– Мне очень жаль, – автоматически произнес Ивэн. – Расскажите что-нибудь про мистера Даффа. Это может помочь в поисках правды.
Фиделис умела стоять на одном месте и при этом не выглядеть скованной, не совершать ненужных движений руками. Она была необыкновенно грациозной женщиной.
– Человек здравомыслящий, очень глубокого ума, – задумчиво ответила миссис Кинэстон. – Свои обязанности принимал близко к сердцу. Он знал, сколь многие зависят от его талантов и трудолюбия. – Она сделала неопределенный жест рукой. – Речь не только о семье, конечно, но и о тех, чье будущее определялось процветанием его компании. Как вы понимаете, он почти каждый день имел дело с ценным имуществом и крупными денежными суммами. – Что-то промелькнуло на ее лице, глаза просветлели – очевидно, в голову ей пришла какая-то новая мысль. – Думаю, это одна из причин, объясняющая, почему мой муж, Джоэл, легко сошелся с ним. Они оба без лишних слов принимали на себя бремя ответственности за других. Это невероятно трудно, мистер Ивэн, заставить людей поверить в вас, не только в ваши способности, но и в порядочность. Это уже потом они воспринимают как само собой разумеющееся, что вы сделаете для них все, что потребуется.
– Да… – негромко сказал сержант, думая, что ему тоже приходилось сталкиваться с такой слепой верой в него, Джона Ивэна. Это было чрезвычайно лестно, но накладывало груз ответственности – особенно тяжкий, когда осознаешь вероятность того, что не справишься.
Фиделис все глубже погружалась в свои мысли.
– Мой муж выносит окончательный вердикт по очень многим вопросам, – продолжала она, глядя не на Ивэна, а куда-то внутрь себя. – Решения по академическому образованию мальчиков, а с еще большей вероятностью – по их нравственному воспитанию могут оказать влияние на всю их жизнь. Полагаю, что в конечном счете они могут затронуть всех нас, потому что мы говорим о мальчиках, которые однажды поведут за собой нацию, станут политиками, изобретателями, писателями и художниками. Неудивительно, что подобные решения приходится принимать с величайшей осмотрительностью, советуясь со своей совестью и абсолютно бескорыстно. И здесь нет места для упрощений. Ошибка может стоить слишком дорого.
– Он обладал чувством юмора? – Слова вылетели прежде, чем Ивэн осознал, насколько неуместен этот вопрос.
– Простите?
Отступать было слишком поздно.
– Мистер Дафф обладал чувством юмора? – Ивэн почувствовал, что краснеет.
– Нет… – Она взглянула на него, и Ивэну показалось, что в этот момент между ними наступило полное взаимопонимание – чувство слишком хрупкое, чтобы выразить его словами. Потом оно исчезло. – Не замечала. Но он любил музыку. Вы знаете, что он очень хорошо играл на фортепиано? Ему нравилась хорошая музыка, особенно Бетховен, иногда Бах.
Образ Даффа пока не складывался. Ничто не объясняло, чем он занимался в Сент-Джайлзе, если только не желал вернуть упрямого, огорчавшего его сына, чьи предпочтения в области удовольствий оставались ему непонятны, чьи наклонности, возможно, пугали его, учитывая те опасности, к которым они вели. Причем заразные болезни являлись не самыми страшными из них. Ивэн решил, что не станет задавать этой женщине вопросы, ответы на которые ему нужны. Он спросит Джоэла Кинэстона – тот должен знать.
Они вели приятную, но в целом беспредметную беседу еще полчаса; затем вошел дворецкий и сообщил, что мистер Кинэстон вернулся и ждет Ивэна в своем кабинете. Сержант поблагодарил Фиделис и прошел за дворецким.
Кабинетом определенно пользовались. В большом камине пылал огонь, его отблески играли на совке и щипцах из кованой бронзы и на каминной решетке. Ивэн дрожал от холода, и тепло окутало его, как мягкое одеяло. Стены украшали книжные шкафы со стеклянными дверцами и картины со сценами сельской жизни. На массивном столе из дуба высились три стопки книг и документов.
За столом, с любопытством глядя на Ивэна, сидел Джоэл Кинэстон. О его росте судить было невозможно, но он производил впечатление человека довольно хрупкого сложения. Живое лицо, слегка заостренный нос, своеобразные очертания рта. В глазах отражался безусловный ум и осознание собственной власти.
– Входите, мистер Ивэн, – пригласил он, слегка кивнув. Вставать не стал, сразу обозначив разницу в их положении. – Чем могу служить? Если б я что-то знал о смерти бедного Лейтона Даффа, то уж сообщил бы вам непременно. Хотя и болел лихорадкой и последние несколько дней провел в постели. Во всяком случае, сегодня мне лучше и лежать дома я больше не могу.
– Весьма сожалею о вашей болезни, – отозвался Ивэн.
– Спасибо. – Кинэстон показал на кресло напротив. – Садитесь и расскажите, чем, по вашему мнению, я могу помочь.
Усевшись, сержант обнаружил, что кресло не такое удобное, каким выглядит, хотя, чтобы согреться, он согласился бы сидеть и на досках. Расслабиться не получалось, пришлось сидеть с прямой спиной.
– Кажется, вы знали Риса Даффа с его детских лет, сэр, – начал он, скорее констатируя факт, чем спрашивая.
Кинэстон едва заметно насторожился, свел брови.
– И?..
– Вас не удивило, что он оказался в таком месте, как Сент-Джайлз?
