Вторая женщина, к которой отвела его Вида, оказалась совсем другой. Они встретили ее, когда она брела после долгого трудового дня на фабрике. Снег еще шел, но тут же таял на мокрых булыжниках. Женщине было лет тридцать пять, хотя из-за сутулости выглядела она на все пятьдесят. С одутловатого бледного лица смотрели красивые глаза, а густые волосы лежали вьющимися от рождения локонами. Уставшая и невеселая, она все равно оставалась привлекательной. Узнав Виду, женщина остановилась. На ее лице не отразилось ни страха, ни настороженности. Это многое говорило о нраве миссис Хопгуд: будучи женой хозяина фабрики, она сохраняла дружеские отношения с такими вот работницами.
– Привет, Бетти, – бодро сказала Вида. – Это Монк. Он поможет нам найти тех ублюдков, что избивают женщин в нашем районе.
В глазах у Бетти блеснула искра надежды, но она так быстро погасла, что это могло только показаться.
– Вот как? – спросила Бетти без интереса. – И что потом? Легавые их арестуют, а судья приговорит к расстрелу в Колдбат-Филдс? Или, может, их отправят в Ньюгейт[5] и повесят? А? – Она сухо и почти беззвучно засмеялась.
Вида пошла рядом с ней, нога в ногу, оставив Монка на пару шагов позади. Они свернули за угол, прошли мимо забегаловки с пьяными женщинами на ступеньках; те не чувствовали холода.
– Как Берт? – спросила Вида.
– Пьян, – ответила Бетти. – А как еще?
– А дети?
– У Билли круп, Мэйзи как-то страшно кашляет. Остальные в порядке.
Они подошли к двери, и Бетти толкнула ее. В этот момент из-за угла в переулок, крича и смеясь, выбежали двое мальчишек. Оба размахивали палками, как мечами. Один сделал выпад, другой вскрикнул и, корчась, упал, делая вид, что умирает, и катаясь по мокрым булыжникам. При этом он радостно улыбался.
Первый прыгал по переулку, празднуя победу. Похоже, сейчас была его очередь выигрывать, и он наслаждался каждой каплей своего триумфа.
Бетти терпеливо улыбалась. Лохмотья на мальчишках, представлявшие собой набор обносков и перекроенного старья, вряд ли можно было загрязнить сильнее.
Монк заметил, что при звуках детского смеха плечи у него немного расслабились. Посреди серой каторжной рутины словно мелькнула искра человечности.
Бетти провела их в такой же доходный дом, в каком жила Нелли Уэст. Оказалось, она занимала здесь две задние комнаты. Средних лет мужчина лежал – наполовину в кресле, наполовину на полу. Женщина не обратила на него внимания. Комнату захламляла старая мебель: колченогий стол, мягкое кресло, в котором спал мужчина, два деревянных стула – один с залатанным сиденьем, – полдюжины разномастных ковриков и веник. Из соседней комнаты сквозь тонкую стенку доносились детские голоса и чей-то кашель. Мальчишки продолжили сражение в коридоре.
Вида все это игнорировала, сосредоточившись на Бетти.
– Расскажи ему, что с тобой случилось. – Она кивнула на Монка, обозначая, кому рассказывать. Мужчина в кресле пребывал в глубоком беспамятстве и ничего не слышал.
– Рассказывать особенно нечего, – покорно начала Бетти. – Меня избили. До сих пор болит, но тут никто ничего поделать не сможет. Подумывала носить с собой заточку, но решила, что не стоит. Если заколю ублюдков, меня просто повесят за убийство. Да и не думаю, что они появятся здесь снова.
– Вот как? – спросила Вида издевательским тоном. – Ты на это рассчитываешь, да? Не боишься снова выйти на улицу, чтобы подзаработать? Счастлива тем, что есть, не так ли? Не слыхала, что сталось с Нелли Уэст, Кэрри Баркер, Дот Макрэй? С другими, которых изнасиловали или избили? Некоторые из них всего лишь дети. И эти ублюдки чуть не убили бедняжку Бетти Дровер.
Женщина выглядела ошеломленной.
– Я думала, это ее муж так отделал. Он жутко пьет и половину времени не понимает, что делает. – Она бросила взгляд на тело, лежащее в кресле, и Монк подумал, что ей слишком хорошо знакомы такие особенности местной семейной жизни.
– Нет, не он, – мрачно сказала Вида. – Джордж не так плох. Он просто вспыльчивый. Он бы так не сделал. А ей не следует распускать язык. Ее отделал клиент, которого она сняла на улице. Сначала попользовался, потом избил и еще пинал ногами. Она вся истерзана, кровь до сих пор идет. Хочешь сходить посмотреть? Уверена, что тебе это доставит удовольствие?
Бетти уставилась на нее.
– Тогда я лучше буду сидеть дома, – сказала она сквозь зубы. – Или лучше пойду на Хеймаркет.
– Не будь дурой! – презрительно бросила Вида. – Ты для Хеймаркет не годишься и сама это знаешь. Тебя туда даже не пустят и не позволят там крутить задом, и это тебе тоже известно.
– Значит, я теперь должна оставаться дома и обходиться тем, что есть? – возразила Бетти, и ее щеки покрылись бледным румянцем.
Вида посмотрела на спящего в углу мужчину с невыразимым презрением.
