– Надеюсь, это будет не Рен, – с беспокойством проговорил Люциан, думая о том, что это известие убьет Диану.
– Я тоже на это надеюсь, – сказал Линк, – но ничего нельзя предугадать. Однако если старик действительно попадет в беду, то всегда может прикинуться полоумным. То, что он долгое время провел в психиатрической лечебнице Джорса, – козырь для него. До свидания, мистер Дензил. Увидимся сегодня ровно в девять вечера.
– До свидания, – ответил Люциан, и на том они расстались.
В этот день Люциан решил не идти к Диане. Во-первых, он не желал видеть Лидию, к которой не питал любви; во-вторых, он боялся обсуждать с девушкой возможность того, что ее отец все-таки окажется Рентом.
Диана же, как и полагается примерной дочери, твердо верила, что ее отец не мог вести себя столь предосудительным образом; кроме того, она и представить не могла, что человек, у которого, по общему мнению, не все в порядке с головой, способен столь искусно притворяться и при этом ничем не выдать себя.
Люциан и сам придерживался того же мнения, но его не покидало предчувствие, что преступником окажется все-таки Рен. Тот факт, что Рен частенько уходил из дома миссис Клиэр в Бейсуотере, а Рент в то же самое время появлялся в квартире миссис Бенсусан, представлялся ему достаточно странным, и это могло свидетельствовать о связи между ними. Нельзя забывать и об их поразительном внешнем сходстве.
Люциан никак не мог решить, какое же окончание этой истории устроило бы его больше всего, и, знай он адрес миссис Клиэр, непременно отправился бы к ней, чтобы расспросить. Но один только Линк знал, где ее можно найти, и держал это в тайне от остальных, в особенности от Люциана. Теперь, когда детектив вновь взял расследование в свои руки, он не желал передавать его адвокату.
Пунктуальный до минуты, Линк прибыл на квартиру Люциана в состоянии возбуждения. Он уже успел отправить двух полисменов к дому, в который по его приказу они должны были проникнуть как можно незаметнее, а теперь явился, дабы сопроводить туда адвоката.
Люциан надел шляпу, и они вышли в ночь, которая выдалась темной и безлунной. Небо затянули тучи, в просветах между ними поблескивали звезды. Самое что ни на есть подходящее время для такого дела, которое они задумали.
– Тем лучше, – заметил Линк, окинув взглядом пустынную площадь, – тем лучше для нашей маленькой игры. Я хочу взять этого субъекта без лишнего шума. Итак, дверь открыта – прошу вас, мистер Дензил, входите!
В соответствии с полученными указаниями за закрытой дверью их поджидал полицейский, и, стоило его начальнику постучать, как он немедленно отворил ее, чтобы двое мужчин как можно быстрее проскользнули внутрь. У Линка с собой был потайной фонарь, который он зажег с большой осторожностью, чтобы в окнах, выходящих на площадь, не было видно света. Он и еще трое его спутников вошли в комнату в задней части дома, которую Клиэр прежде использовал как спальню. Двое полицейских разместились в одном ее углу; сам же Линк вместе с Люцианом застыли подле двери, ведущей в гостиную, готовясь встретить миссис Клиэр.
В доме было темно и тихо. Нервы у Люциана были натянуты как струна, и он едва мог унять дрожь. Не выдержав, он шепотом заговорил с Линком:
– Вы ничего не узнали о той девчонке, Роде?
– Мы проследили ее до Беркшира, – прошептал в ответ Линк. – Она вернулась к цыганам в табор. Но рано или поздно мы ее схватим.
– Как мне представляется, она сообщница Рента.
– Я тоже так думаю и рассчитываю вырвать у него признание сегодня ночью. Ш-ш, тише!
Линк крепко стиснул запястье Люциана, призывая того к молчанию, и в следующий миг оба расслышали слабый шорох женских юбок – кто-то шел по коридору. Женщина осторожно вошла в гостиную, медленно двигаясь в темноте, и сразу же направилась к двери, за которой притаились Люциан и детектив. Она хорошо знала, где та находится, поскольку дверь располагалась прямо напротив окна.
– Вы здесь? – с тревогой прошептала миссис Клиэр.
– Да, – шепотом ответил Линк. – Здесь я, мистер Дензил и двое полицейских. Заставьте его говорить и узнайте, если можно, он ли совершил убийство.
– Надеюсь, он меня не убьет, – пробормотала миссис Клиэр. – А ведь он так и сделает, если узнает, что я предала его.
– Все будет в порядке, – нетерпеливо прошептал детектив. – Мы выйдем отсюда, как только заметим, что вам грозит опасность. Подойдите к окну, чтобы мы могли лучше видеть вас и Рента, когда вы начнете разговор.
– Нет-нет! Не оставляйте дверь открытой! Он увидит вас!
– Не увидит, миссис Клиэр. Мы будем держаться чуть поодаль, в темноте. Если же у него окажется фонарь, то мы схватим его прежде, чем он успеет воспользоваться оружием или сбежит. Возвращайтесь к окну!
– Надеюсь, все и впрямь закончится для меня благополучно, – с беспокойством прошептала миссис Клиэр. – Ситуация просто ужасная, – и она осторожно двинулась к окну.
Снаружи проникал тусклый свет газового фонаря, на фоне которого наблюдатели видели ее черный силуэт. В квартире было тихо как в могиле.
Время тянулось медленно, тишину нарушало лишь дыхание наблюдателей да шорохи, издаваемые миссис Клиэр подле окна, когда она в беспокойстве переступала с ноги на ногу: они видели, как ее силуэт то и дело загораживал прямоугольник света. И вдруг она замерла.