Глубоко вздохнув, Кинэстон медленно выдохнул.
– Нет. С сожалением признаю́сь, что нет. Он всегда отличался упрямством, а в последнее время его выбор компании тревожил отца.
– Почему? Я хотел сказать, по какой именно причине?
Кинэстон пристально смотрел на Ивэна. На лице у него отражалась целая гамма чувств.
Он обладал в высшей степени выразительными чертами. Сейчас в них читались недоумение, презрение, печаль и что-то еще трудноуловимое – темное, трагичное, даже зловещее.
– Что именно вы имеете в виду, мистер Ивэн?
– Что его тревожило? Аморальность этой компании? – уточнил Джон. – Боязнь заразных заболеваний, скандала и позора, потери благоволения некоей респектабельной юной леди или понимание того, что он подвергается физической опасности? Или его беспокоило, что сын может дойти до полной распущенности?
Кинэстон так долго колебался, что Ивэн уже не надеялся услышать ответ.
Наконец он заговорил – глухим голосом, тщательно и точно подбирая слова и опустив на стол крепко сцепленные костистые руки.
– Я бы допустил все это, вместе взятое, мистер Ивэн. Мужчина, бесспорно, несет ответственность за характер своего сына. Не многие переживания доставляют человеку столько мучительных, горестных терзаний, как лицезрение собственного ребенка, носителя твоего имени, твоего наследия, твоего бессмертия, скользящего по наклонной в пучину безволия, распущенности ума и тела. – Взглянув на изумленного сержанта, Кинэстон поднял брови. – Я не заявляю, будто Рис порочен. У него имеется предрасположенность к всякого рода слабостям, требующая большей дисциплины, чем та, что его, по-видимому, окружала. Вот и всё. Это обычное явление у молодежи, особенно там, где в семьях всего один мальчик. Лейтон Дафф испытывал озабоченность. Трагично, но теперь похоже, что у него имелись веские основания.
– Вы допускаете, что мистер Дафф направился вслед за Рисом в Сент-Джайлз и на них обоих напали в результате какого-то происшествия, имевшего там место?
– А вы – нет? Это кажется трагичным, но вполне допустимым объяснением.
– Вы не допускаете, что мистер Дафф мог пойти туда один? Вы хорошо его знали, ведь так?
– Очень хорошо, – решительно ответил Кинэстон. – Зачем, во имя всего святого, ему туда ходить? Лейтон мог все потерять и взамен ничего не приобрести. – Он слабо улыбнулся; шутка получилась неуместная и мрачная, но тотчас растворилась в горечи утраты. – Надеюсь, вы поймаете виновных, сэр, кем бы они ни были, но разумных оснований для надежды я не вижу. Если Рис поддерживал любовную связь с какой-то женщиной из того района или занимался чем-то похуже, – он брезгливо скривил губы, – то я сомневаюсь, что вы раскроете дело. Причастные к нему вряд ли найдутся, и, я полагаю, тамошние обитатели станут защищать себе подобных, а не вступать в альянс с представителями закона.
Кинэстон говорил правду, Ивэну приходилось это признать. Поблагодарив хозяина, он поднялся, чтобы уйти. Надо было еще побеседовать с доктором Корриденом Уэйдом, но Ивэн не рассчитывал узнать от него что-то действительно ценное.
Уставший и измученный после долгого дня, доктор пригласил Ивэна в библиотеку. Под глазами у него залегли темные круги, и двигался он так, словно преодолевал боль в спине и ногах.
– Конечно, сержант, я расскажу вам, что смогу, – сказал Уэйд, усаживаясь в одно из удобных кресел возле камина и показывая Ивэну на другое. – Боюсь, однако, все это вам уже известно. А задавать вопросы Рису Даффу я позволить не могу. Он в очень тяжелом состоянии, и любое потрясение, которое вы невольно вызовете, может спровоцировать кризис. Даже затрудняюсь сказать, какими осложнениями в поврежденных органах отзовется подобное обращение.
– Понимаю, – быстро согласился Ивэн, с острой жалостью вспоминая, как Рис лежал в переулке и как ужаснулся он сам, поняв, что молодой человек все еще жив и страдает от невыносимой боли. Разве можно забыть ужас в глазах юноши, когда, придя в сознание, он попытался заговорить и понял, что не может?
– Я не собирался просить у вас разрешения повидаться с ним. Просто надеялся, что вы сможете больше рассказать и про Риса, и про его отца. Это, быть может, облегчит расследование.
Уэйд вздохнул.
– Как мне думается, на них напали грабители. Избили и обокрали, – с горечью сказал он. Лицо доктора выражало глубокую печаль. – Так ли уж теперь важно, зачем они пошли в Сент-Джайлз? У вас есть хоть малейшая надежда поймать тех, кто это сделал, или доказать что-нибудь? Конкретно по Сент-Джайлзу у меня небольшой опыт, но я служил немало лет на флоте. Мне довелось повидать отсталые страны, места, где люди живут в страшной нищете, где зараза и смерть считаются обычным явлением, и дети доживают до своего шестого дня рождения, только если им повезет, а поры взросления достигают самые удачливые. Очень немногие имеют возможность зарабатывать на хлеб честным трудом. Еще меньше тех, кто умеет читать и писать. Там это – образ жизни. Насилие – инструмент легкий, к нему прибегают в первую очередь, а не в последнюю. – Сощурив темные глаза, он пристально посмотрел на Ивэна. – Я бы предположил, что вам такие места знакомы, но, может быть, вы слишком молоды. Вы родились в городе, сержант?