– Думаешь, он прокормит твоих детей? Смотри на жизнь по-взрослому, Бетти. Изнасилуют тебя или нет, а ты все равно снова пойдешь на улицу, сама знаешь не хуже меня. Ответь на вопросы Монка. Мы поймаем этих подлецов. Будем действовать сообща и поймаем!
Бетти слишком устала, чтобы спорить. В данный момент Вида представлялась ей злом еще худшим, чем голод или насилие. Она покорно повернулась к Монку.
Тот задал ей те же вопросы, что и Нелли Уэст, и получил такие же ответы. Она пошла на улицу, чтобы немножко подзаработать. У мужа выдалась неудачная неделя, пояснила Бетти, кивая на неподвижное тело. Он старался изо всех сил, но из-за погоды ничего не получилось. Зимой всегда приходится трудно, особенно на рыбном рынке, где он часто находил подработку. Они подрались – так, из-за ничего. Он ее ударил, подбил глаз и вырвал клок волос. А она стукнула его пустой бутылкой из-под джина, и он отключился. Бутылка разбилась, и она порезала руку, собирая осколки, чтобы дети не поранили себе ноги.
Уже после этого она сходила и присмотрела местечко, где можно делать деньги. Там ей удалось заработать семнадцать шиллингов и шесть пенсов – кругленькую сумму, и она подумывала, как ее увеличить, когда к ней подошли трое мужчин, двое спереди, а один сзади, обругали, и уже через несколько секунд один держал ее, а двое других по очереди насиловали. Ей наставили синяков, вывихнули одно плечо; из ссадин на локтях и коленях текла кровь. Она так испугалась, что после этого три недели никуда не ходила и Джорджа к себе не подпускала. При одной мысли о том, что нужно снова идти на улицу, ее брала оторопь от страха, хотя голод постоянно подталкивал к двери.
Монк дотошно расспрашивал ее обо всем, что она могла вспомнить о нападавших.
Они осыпа́ли ее бранью. Какие у них были голоса?
– Говорили они правильно… как дженты. Они не местные. – В этом Бетти нисколько не сомневалась.
– Старые или молодые?
– Не знаю. Не видела. По голосам не скажу.
– Бритые или с бородами?
– Бритые… кажется. Не помню, с усами или без усов. Хотя… Нет, не помню.
– Во что одеты?
– Не знаю.
– Помнишь что-нибудь еще? Запах, слова, имена, хоть что-нибудь?
– Не помню. – У нее затуманились глаза. – Запах? Ты о чем? Они ничем не пахли!
– И выпивкой?
– Насколько мне кажется, нет. Совсем ничем не пахли.
– А мылом? – Монк сразу понял, что зря спросил. Этот вопрос запал ей в голову.
– Мылом? Да, думаю, да. Забавно… так непривычно.
Знала ли она, как пахнет чистое тело? Возможно, забавным ей показалось именно отсутствие запаха. В целом он узнал от нее не больше, чем от Нелли Уэст, но уже полученные сведения подтвердились: двое или трое мужчин являются в район откуда-то со стороны и с каждым разом творят все более жестокое насилие. Похоже, они сознательно выбирают одинокую жертву и не связываются с профессиональными проститутками, находящимися под защитой сутенеров; их интересуют дилетантки, те женщины, что выходят на улицу время от времени, в период нужды.
Когда они уходили, уже стемнело, а на мостовой лежал снег. Несколько уцелевших фонарных столбов бросали мерцающие отблески на стоки в канавах. Но Вида и не думала заканчивать обход. Именно сейчас они могли застать всех женщин дома; кроме того, на фабрике, в присутствии своих товарок, потерпевшие могли отказаться от разговора, да и тратить рабочее время, когда нужно распускать, кроить и шить, не годилось. Практичность прежде всего. Также у Монка мелькнула мысль о том, что мистер Хопгуд, вероятно, ничего не знает о затее своей жены и о том, что ему придется оплачивать ее из своего кармана. Весьма возможно, он не принимал случившееся так близко к сердцу, как она.
Монк нагнал решительно шагавшую миссис Хопгуд в тот момент, когда она сворачивала в очередной переулок; в районе Севен-Дайлз их насчитывалось великое множество. Они пересекли двор с колодцем и колонкой. Возле одной двери растянулся пьяный, возле другой целовалась парочка; девушка радостно хихикала, а парень что-то неслышно нашептывал ей на ушко. Монк подивился тому, насколько они поглощены друг другом – ни ветра, ни снега не замечают.
За освещенным окном кто-то поднимал кувшин с элем, пламя свечи озаряло блестящие женские волосы. Послышался веселый беззаботный смех. По другую сторону проспекта, на который выходил переулок, старуха торговала сэндвичами; мимо текла струйка пешеходов, покидающих этот приют похоти и хаоса, с веселым гомоном вливающаяся в поток людей, стремящийся по тротуарам в места более теплые, где люди развлекаются другими историями, интересуются новостями и важными изобретениями.
Следующей жертвой была Кэрри Баркер. Неполных шестнадцати лет она осталась старшей в семье – родители то ли умерли, то ли пропали. Присматривала за шестью младшими братьями и сестрами, зарабатывала, где могла, тем или иным способом; Монк не интересовался этим. Они все вместе сидели в большой комнате, пока Кэрри прерывающимся голосом рассказывала Виде свою историю, пришепетывая из-за выбитых передних зубов. Одна из сестер, года на полтора младше, прижимала левую руку к животу и груди, словно у нее там болело; она слушала рассказ Кэрри и время от времени кивала.