– Может, попробовать ваши бриллианты? – предложила Лиззи.
Я надела их на тонкую шейку Гетты, но все было тщетно. Они висели на ней, мерцая, переливаясь и вспыхивая то красным, то оранжевым.
Так мы и оставили ее там, смотреть, как поленья превращаются в горки золы. Моя дочурка, одна в темноте, наедине с догорающими огнями.
Я не могу уснуть. В ушах все звучат и звучат мелодии, которые, кажется, никогда не выветрятся из моей памяти. А стоит закрыть глаза, как я вижу палевый шелк, пунцовую тафту и кружева с золотыми нитями. Кажется, будто я все еще продолжаю танцевать. Сердце мое танцует. Джосайя оказался прав: это был триумф.
Они прибыли вскоре после полудня, сопровождаемые почетным эскортом, со множеством глашатаев и лейб-гвардейцами королевы. Величественное зрелище: сверкающая, многоцветная лента из коней, доспехов, стягов растянулась по дороге и вилась вдоль реки, уходя за холмы. Фейфордские пуритане, все до одного, попрятались в своих домишках и не мешали кавалькаде – правда, ни один не вышел поприветствовать высоких гостей. Я была к этому готова и наняла простолюдинов из Торбери Сент-Джуд, чтобы изображали верных подданных. Они не подвели и справились с этой задачей.
Как только королевская чета вступила на мост, раздались фанфары – это заиграли музыканты на борту барки. От грохота сотен копыт во все стороны разлетались галки. Из пасти каменной собаки – фонтана – било красное вино, стекая в бассейн.
Король оказался меньше ростом, чем я ожидала, и очень стройным, чтобы не сказать щуплым. Облаченный во все черное, с острой бородкой и сонными глазами, он выглядел старше своих лет. Единственным отступлением в его строгом облике был широкий воротник из серебряных кружев, изящных и тонких, как паутинка.
Но она! Увидев, как королева, легкая, миниатюрная, соскакивает с лошади, я чуть было не лишилась чувств. Она была обворожительна, умна и заразительно весела: целый день смеялась, пела и говорила без умолку. Черные ее волосы блестели, как полированный агат, карие глаза сияли. Лиззи зовет королеву папистской ведьмой, и, возможно, отчасти это правда, потому что она буквально околдовывает собеседника.
Пиршественные столы мы установили в Большом холле. На золотых блюдах были разложены перепелиные яйца, лососина, петушьи гребешки, сладкий картофель, финики. Все это было превосходно украшено травами Гетты. Я и не представляла до сих пор, как усердно трудилась для этого моя дочь.
С того вечера, когда Джосайя запретил ей участвовать в представлении на маскараде, Гетта была очень серьезна, послушна и вела себя безукоризненно. На пиру она с любопытством наблюдала за тем, как едят и болтают придворные. Я ожидала, что она станет хихикать, трогать тугие завитки на дамских прическах, но нет. Девочка только наклоняла головку к плечу, как воробышек, и смотрела. Хотела бы я проникнуть в ее мысли! Почему я, подобно Создателю, не могу читать в сердце у девочки, которую произвела на свет? Почему могу слышать Джосайю, а ее нет?
Застолье, кажется, не радовало Гетту – правда, еда редко бывает для нее источником удовольствия, с ее-то крохотным язычком. Однако, когда пришла Лиззи, чтобы отвести ее спать, на лице девочки появилось очень необычное выражение. Она уходила с улыбкой на устах – но какой улыбкой! От нее веяло ледяным холодом, а не обычным солнечным светом.
Тогда меня это не слишком взволновало, да и некогда было думать о Гетте, уходящей наверх. Воплощенное бессердечие, я слишком наслаждалась праздником, чтобы обратить на это внимание. Но сейчас мысль об этом пугает меня: безмолвная девочка сидит с ручным воробьем на коленях и слушает музыку и взрывы хохота, доносящиеся до нее снизу. Бедное дитя. Это не ее нужно было бросать в одиночестве, как прокаженную, а меня.
Мне хотелось лишь одного: родить дочь, чтобы она была при мне, – компаньонку, чтобы заполнить пустоту, оставшуюся после ухода моей сестры Мэри. Я так жаждала этого, что и не задумывалась о том, какой ценой готова заполучить желаемое. Это я сожгла себе кончики пальцев, занимаясь ведовством – я составила зелье и вообразила себя всемогущим Богом. Почему же из-за моей алчности должна страдать Гетта?
Гетта не увидела ни выступления плясунов в красочных костюмах, ни акробатов, которые ходили по канатам прямо над Большим холлом. Она не видела, как в небо взлетали фейерверки и пышными цветами распускались над парком. Она не радовалась, глядя, как ахают и вскрикивают гости, натыкаясь то тут, то там на наших бессловесных компаньонов. Но может быть, и к лучшему, что она пропустила маскарад и представление.
Пока не началось представление, я и сама не понимала, как сильно изменился дом, превратившись в языческую рощу, полную нимф и сатиров. В экипаже из морских раковин я выехала на сцену в Большом холле и танцевала свой танец, а на шее у меня переливались и играли бриллианты. Вокруг танцевали русалки в полупрозрачных воздушных нарядах, пели песню сирены. С галереи сыпались цветочные лепестки. В воздухе плыл густой аромат флердоранжевой эссенции. Что бы подумала моя строгая Лиззи, если бы увидела все это, не говоря уж о пуританах Фейфорда!
