В тусклом пламени единственной свечи лицо Виды казалось маской ярости и сострадания – большой рот крепко сжат, глаза сверкают.
История оказалась очень схожей с предыдущими. Две старших сестры отправились на заработки. Становилось очевидным, каким образом следующая сестра, которая выглядела лет на десять, будет кормить и одевать себя. То же самое ожидало младших сестер через год-другой. Пока что одна из них нянчила ребенка лет двух-трех, с отсутствующим видом укачивая его на руках и слушая разговор.
Эти две девочки пострадали не так сильно, как те женщины, которых Монк уже видел, но очень перепугались. Кроме того, они крайне нуждались в деньгах. Кормить приходилось семерых, и никому до них не было дела. Монка охватил такой гнев, что он решил: заплатит ему Вида Хопгуд или нет, но он найдет тех, кто сделал это, и проследит, чтобы с ними поступили по всей строгости закона. А если закону все равно, то найдутся люди, которые позаботятся о справедливом возмездии.
Расспрашивал он девочек осторожно и мягко, но очень детально. Что они сумели запомнить? Где это случилось? В какое время? Они что-нибудь говорили? Как насчет голосов? Во что они были одеты? Ткань на ощупь, кожа на ощупь, пьяные или трезвые? Соль, деготь, рыба, пенька, сажа? Кэрри смотрела на него пустым взглядом. Все ее ответы подтвердили предыдущие показания, но ничего к ним не добавили. Они ясно помнили сильную боль и неодолимый ужас, запах мокрой улицы, сточную канаву посередине, твердые булыжники, впивающиеся в спину, и обжигающую боль – сначала внутри тела, а потом снаружи. В конце концов девочки очнулись в темноте от холода; потом услышали голоса. Их подняли, понесли, к ним медленно возвращалось сознание, а с ним – снова боль.
Теперь они сидели голодными; еды почти не осталось, не было ни угля, ни дров, и они боялись выйти из дома. Но наступил момент, когда приходилось выбирать – показаться на улице или умереть с голоду. Монк пошарил в кармане и молча положил на стол пару монет. Девочки уставились на них.
– Ну? – требовательно спросила Вида, когда они снова оказались на улице. Ветер дул прямо в лицо, приходилось пригибать голову. Вокруг булыжников образовалась тонкая ледяная кромка, на самих камнях лежал снег. В тусклых отсветах далеких фонарных столбов, падающих на черные крыши и грязные стены, под непроглядным темным небом переулок смотрелся жутко. Под ногами было скользко, идти приходилось с опаской.
Монк, кутаясь в пальто, поглубже засунул руки в карманы. Он просто окаменел от гнева и от этого мерз еще сильнее.
– Двое или трое мужчин избивают и насилуют женщин-работниц, – с горечью ответил он. – Они не местные, могут приезжать откуда угодно. Не работники, возможно, клерки или владельцы магазинов, торговцы или джентльмены. Могут быть военными в отпуске или моряками, сошедшими на берег. Даже не обязательно это одни и те же люди, хотя очень вероятно.
– Тоже мне новость! – бросила миссис Хопгуд. – Это мы и так знаем! Я плачу тебе не за то, что мне и так понятно. Я думала, ты лучший сыскарь в полиции. По крайней мере, ты всегда работал лучше всех! – Миссис Хопгуд говорила высоким резким голосом не столько от раздражения, сколько от страха. Эмоции так и хлестали из нее. Она в него верила, а он не оправдывал надежд. Больше ей не к кому было обращаться.
– А вы думали, что я разберусь с этим делом за сегодняшний вечер? – с сарказмом спросил Монк. – Один вечер, и выложу вам имена или доказательства? Вам нужен не сыщик, а волшебник.
Остановившись, Вида посмотрела Монку в лицо. На секунду ему показалось, что она ответит таким же едким высказыванием. Привычка отвечать ударом на удар была у нее в крови. Но чувство реальности взяло верх. Тело ее обмякло. Из-за снегопада и тусклого освещения он различал только очертания ее фигуры. Ближайший фонарный столб находился в двадцати ярдах от них.
– Ты можешь помочь или нет, Монк? У меня нет времени на игры с тобой.
Мимо прошел старик с мешком, что-то ворчавший себе под нос.
– Думаю, что да, – ответил Уильям. – Они же не из воздуха соткались. Как-то добирались сюда, вероятно, в кэбе. Перед нападением на женщин околачивались по переулкам. Могли зайти куда-нибудь пропустить рюмку-другую. Кто-то их видел. Кто-то их сюда привез, а потом отвез обратно. Их было двое или трое. Мужчины, подыскивающие себе женщин, не ходят обычно по двое или трое. Кто-то мог их приметить.
– И ты заставишь их говорить, – сказала Вида упавшим голосом, словно вспоминала что-то, и это воспоминание отозвалось в ее голосе болью и тоской.
Откуда она знает о нем так много? Означает ли это, что в свое время о нем сложилось устойчивое мнение, и если да, то какое? Они находились в границах того района, за который он отвечал, служа в полиции? Или прежде они хорошо знали друг друга? Гораздо лучше, чем она намекала? Какой-то другой случай в совсем другое время… Что такое она знала о нем, чего он сам не знал? Ей было известно, что он умен и беспощаден… и он ей не нравился, хотя она уважала его способности. В каком-то смысле она доверилась ему. И еще она говорила, что он работал в Севен-Дайлз.
