– Ты знаешь, почему сдох, – жёстко сказал он, толкая Юджина на землю и надавливая коленом ему на кадык. – Ты знаешь это сам…
Он крепче сжал пальцами скользкую от крови полную шею и почувствовал, как из сипящего горла с бульканьем брызнула кровь. Крик медленно склонил голову в маске набок. Он начал кромсать его тело, исступлённо и жадно. Когда он как рождественские гирлянды из коробки вынимал рукой тёплые, сырые, змеящиеся кишки, Уайтхэд был всё ещё жив и смотрел на собственные внутренние органы, расширив глаза.
Крик оскалился, проник клинком глубже. Он ощутил, как Юджин мелко затрясся под его рукой и затих.
– Паршивая свинья, – пробормотал Крик. – Даже сдох, как хряк на заклании.
Когда ещё теплое тело начало остывать, а нож уже был вытерт перчаткой и спрятан в ножны, ему ничего не осталось, как мечтать. Крик сидел на земле возле тела, облокотившись о свои колени и устало сгорбившись. Он не хотел снимать маску, хотя остался один. Он чувствовал, что сросся с ней и она стала его вторым лицом, самым искренним, самым смелым, честным… и самым привлекательным.
Он знал, что она чувствует. Знал по тому, как она обняла его голову, и громко выдохнул, вспоминая гладкие бёдра, которые так исступлённо оглаживал. Он хотел себе святыню – и он получил. Совсем юная, оказавшаяся совершенно безвинной, попавшая в дурную историю лишь потому, что связалась не с тем, с кем следует… С ним. Крик выдохнул и кротко посмотрел в светлеющее небо. Он знал, что не оставит её в покое. И знал, что исполнит всё задуманное до конца.
Когда надо, он, в отличие от всех этих ублюдков, делает. Ему всё равно, сколько человек потребуется убить. Если нужно, он зальёт Скарборо кровью. Уже завтра, если ему не повезёт, полицейские обнаружат пропажу Уайтхэда, хотя он всё подгадал грамотно – боров вышел на сутки отдыха. Но даже так, патруль будет искать его ещё долго. И за это время он должен заполучить её. Заполучить себе девчонку.
Крик безразлично оперся локтями о древесный корень, провёл по ремню перчаткой, расстёгивая его и касаясь себя под бельём окровавленными пальцами. Он уже давно возбуждён и взвинчен. Это не проходит само. И не пройдёт, сколько бы таких вот Юджинов он не убил.
Ласкать себя было больно. Не касаться – ещё больнее. Стиснув зубы, он толкнул маску с подбородка и выдохнул в воздух пар. Его лицо давно раскраснелось от холода, но Крик его почти не чувствовал. Он вспоминал Лесли Клайд и отдал бы очень много, чтобы быть рядом с ней сейчас. Вспоминал тёплые карие глаза, и ореховые волосы, и тонкие пальцы, и сведённые от страха губы. Вспоминал её спокойное лицо, когда она читала у себя в постели, и красивую линию обнажённого тела, когда принимала душ. Он много следил за ней. Он умел делать это незаметно. И он её полюбил.
Ткань перчатки была грубой и больно натирала кожу. Но боль – то, что отрезвляло разум. Он откинул голову назад и посмотрел вбок. Там, залитый кровью и жалкий, точно огромная личинка червя, лежал связанный и мёртвый Уайтхэд. Скривившись, Крик отвернулся от него и подался грудью вверх, напрягшись, как струна. Он крепче и грубее сжал в кулаке член, чувствуя, как на нём пульсирует большая вена, и издал короткий стон, когда кончил себе в бельё. Он хорошо знал, что лучше не оставлять никаких биоследов на месте преступления, потому что рано или поздно эти идиоты-полицейские найдут, где он выпотрошил Уайтхэда.
Его лицо было мокрым от пота. Он перевёл дыхание и застегнул молнию на брюках. Затем куда трезвее взглянул на тело Юджина, распластанное в луже крови. В его голове вызрел план.
Он захотел встретиться с ней – потому что не смог бы иначе. Потому что после того, как выпотрошил эту свинью, чувствовал себя грязным, и ему нужно было очиститься. Он критически осмотрел место преступления. Что увидит полиция? Его фирменный почерк, конечно.
Уайтхэда он отнесёт к болотам и утопит там. А потом утопит и тачку. На другой, тоже краденой и припрятанной здесь, вернётся в город.
Крик не сомневался, что Уайтхэд заслужил смерть, но почему тогда сам он так хочет отмыться?
Была предрассветная ночь, когда я проснулась от воя полицейских сирен где-то вдали. Я повернулась в постели и посмотрела в окно. Полиция патрулировала город который день. Я открыла глаза и вдруг поняла, что мой сон прогнали не сирены.
Крик пришёл ко мне. Он присел на корточки у моей кровати и приложил указательный палец к губам маски.
– Тихо, – сказал он. – Снаружи полно копов. Я пережду у тебя остаток этой ночи, хорошо?
Небо за его спиной медленно багровело по краям в окне.
– Хорошо, – шепнула я и подложила ладонь под щёку. – Оставайся. Это тебя ловят?
– Меня, – кивнул он. – Но пока им не везёт.