Возможно, что это и в самом деле безнравственно и порочно – этот двор с его неуемной роскошью. Но… о, до чего же все это упоительно, как пьянит! И теперь, когда я все это видела своими глазами, не знаю, как смогу обойтись без этого.
Я так долго пишу, что глаза налились свинцом. Всякий раз, погружаясь в дремоту, я вижу комическую интерлюдию: злые волшебники и их прихвостни выскакивают из страшной огненной пещеры. Ужасные существа: уродливые коротышки с непомерно большими головами. В оранжевом дыму раздаются смешки. Если уснуть с такой картиной перед глазами, то кошмары будут мучить всю ночь.
Меня, вынуждена признаться, поразили уродцы королевы. Я не видывала таких раньше – существа выглядят неестественно и отчасти непристойно. Я бы сказала, что такие не должны существовать, не имеют права на жизнь, но вспоминаю Гетту и со стыдом умолкаю. Ибо люди считают, что мою дочь лишил языка тот же самый дьявол, что изувечил этих уродцев.
Как можно сравнивать мою Гетту с этими отвратительными тварями? Они безобразны, непропорциональны и внушают омерзение. Особенно один из них. Он даже не надевал маски, но выскакивал во время танцев, со зловещей ухмылкой на богомерзкой красной роже, кривляясь и корчась, как многоногое насекомое, пугая моих гостей. Едва прикрыв глаза, я так и вижу его: он быстро, суетливо шныряет между танцующими, и клубы дыма поглощают его короткое тельце.
На небе собираются тучи, серые, почти черные. Кажется, все же будет дождь. За деревьями рокочет гром, а вдалеке за Фейфордом я вижу в небе извилистую молнию. Если дождь будет очень сильным, отъезд двора, возможно, задержится. Возможно, нам посчастливится принимать их дольше, чем было задумано.
И вновь раскаты грома. Моему разгоряченному воображению чудится крик в ночи. Но за окном нет никого, ни человека, ни даже лисицы.
Молния заливает комнату ослепительным белым светом. В стекле я вижу свое отражение, испуганное, искаженное лицо.
– У Гетты нет ничего общего с уродами, – шепчу я, прежде чем задуть свечу. – Совершенно ничего общего.
Сара сидела у рояля, одной рукой неумело подбирая мелодию. В открытое окно у нее за спиной врывался холодный воздух. Пальцы, нажимая на клавиши, заметно дрожали.
– Закройте окно, Сара. Я вижу, что вы замерзли.
Она вскинула голову, посмотрела поверх нот.
– Я люблю свежий воздух. Мне нравится представлять, что я… где-то гуляю.
Несколько нот прозвучали фальшиво. Сара снова впилась глазами в клавиши.
Следовательно, Сара тоже чувствует это: какое-то необъяснимое напряжение. Дом заполнил удушливо-затхлый, теплый воздух. И еще запах. С того самого дня, как были преданы огню компаньоны, Элси постоянно ощущала запах гари, щекочущий ноздри. Он напоминал ей о деревянном младенце, разрубленном пополам – в глазах его не было ни гнева, ни боли, только ужасающая, леденящая пустота.
Вздохнув, Элси вернулась к своему занятию – она заворачивала подарок для Джолиона. Одно радовало – скоро из Лондона, из мира здравого рассудка, приедет ее милый мальчик и привезет новости. Понравится ли ему, как она благоустроила Бридж? В детской поклеили свежие обои: птички и веточки в восточном стиле, раскиданные по кукурузно-желтому фону. На стенах салона для рисования красовалась новая обшивка с украшениями в виде золоченых медальонов. Но лучше всего она распорядилась в саду: дала садовникам задание расставить повсюду горшки с посаженными в них елками и осветить фонариками. В детстве Джолион замирал, бывало, у рождественских витрин, не в силах отвести восторженных глаз от свечей и заводных игрушек. Теперь, наконец, у нее появились деньги, чтобы немного его побаловать. Она устроит ему Рождество, какого он заслуживает.
Элси расправляла ленту, когда рояль взвизгнул высокой нотой, отозвавшейся эхом из-под лепного потолка. Какое-то время звук, жалобный, слабый, висел в воздухе, прежде чем угаснуть.
– Миссис Бейнбридж, – прошептала Сара. – Миссис Бейнбридж, смотрите.
Элси застыла. Ладони мгновенно вспотели так, что перчатки прилипли к оберточной бумаге. Дюйм за дюймом она поднимала глаза, готовясь и боясь увидеть нечто кошмарное.
Это был воробей. Всего-навсего воробышек, сидевший на крышке рояля. Наклонив голову набок, он смотрел на них. Над клювом блестели крошечные черные глазки.
– Какой красивый, – сказала Элси негромко, чтобы не спугнуть птаху. – Лучше, чтобы его не увидел Джаспер.
Сара заулыбалась.
– Нет ли у вас каких-нибудь крошек? Мы бы посыпали их на крышку рояля, чтобы он поклевал.
Элси подошла к тумбочке. На тарелке было с дюжину крупинок кекса.
– Да, есть. Но я не хочу подходить, чтобы не спугнуть его.
Воробей вприпрыжку переместился ближе. Сложив на спинке крылья, он расправил грудь и открыл тонкий клювик, собираясь зачирикать.