– Благодарю вас, доктор Уэйд, – начал Рэтбоун с уверенностью, которой отнюдь не испытывал. – Мне кажется, вы знали Риса бо́льшую часть его жизни, правильно?
– Знал, – согласился Уэйд.
– И когда это требовалось, являлись его лечащим врачом?
– Да.
– Вы знали, что у него существовали серьезные, острые разногласия с отцом, и если да, то по какому вопросу?
Отвечать утвердительно на этот вопрос Уэйду было крайне трудно. Если признать наличие конфликта, то покажется странным, что он ничего не сделал для предотвращения трагедии. Кто-то сказал бы, что он силен задним умом, но Сильвестра сочла бы это предательством, как и некоторые присяжные.
– Доктор Уэйд? – окликнул его Рэтбоун.
Подняв голову, врач решительно посмотрел на него.
– Я знал о некоторой напряженности между ними. – В его голосе звучало сожаление, но говорил он твердо. – Я считал нормальным негодование сына в ответ на требования отца по вопросам дисциплины. – Закусив губу, он глубоко вздохнул. – Я и подумать не мог, чем это кончится. И виню себя. Мне следовало проявить бо́льшую предусмотрительность. Я накопил значительный опыт общения с мужчинами всех возрастов, причем в чрезвычайных условиях, в период моей службы на флоте. – Тень улыбки коснулась его губ и тут же исчезла. – Мне думается, когда ты близок к семье и привязываешься к людям, не хочется признаваться себе в таких вещах.
Это был умный ответ – прямой и без выгораживания себя. И он заслужил одобрение присяжных. Рэтбоун видел это по их лицам. Он поступил бы мудро, не задавая такого вопроса, но теперь слишком поздно.
– Вы не предвидели подобного исхода? – спросил он.
– Нет, – тихо ответил Уэйд, опустив взгляд. – Не предвидел, да простит меня Бог.
Оливер собирался спросить, считает ли доктор Риса вменяемым, но передумал. Любой ответ мог оказаться достаточно рискованным.
– Спасибо, доктор Уэйд. Это всё.
Таким образом, Гуд установил тот факт, что состоялась жестокая драка, что в ней участвовали Лейтон Дафф и Рис, и нет оснований подозревать еще чье-то участие. Вопреки желанию слуг семейства Даффов, обвинитель вызвал их и заставил давать показания о ссоре, имевшей место в вечер накануне гибели хозяина, и о времени, когда оба – отец и сын – покинули дом. По крайней мере, Сильвестру он пощадил, и ее не вызвали для дачи показаний.
Все это время Рис провел в своем кресле на скамье подсудимых. Он был пепельно-бледен, глаза на изможденном лице казались огромными. По обе стороны от молодого человека стояли тюремные надзиратели, но они скорее поддерживали его, чем стерегли. Рис не производил впечатления человека, способного на сопротивление, не говоря уже о попытке бегства.
Рэтбоун заставил себя выбросить из головы мысли о подзащитном. Он должен руководствоваться разумом, а не эмоциями. Пусть переживает кто угодно, а ему нужна ясная голова.
Оливер не видел ни малейшей возможности бросить хотя бы тень сомнения, обоснованного или нет, на виновность Риса, и надежда смягчить ее постепенно угасала.
Где же Монк?
Рэтбоун осмелился взглянуть на Эстер. Он очень хорошо представлял себе, в какой она, должно быть, панике.
После полудня и на следующий день Гуд вызвал группу свидетелей, рассказавших о появлениях Риса в Сент-Джайлзе в последние несколько месяцев. Их слова звучали убедительно и не вызывали сомнений. Рэтбоуну оставалось лишь наблюдать. Спорить было не о чем.
Судья рано объявил перерыв в заседании. Складывалось впечатление, что суду остается только подвести итоги по делу. Гуд получил доказательства всем своим предположениям. Альтернатив основной версии представлено не было: Рис распутничал в Сент-Джайлзе, отец уличил его, они поссорились, и Рис его убил. Гуд избежал упоминаний об изнасилованиях, но если бы Рэтбоун сделал замечание про неубедительность мотива, то он, несомненно, вызвал бы в суд избитых женщин с еще не затянувшимися шрамами. Обвинитель так ему и сказал. В активе у Рэтбоуна имелось лишь тяжелейшее физическое состояние Риса. Судьба уже жестоко наказала его, а обвинение в убийстве добавит к этому повешение. Дальше наказывать некуда.
Из зала суда Рэтбоун вышел с ощущением, что потерпел поражение, по-настоящему не вступив в бой. Он ничего не сделал для Риса. Даже не начал оправдывать доверие, оказанное ему Эстер и Сильвестрой. Ему было стыдно, но Оливер не мог ничего придумать для оказания молодому Даффу хотя бы незначительной помощи.
Конечно, он мог бы сбивать свидетелей с толку, протестовать против вопросов Гуда, его тактики и логики, но это не служило бы никакой цели и создавало лишь видимость защиты. Это была бы симуляция. Рэтбоун понимал это, и Эстер поняла бы. Разве это помогло бы Рису? Или вселило в него ложные надежды?
Теперь ему предстояло набраться храбрости и пойти к Рису, а не бежать, куда глаза глядят, что он сделал бы с куда большим желанием.
Когда он пришел, Эстер уже была там. Она обернулась на звук шагов, и Оливер увидел ее глаза, полные отчаяния и мольбы хоть о какой-то надежде.
Они сидели в серой камере подвала Олд-Бейли. Рис страдал от болей, тело его напряглось, сломанные руки дрожали. В его взгляде адвокат не увидел надежды. Эстер села рядом, обняла Риса за плечи. Сам Рэтбоун находился на грани срыва.