Солгу – я не ждала его. Солгу – не боялась. Я знала, что когда-нибудь это случится снова, и спала очень дурно все прошлые ночи. Кое-как днём между уроков или в школьном автобусе мне удавалось прикорнуть, потому что ночами наступала бессонница. Обычно я без дела лежала в постели, сложив руки на животе, и прокручивала в памяти всё, что со мной случилось с того чёртового дня, как Крик ворвался в мою жизнь. Буквально ворвался.
К примеру, я узнала, что тот, кого ты хочешь, не всегда положительный тип. Я узнала, что в мире существует очень и очень много серийных убийц, и многие из них на вид совершенно безобидные люди. А у некоторых есть свои семьи, возлюбленные, солидное место работы и даже дети. Бывает, жёны годами живут с мужьями и не знают, что те вместо командировки уезжают на охоту за новой жертвой. Бывает, женщины толпами валят в тюрьму, чтобы добиться расположения опасного серийного убийцы. Многие мечтают зачать и родить от маньяка. Единицы избранных выходят замуж за тех, кто осуждён на несколько пожизненных сроков или смертную казнь и совершенно точно никогда не окажется на свободе. Женщин очаровывают эти звери в человеческом обличье. Их харизма. Их тёмная воля. Их сдерживаемая в оковах покорность. И понимание, что теперь он будет принадлежать только ей. Бесконечно опасный и оттого – уникальный. Ручной хищник, которого страшно, но интересно кормить с руки сырым мясом.
Я читала о тех, кто убивал. Тед Банди, Эд Гейн, Зодиак, Ричард Рамирес, Дэвид Берковиц, Джеффри Дамер, Тони Коста. Это только пять процентов от списка. Сливки. Все они были чудовищно популярны у женщин. Их окутывал ореол мрачной славы. Они вершили судьбы. Они решали, кому жить, а кому умереть. И я содрогалась, представив, что однажды в этот список внесут имя того, кто взял прозвище Крик и убивает в Скарборо. И тот, от которого по моему телу пробегала дрожь не только от страха.
Мама заметила, что я стала плохо спать. Вялость не спрячешь под косметикой, как синяки под глазами, и плохой аппетит – тоже. Я похудела почти на шесть фунтов меньше чем за месяц. Этого было достаточно, чтобы куртка здорово на мне болталась, а на ремне, с которым я носила джинсы, пришлось сделать ещё одну дырку. Энтони и Дафна говорили, я стала выглядеть хуже, но мне-то было плевать.
Через три дня после того, как за городом нашли останки тел нескольких горожан, предварительно расчленённых и скормленных свиньям, мама заметила мою бледность и повезла меня к доктору. Это была частная клиника. Мы прождали в приёмной около сорока минут, хотя, богом клянусь, этот шарлатан никого до нас не принимал. Фамилия на бронзовой табличке гласила: мистер Колтон. Это был невысокий и малопримечательный мужчина средних лет со щёткой тёмных усов над тонкой верхней губой. Он был явно из фрейдистов, потому что усадил меня на кушетку, а мать – в кресло, затем выслушал её жалобы, вежливо кивал, записывал что-то в свой блокнот и в конце вынес вердикт, что у меня нервное расстройство и мне неплохо было бы успокоиться, прогуляться на природе, заняться трудотерапией и попить снотворное. Он выписал рецепт на «Стилнокс», деликатно пожал маме руку на прощание, а мне сказал: «Берегите себя, юная леди». После мы заехали по дороге домой в аптеку и купили «Стилнокс». Полагалась одна таблетка после еды для восьми часов спокойного сна. Я не приняла ни одной, а прятала их за щекой, делая вид, что глотаю.
И вот теперь, кажется, даже пожалела об этом. Я караулила Крика почти каждую ночь до самого утра. Глаза у меня обычно слипались как раз после трёх, а в четыре я, изморённая тревогами, проваливалась в сон. Но в эту ночь всё было по-другому.
Я не пыталась ни встать, ни убежать – всё это было бесполезно, проще смириться и ждать, что будет дальше. Внимательно глядя в его грязно-белую маску, расцвеченную кровью и краской, я спросила:
– Чего ты хочешь?
Он положил руку мне на лоб и скользнул на край кровати, а после навалился на меня сверху. Вырываться от него я даже не стала: он знал, как меня удержать. Закрыл рот ладонью в перчатке и, низко наклонившись к моему лицу, шепнул:
– Пикнешь или дёрнешься – и я вырву язык у твоей матери из глотки. Поняла?
До меня дошло. Это была страшная угроза – из самых подлых, когда манипулируют твоими близкими.
– Кивни, если поняла.
От него пахло очень странно. Не так, как в те разы, – ничем конкретным и горькой кожей. Я медленно кивнула. Он тут же убрал руку. Наклонил вбок свою голову под маской. И ласково погладил меня по щеке:
– Умница.
– Я бы и так никуда не сбежала, – с отвращением скривилась я.
– Все так говорят. И ты так сказала. Ты думаешь, что я негодяй?
– Я знаю, что ты негодяй. Хорошие парни не убивают других людей.
– А если эти люди не так уж хороши?
Я покачала головой.
– Всё равно. Это ведь только оправдание совершаемого насилия. Ты мог бы сдать их копам. Они могли бы ответить по закону.
– Мы с тобой по-разному смотрим на этот мир, не так ли? – усмехнулся он. – Что такое закон? Насилие, регулируемое мерзавцами у власти.
– Это не так. Законы нужны всем. Без законов всё скатится в… вот в это. – Я развела руками. – Ты что же, получается, не просто серийный убийца, а линчеватель?