С дальней лестницы донеслись чьи-то крадущиеся шаги, и вот уже кто-то кошачьей поступью двинулся по коридору.
Люциан почувствовал, как по телу пробежала дрожь, – шаги убийцы раздавались все ближе. Вот они замерли у двери, а потом направились к окну, где застыла миссис Клиэр.
– Это вы? – прозвучал из темноты казавшийся потусторонним чей-то негромкий голос.
– Да. Я жду вас уже полчаса, мистер Рент, – ответила миссис Клиэр. – Я рада, что вы пришли.
– Я тоже очень рад, – прозвучал ответ, – потому что хочу знать, зачем вы выдали меня.
– Потому что вы не заплатили мне, – храбро заявила миссис Клиэр. – А если вы не отдадите мне деньги сию же минуту, я немедленно отправлюсь в полицию и расскажу им все о своем муже.
– Сначала я убью тебя! – прорычал мужчина и бросился к ней. Вскрикнув, она увернулась и метнулась к двери в спальню, ища защиты. В следующий миг четверо наблюдателей ворвались в комнату и набросились на Рента. Тот понял, что его предали, испустил отчаянный крик и стал драться как разъяренный лев. Однако против четверых противников он мало что мог сделать и, утомленный бесплодной борьбой, повалился на пыльный пол, поняв, что сопротивление бесполезно.
– Все пропало! Пропало! – бормотал он.
Тяжело дыша, Линк откинул крышку потайного фонаря и направил луч света на лицо пленника. Из темноты выступил белый овал лица с седыми волосами и длинной седой бородой. Люциан невольно вскрикнул.
– Мистер Рен! – пробормотал он и попятился. – Мистер Рен!
– Смотрите внимательнее, – сказал Линк, проводя рукой по лицу и голове простертого на полу человека.
Дензил последовал его совету и вновь вскрикнул, куда громче прежнего. Парик, борода и почтенный облик исчезли, как по мановению волшебной палочки, и перед ними предстал тот, кто скрывался под именем Рента.
– Джейбез Кляйн?! Джейбез Кляйн! – изумленно вскричал он.
– Да! – с торжеством подтвердил Линк. – Джейбез Кляйн, заговорщик и убийца!
Глава XXXIСтранное признание
«…Я, Джейбез Кляйн, пишу это признание в тюремной камере по собственной воле и безо всякого принуждения, отчасти потому, что против меня в деле Рена собраны веские улики, а отчасти потому, что хочу снять все обвинения со своей дочери Лидии.
…Она совершенно невиновна и ничего не знала о том, что смерть ее мужа была подстроена, а сам он помещен в приватную психиатрическую лечебницу, и на основании данного признания – каковое возложит вину на тех, кто ее заслуживает, – я требую ее немедленного освобождения. Будет несправедливо, если она пострадает, поскольку все дело спланировали и осуществили мы вдвоем с Ферручи. Что ж, Ферручи наказал себя сам, а вскоре правосудие покарает и меня, так что будет вполне справедливо, если Лидию оправдают по всем пунктам. При этом условии я и намерен дать подробные письменные показания о том, как мы задумали и осуществили наш план. Теперь, когда граф Ферручи мертв, это признание не причинит вреда никому, кроме меня самого, зато поможет освободить Лидию. Итак, я начинаю свою исповедь.
…Я всегда был неудачником, и жизнь моя заканчивается столь же несчастливо, как и началась. Я родился в Лондоне более пятидесяти лет тому в трущобах Уайтчепела. Родители мои были горькими пьяницами и грешили развратом, посему не следует удивляться, что и мой образ жизни был далек от праведного. В раннем детстве – если его можно назвать таковым – мне приходилось регулярно сносить побои и муки голода, меня приучили попрошайничать, заставляли воровать, я не слышал в свой адрес доброго слова. И потому нет ничего удивительного в том, что я вырос бессердечным и жестоким. Как говорят, яблоко от яблони недалеко падает.
…Из этой бездонной пропасти грехопадения меня вытащил один филантроп, который дал мне еду, одежду и образование. С его помощью я мог бы начать достойную жизнь, но она не привлекала меня. Ранние годы наложили на меня слишком суровый отпечаток, посему через год или два вынужденной добродетельной жизни я сбежал. Корабль, на который я незаметно пробрался, направлялся в Америку. Когда меня обнаружили в трюме, мы были уже в открытом океане, и экипажу ничего не оставалось, как доставить меня в Штаты. Тем не менее, чтобы отработать проезд, я стал юнгой при жестоком капитане, вновь сполна хлебнув горестей раннего детства – побоев, проклятий и голода. Когда корабль прибыл в Нью-Йорк, меня бесцеремонно вышвырнули на берег. Я остался один, без гроша в кармане и каких-либо знакомых.
…Я не намерен подробно описывать свои злоключения, поскольку не вижу в этом смысла, да они и не интересны никому, кроме меня самого; особенно если учесть, что целью данного признания является рассказ о злодеянии против Рена и постигшей нас неудаче в его осуществлении, поэтому не стану подробно останавливаться на своей юности. Короче говоря, сначала я был разносчиком газет, потом репортером; затем я отправился на Запад и попытал удачи в Сан-Франциско, а потом в Техасе, но все мои начинания заканчивались крахом и я лишь становился беднее и впадал во все большее отчаяние. В Новом Орлеане я наладил было выпуск газеты и некоторое время процветал, женившись на дочери владельца гостиницы, и даже был счастлив, правда, недолго.