Не приказывай мне!
— Твоя мать вернется с минуты на минуту.
Он так сильно сдавил ей руки, что она вскрикнула от боли.
— Врешь! Я только что видел, как она уходит.
Кристиан притянул ее к себе, так что их тела соприкоснулись. Она брезгливо отвернулась.
— Нина, как только ты появилась у нас…
— Перестань!
— Не играй со мной, не забывай, кто ты и откуда… Уверен, ты и сама хочешь.
Он уткнулся лицом ей в шею. Нина почувствовала его влажный рот, жесткая щетина царапала кожу. Она рефлекторно вцепилась в его запястье и прокусила руку до крови. Он завопил и разразился ругательствами.
Она рванулась к выходу, но Кристиан одним движением перемахнул через кровать и поймал ее, зашипев от боли: вывихнутая ступня застряла в прутьях спинки. Он швырнул Нину на кровать, рухнул на нее, как на матрас, придавил всем своим весом и грубо дернул вверх юбку, которую она безуспешно пыталась натянуть на колени.
Девочка посмотрела в сторону открытого окна. Если закричать, кто-нибудь может услышать… Кристиан проследил ее взгляд и, словно прочитав мысли, поднял руку и отвесил пощечину, да такую сильную, что у нее зазвенело в голове. Вторая оплеуха пришлась в скулу, и перед глазами замелькали черные точки. Нина отпустила полы юбки, не в силах сопротивляться. Во рту появился металлический привкус крови.
Закончив, Кристиан одернул холщовую рубаху и молча встал. Нина лежала неподвижно, уставившись в отсыревший потолок. На белой простыне между ее бедрами растеклось красное пятно.
С порога он обернулся к ней и бросил:
— Тебе лучше все убрать, пока мать не вернулась. Если кому-нибудь расскажешь, мы отправим тебя в сумасшедший дом. И уж поверь, ты останешься там до конца дней.
Вечером за ужином — Кристиан предпочел поесть в своей комнате, отговорившись болью в ноге — отец внимательно взглянул на Нину и, немного поколебавшись, приложил руку к своей щеке.
— Что это ты с собой сделала?
Нина машинально повторила его жест. На ее правой щеке расплывался большой темный синяк. К счастью, губа больше не кровоточила.
— Ничего, — ответила она, опустив глаза в тарелку. — Я просто ударилась, когда заправляла кровати.
Мать, вернувшись из магазина, не могла не заметить ее состояния, но не задала ни одного вопроса. Она шумно фыркнула и процедила с издевкой:
— Она еще и неуклюжая вдобавок ко всему…
В детстве Нина усвоила из Катехизиса, что человек подвержен скверне первородного греха, и даже самые добродетельные существа виновны перед Богом, потому что каждый был частью человечества, а все человечество произошло от Адама.
В альбоме хромолитографий, одной из немногих книг, которыми она когда-либо владела, была изображена змея, обвившаяся вокруг дерева и направившая свой раздвоенный язык в сторону обнаженной Евы, целомудренно спрятавшейся за кустом. Подпись, взятая из Евангелия от Матфея, гласила: «И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого». Эта картина в ярких тонах, призванная привлечь внимание детей, долгое время приводила Нину в ужас. Ей иногда снился кошмар: она в школе, совершенно голая, как червяк, вынуждена укрываться под партой. Одноклассники улюлюкают, а учитель, который в глубине души терпеть ее не может и ругает за малейший пустяк, кричит, указывая на нее пальцем: «Бесстыжая! Признай свои грехи! Господи, помоги тем, кто без Бога!»
Хотя она не была уверена в существовании упомянутого Господа, Нина всегда жила в страхе, который в последние недели усугубили постоянные угрозы матери. В следующую субботу она пошла на исповедь. Преклонив колени в исповедальне перед благочестивым образом, испросив благословения, пересказала сцену голосом, полным ужаса, не зная, как в приличных выражениях достойно описать нападение, которому она подверглась, и даже сомневаясь, что в поведении Кристиана было что-то предосудительное или ненормальное для мужчины. В конце концов, что она знала о жизни? Только то, что происходило в животном мире!
Священник выслушал ее, прерывая лишь вздохами, напоминавшими звук прибоя. Нина умолчала лишь про унизительную сцену, когда ей пришлось в отчаянии отстирывать кровь с простыни, чтобы успеть до возвращения матери. Когда она закончила, мужчина за перегородкой долго молчал. Нина ждала, что он объявит: «Оба будете гореть в адском огне за такой великий грех!» — но вместо сакраментальной фразы священник прошептал усталым голосом:
— Соблазн плоти — враг опаснее дьявола, дочь моя…
Лаконичные слова священника повергли ее в сильное смятение. Не слишком ли она растерялась? Разве не из своего рода покорности, свойственной людям, привыкшим к несправедливости, она преуменьшила роль Кристиана и приумножила свою собственную, подразумевая, что, возможно, не сопротивлялась так сильно, как должна была?