– Рис! – начал он, нервничая. – Ты должен сказать нам, что случилось. Я хочу защитить тебя, но мне нечем это сделать! – Пальцы у него от злости сжались в кулаки. – У меня нет оружия! Ты убил его?
Рис едва заметно, но определенно отрицательно покачал головой.
– Убил кто-то другой?
Снова легкий, но вполне понятный кивок.
– Ты знаешь кто?
Кивок, горькая улыбка, дрожащие губы.
– Это имеет отношение к твоей матери?
Легкое пожатие плечами, потом покачивание головой. Нет.
– Какой-то враг твоего отца?
Дернув головой, Рис отвернулся и принялся стучать шинированными руками по бедрам.
Эстер схватила его за запястья.
– Прекрати! – воскликнула она. – Ты должен сказать нам, Рис. Неужели ты не понимаешь – они признают тебя виновным, если мы не докажем, что это сделал или по крайней мере мог сделать кто-то другой?
Не поворачиваясь к ней, Рис медленно кивнул.
Им ничего не оставалось, кроме как сказать суровую правду.
– Они повесят тебя, – отчетливо произнес Рэтбоун.
Кадык у Риса дернулся, как если б он что-то сказал; потом молодой человек снова отвернулся и больше на них не смотрел.
Эстер перевела на Рэтбоуна глаза, полные слез.
Адвокат помолчал минуту, потом еще одну. Говорить и делать больше было нечего. Рэтбоун вздохнул и вышел. В коридоре он уступил дорогу Корридену Уэйду, который направлялся в камеру к Рису. Тот, по крайней мере, мог облегчить его физические страдания, даже дать какое-нибудь достаточно сильное средство, чтобы Рис на несколько часов уснул.
Пройдя чуть дальше, Оливер повстречал Сильвестру; та выглядела настолько обессиленной, что едва не падала в обморок. Но рядом с ней находилась Фиделис Кинэстон.
Рэтбоун провел вечер в своей квартире, в одиночестве. Он не мог есть, даже сидеть у камина, и ходил по комнате, перебирая в уме один бесполезный факт за другим, когда вошел дворецкий и объявил, что в вестибюле ждет Монк.
– Монк! – Рэтбоун ухватился за это имя, как утопающий за спасательный плот. – Монк! Приведите его… немедленно!
Уильям выглядел бледным и уставшим; с волос капало, лицо блестело от влаги.
– Ну? – вопросил Рэтбоун, внезапно осознав, что хватает ртом воздух, а кулаки сжаты так, что пальцы покалывает. – Что ты узнал?
– Даже не знаю, – мрачно отвечал сыщик. – Понятия не имею, улучшит это ситуацию или только ухудшит. Лейтон Дафф был одним из насильников, орудовавших в Севен-Дайлзе, а потом и в Сент-Джайлзе.
Рэтбоун ошеломленно смотрел на него.
– Что? – спросил он высоким от недоверия голосом. Это казалось нелепым, совершенно абсурдным. Должно быть, он неправильно понял. – Что ты сказал?
– Лейтон Дафф был одним из насильников, действовавших в обоих районах, – повторил Монк. – Я нашел людей, опознавших его, – в частности, извозчика, видевшего Даффа в Сент-Джайлзе в ночь накануне сочельника с окровавленными руками и лицом, сразу после одного из самых жестоких изнасилований. А Рис в это время находился на Лаундес-сквер и тихо провел вечер с миссис Кинэстон, Артуром Кинэстоном, леди Сэндон и ее сыном.
Рэтбоун испытал сильнейший шок; ему показалось, что комната пошла кругом.
– Ты уверен? – произнес он и сразу понял всю глупость вопроса. Это было ясно по лицу Монка. Он никогда не пришел бы с новостями, в которых хоть немного сомневался.
Уильям не потрудился ответить и без приглашения уселся поближе к огню. Сыщик все еще дрожал и выглядел утомленным.
– Я не знаю, что это значит, – продолжил он, глядя мимо Рэтбоуна на стоящий напротив пустой стул. На самом деле Монк смотрел на что-то, видимое только ему. – Возможно, Рис не участвовал в том изнасиловании, но замешан в остальных или некоторых, – сказал он. – Возможно, нет. Очевидно одно: Лейтон Дафф не ходил следом за сыном, охваченный яростью и ужасом из-за его поступков, и в праведном гневе не уличал Риса. – Монк повернулся к Рэтбоуну, стоявшему на прежнем месте. – Мне жаль. Все это означает, что мы неправильно поняли мотив. Он ничего не объясняет. Не знаю, что ты с этим сделаешь. Как дела в суде?
– Отвратительно. – Адвокат подошел на негнущихся ногах ко второму стулу и сел. – Мне нечем с ними воевать. Полагаю, теперь мы обеспечены боеприпасами, с которыми можно полностью пересмотреть вопрос о том, что же случилось. Эти факты возбудят сомнения. И наверняка продлят разбирательство… – Он едко улыбнулся. – И встряхнут Эбенезера Гуда! – Тут адвокат почувствовал, как в нем поднимается волна ужаса. – Но они убьют миссис Дафф.
– Да, я понимаю, – спокойно отозвался Монк. – Но это – правда, и если ты позволишь повесить Риса за то, в чем он невиновен, никто из нас потом не сумеет это исправить, вернуть его с виселицы или поднять из могилы. А правда, какой бы она ни была, предоставляет определенную степень свободы. По крайней мере, твои решения основаны на реальности. И ты научишься жить с ними.