Монку гораздо сильнее хотелось оправдать доверие этой женщины, чем какой-нибудь достойной и состоятельной леди. Его возмутила жестокость преступлений и несправедливость всей этой истории, разница в условиях жизни насильников и этих бедных женщин. Одновременно в нем заговорила гордость. Он докажет Виде Хопгуд, что остался тем человеком, каким был раньше. Он не растерял своих качеств… одни воспоминания! Все остальное на месте и стало только лучше. Ранкорн мог этого не знать…
Мысль о Ранкорне всплыла внезапно. Тот занимал должность начальника Монка, но никогда себя таковым не ощущал. Ему постоянно казалось, что Уильям наступает ему на пятки, что он лучше одет, проницательней и острее на язык, чем его начальник, что Монк только и ждет, чтобы обойти его по службе!
Говорила ли в нем сейчас его память или он сделал такие выводы, исходя из поведения Ранкорна после несчастного случая, Монк не знал.
Они находились на территории Ранкорна. Когда появятся доказательства, представлять их придется именно ему.
– Да… – произнес он вслух. – Возможно, будет трудно выяснить, откуда они приехали… Легче узнать, куда отправились. Наверняка они испачкались, катаясь по булыжникам с женщинами, борясь с ними. У одного-двух могли остаться отметины. Эти женщины сопротивлялись… по крайней мере, царапались, кусались. – В голове складывалась смутная картина схватки, но некоторые вещи он знал наверняка. – Скорее всего, они были возбуждены успехом задуманного и страхом ответственности. Они совершили чудовищное дело. И это должно было отразиться на их поведении. И какой-то извозчик мог это заметить. Он должен был запомнить, куда отвез их, потому что наверняка за пределы района.
– Я же сказала, что ты был хитрым мерзавцем, – выдохнула Вида Хопгуд с заметным облегчением. – Тебе нужно поговорить с еще одной женщиной, последней. С Дот Макрэй. Она в законном браке, только от мужа пользы нет. Чахоточный, бедняга. Ничего сделать не может. Харкает собственными легкими. Приходится работать ей одной, а на шитье рубашек не проживешь.
Монк спорить не стал, и никаких объяснений ему не требовалось. Это знание тлело, как угли, где-то в глубинах его памяти. Он зашагал рядом с Видой сквозь усилившийся снегопад. Мимо спешили, наклонив головы, прохожие; некоторые здоровались с миссис Хопгуд и даже шутили. Двое мужчин, шатаясь, выбрались из паба; поддерживая друг друга, они дошли до сточной канавы, там упали и принялись беззлобно ругаться. Какой-то нищий поплотнее завернулся в пальто и устроился на ступеньках кабака. Через несколько секунд к нему присоединился другой. Вместе им будет теплее, чем поодиночке.
По сути, Дот Макрэй рассказала то, что они уже слышали. Она была старше остальных, лет под сорок, но красоту сохранила. По лицу угадывался характер, глаза смотрели смело, но в них читалась бессильная злость. Она угодила в ловушку, сама это знала и не ожидала ни помощи, ни жалости. Очень спокойно Дот рассказала Монку о случившемся с ней две с половиной недели назад, когда прямо во дворе на нее с разных сторон набросились двое мужчин. Один держал ее, пригнув к земле, пока другой насиловал; потом, когда она принялась отбиваться, ее избили кулаками, потом пинали ногами и оставили лежать на земле почти без чувств.
Нашел и привел ее домой Перси, нищий, который часто ночует у чьих-нибудь дверей в этом районе. Он увидел, что дело плохо, и сделал все, что мог, чтобы оказать помощь. Хотел сообщить кому-нибудь, но кому? Кто позаботится о женщине, торгующей своим телом, пусть даже ее малость поколотили или взяли силой?
Вида не перебивала, но все ее эмоции читались на лице.
Монк спросил о времени и месте, обо всем, что могло бы выделить насильников из массы остальных мужчин.
Дот их хорошенько не рассмотрела; ей запомнились только темные силуэты, тяжесть, боль. Она ощутила их невероятную злобу, сменившуюся возбуждением, даже состоянием эйфории.
Монк шагал сквозь снегопад в таком бешенстве, что почти не чувствовал холода. Оставив Виду Хопгуд на углу ее улицы, свернул в сторону от Севен-Дайлз – к широким проспектам, огням и оживленному движению главных районов города. Позже он найдет кэб и проедет остаток пути до своей квартиры на Графтон-стрит. Сейчас нужно подумать, ощутить упругое сокращение мускулов, излить энергию в движении, привести в порядок мысли на ледяном пронизывающем ветре, колющем лицо.
Ему было знакомо это ощущение бессильной ярости. Оно посещало его задолго до несчастного случая, еще в те времена, в которые он теперь мог заглядывать лишь урывками, когда какое-нибудь чувство, случайный взгляд или запах уносили в прошлое. И Уильям знал подлинный источник этого ощущения. Человек, ставший наставником и ментором Монка после его переезда на юг из Нортумберленда (он намеревался сколотить состояние в Лондоне), этот человек, принявший в нем участие, научивший столь многому, причем не только коммерческому банковскому делу и использованию денег, но и культурной жизни, поведению в обществе, кодексу джентльмена… словом, этот человек по несправедливости пережил крах. Тогда Монк испытывал такое же бешенство; он так же шагал по улицам, напрягая мозги в поисках выхода, и приходил к выводу, что на его вопросы нет ответов – помочь может только правосудие.