— Вы знакомы с Эммой Прайс-Хьюитт много лет, не так ли?
— Да. Мы вместе ходили в школу.
— Вы дружили?
— В общем, да, — сказала Эми, стрельнув глазами в камеру. — У нас был один круг общения, но Эмма пользовалась намного большей популярностью. Бишоптаун-на-Узе, вообще-то, очень маленький городок, все друг друга знают.
— Нам известно, что Эмма забеременела, когда ей было восемнадцать. По всей видимости, ей пришлось непросто.
— О, да, — сказала Эми так, будто могла понять, что я думала и чувствовала в то время. — Она приходила в школу с красными глазами и поплывшим макияжем. Думаю, ей было очень тяжело.
— Как вы считаете, стресс, вызванный родами в столь юном возрасте, повлиял на малыша Эйдена?
— Пожалуй, да, — ответила Эми, покивав головой, пока слушала вопрос. — Эйден был беспокойным ребёнком. Во время прогулок по городу он часто плакал.
Лживая свинья.
— И вы преподавали в классе, где учился Эйден, правильно? — спросил ведущий.
— Правильно. Я была его учителем с пяти до шести лет.
— Он был послушным мальчиком?
Эми сделала паузу.
— Ну, о полном послушании вряд ли можно говорить. Я бы сказала, у него были некоторые проблемы с поведением. Он был очень… энергичным мальчиком с большим интересом к жизни.
— В вашем интервью The Mail вы упомянули, что Эйден был довольно бесшабашным ребёнком и что вы полагаете, что его не научили осторожности.
— Да, я глубоко убеждена, что ему плохо объяснили, как действовать в опасных ситуациях. Это правда печально. В смысле я люблю Эмму как сестру и далека от того, чтобы обвинять её в нерадивости, но вы должны задуматься… Если бы она не позволяла Эйдену такого безрассудного поведения, то, может быть, он не ушёл бы из школы в тот день и не был бы похищен неизвестным.
Я встала и прошлась по комнате, сжимая и разжимая кулаки. Сердце бешено стучало, а на самодовольном лице Эми, прямо на лбу, появилась огромная мишень. Я хотела разбить телевизор, но сдержалась: интересно было послушать, что ещё она скажет.
— Итак, наш сегодняшний прямой эфир посвящён теме безопасности наших детей, поэтому с нами на диване специалист по детскому поведению Радж Патель. Ждём ваших звонков в студию по номеру…
Я уже набирала указанный номер и ничего не могла с собой поделать. Сначала я поговорила с кем-то из администраторов, который велел выключить телевизор перед выходом в прямой эфир. Я не сказала, кто я. Я соврала, представившись Эмили из Йоркшира. Я прождала несколько секунд, в течение которых кровь у меня закипела так, что пульс чувствовался даже в кончиках пальцев. Не успела я опомниться, как ведущий уже обратился ко мне:
— Эмили из Йоркшира, какой у вас вопрос?
— У меня вопрос к Эми. Кем вы себя возомнили? Почему вы обвиняете Эмму Прайс, тогда как именно вы должны были следить за Эйденом в тот момент, когда его похитили? Он ушёл из школы, находясь под вашим присмотром, Эми, а не под присмотром его матери. Когда дети находятся в школе, родители рассчитывают на то, что о них позаботятся…
— Но учителя — не родители. Детей нужно научить… — начала она.
— Заткнись, Эми, ты лживая свинья! Ты сидела, подарив мне ту куклу и притворяясь моей подругой…
— Погодите, кто это?!
— …А ты помнишь, как явилась ко мне домой через два месяца после похищения Эйдена? Помнишь, как встала на колени и просила у меня прощения? Я обняла тебя и сказала, что прощаю за всё, хотя следовало бы воткнуть нож тебе в спину, как ты воткнула в мою.
34
Мейв Грэм-Леннокс сказала мне о том, что и обычные на вид мужчины и женщины могут носить маски, и под этой маской любой из нас может оказаться чудовищем. Я видела, как маска Эми падает с лица, и понимала, что она такое же чудовище, как и все остальные. В тот момент я её ненавидела. Ненавидела её свежевыглаженную шёлковую блузку и свежеотбеленные зубы, ненавидела её волосы, уложенные специально для телеэфира, и правильную позу. И я была абсолютно уверена, что именно она и похитила Эйдена.
Я позвонила Дениз и инспектору Стивенсону и умоляла их проверить её ещё раз, но они сказали, что она выведена из числа подозреваемых. Во время непогоды она была на виду и осталась одна всего на пять минут, а этого времени бы явно не хватило, чтобы отвезти Эйдена в его узилище, где бы оно ни находилось. Но всё равно я не могла это так оставить. На моих глазах эта женщина превратилась в другого человека. Как долго на самом деле существовал этот другой человек? Как давно она планировала обратиться к прессе со своей историей?
Джейк считал меня сумасшедшей:
— Ни один человек, похитивший мальчика, державший его взаперти десять лет… — он понизил голос, — …и делавший с ним все эти вещи, никогда не пойдёт на телевидение и не станет привлекать к себе внимание. — Даже Роб согласился с этим, а он вообще ко всему относился с подозрением.
Не смотря на всю эту нервотрёпку, в среду я всё же отвела Эйдена на сеанс к доктору Фостер.
— Как дела у Эйдена? — осведомилась она.
— Всё по-прежнему. Никаких изменений.
— А у вас? — спросила она.
— Через неделю роды, — сказала я. — Так что мне есть о чём позаботиться.
— Но вы такая маленькая! — заметила она. — Когда я была на девятом месяце, я больше напоминала корову или кита. Вам… — она запнулась и улыбнулась — вероятно, чтобы замаскировать свою бестактность.
— …Повезло? — закончила я. — В некотором смысле да.
— Ладно. У вас всё готово? — спросила она, меняя тему.
— Нам осталось только собрать кроватку, и тогда всё будет готово, — нахмурилась я.
— Как Эйден воспринимает изменения, происходящие в доме?
Это был удачный момент, чтобы рассказать доктору Фостер о том, что случилось с кроваткой, но материнский инстинкт заставил меня сдержаться. Хотя доктор Фостер мне нравилась, полностью я ей не доверяла и, конечно же, не хотела, чтобы она рекомендовала отселить сына.
— Нормально. Он заходил в детскую и понимает, что происходит, но он всё ещё молчит, так что сообщить мне пока нечего.
— Что он рисует?
Насилие, подумала я. В рисунках появлялось всё больше жестокости. Он рисовал кровь на стали, кровь на листьях, кровь в кроватке… Он исписал красный карандаш до основания, а тюбик с красной краской был выжат до последней капли.
— Как обычно. — Я нервно взглянула в сторону, где на некотором отдалении от нас сидел и рисовал Эйден. Посторонним — вот каким он сейчас был.
— Я размышляла об Эйдене и пришла к выводу, что пришло время рассмотреть другие варианты действий.
Я выпрямилась. Раньше никто не говорил ни о каких других вариантах.
Доктор Фостер подняла руки, успокаивая меня:
— Не волнуйтесь, это не слишком обременительно и при этом очень важно. Я бы хотела, чтобы Эйден начал посещать логопеда, который сможет помочь ему. Полагаю, что теперь, когда он освоился в обстановке, пришло время активно помогать ему заговорить.
— Хорошо.
— Прошло уже более двух недель, а случаи столь продолжительного мутизма[23] крайне редки. Мы с инспектором Стивенсоном решили, что будет лучше немного подтолкнуть Эйдена, однако переусердствовать я бы не хотела, поэтому и предлагаю обратиться к логопеду.
— Понимаю, — сказала я.
— Прекрасно. Сейчас посмотрю свои записи и предложу вам несколько вариантов.
Я почесала болячку на руке и задумалась над тем, чего доктор Фостер не сказала во время нашего разговора. Пришло время Эйдену заговорить, иначе мы никогда не узнаем, кто похитил его десять лет назад.
В тот день малышка в моём животе разошлась не на шутку. Когда ребёнок брыкается, меньше всего хочется оказаться за рулём, и я очень хотела поскорее очутиться дома. Когда я приехала, Эйден скрылся в гараже, а я поспешила на кухню, чтобы выпить стакан воды с печеньем.
Вдруг зажужжал телефон, и на экране высветился номер Роба.
— Алло?
— Эмма, папу забрали на допрос.
— Что?!
Он говорил быстро, задыхающимся от волнения голосом. На фоне происходило какое-то движение, и я представила, как Роб лихорадочно мечется туда-сюда, не зная, как ещё подавить тревогу.
— Полиция попросила его приехать в участок для допроса. Ему сказали, что, просматривая записи с камер видеонаблюдения, сделанные в день похищения Эйдена, засекли его идущим в районе моста за десять минут до похищения.
— Они что, серьёзно?!
— Не понимаю, что происходит. Может, они думают, что он что-то видел, но всё это… так официально, будто он подозреваемый! Мама сходит с ума. Это так нелепо, он пошёл туда просто сделать несколько снимков наводнения. И как, чёрт возьми, он мог бы держать Эйдена взаперти в течение десяти лет, чтобы никто из нас ничего не знал?
— Роб, постарайся успокоиться.
— Я чертовски зол, Эмма!
— Понимаю, но этим делу не поможешь.
— Я пойду. Нужно с мамой побыть.
Я опустилась на стул у стола. У меня и мысли не было настолько не доверять дедушке Эйдена, чтобы записать его в возможные подозреваемые. Этот человек был форменным занудой, однако… он любил наблюдать за птицами и при этом всё время что-то мастерил из дерева. Он проводил довольно много времени на свежем воздухе, сидя в нелепых укрытиях и разглядывая птиц. То есть он мог соорудить и навес, и небольшую кабинку, и кто знает, что ещё… Например, клетку… Нет. Нет. Я выкинула эти мысли из головы. Я знала Питера. Он не был… Но тут я подумала, что вроде бы знала и Эми, а потом увидела, как с неё сползает маска, обнажая истинное лицо. А если и с Питером так же?
Я глотнула прохладной воды, в душе пожелав чего-нибудь покрепче. Ребёнок в животе тут же зашевелился, словно напоминая, что открыть бутылку бренди, которую мы где-то припрятали, плохая идея. Очередной бесполезный подарок на Рождество, который никак не дойдут руки выбросить.
Вместо этого я положила голову на руки и попыталась мысленно разобраться во всём этом. Я знала, что Эйден пропал между 13:15 и 13:20, то есть именно в тот момент, когда, по словам Эми,