– Ничего не трогай. Принесите бинты. – Она внимательно поглядела на нас. – Мне нужно зафиксировать рукоятку со всех сторон. Вынимать нож нельзя. Дафна, найди целлофановый пакет, и быстро.
– Для чего? – Она сморгнула слёзы.
– Мы герметизируем рану, которую держит Лесли. И посадите его, пусть обопрётся обо что-нибудь спиной.
Мы помогли Вику сесть и опереться о меня. Я крепко обняла его за талию, положив голову себе на плечо, и не отпускала, пока мисс Бишоп хлопотала над ним. Она вколола ему обезболивающее из сумки, которую принесла с собой: это был верапамил. Прошло меньше четверти часа, когда сирена возвестила о приближении машины скорой помощи.
Уже потом нам сказали о пробитом лёгком, многочисленных ножевых ударах в подреберье и грудину, колотый удар в паховую область и израненной правой руке. Доктора утверждали, что Вик – счастливчик, и я была с ними впервые за долгое время согласна.
Мы покинули лагерь через три дня. Уладив вопросы с местной полицией, мисс Бишоп велела паковать вещи. Допрашивали всех, кто был той ночью в лесу. Меня продержали в унылом местном участке не меньше пяти часов. Двое полицейских, весьма вежливых, завели в отдельную комнату, серую и непримечательную, с серыми стульями и стеллажом с однообразными папками. Задавали вопросы – и про мою жизнь в Скарборо, и про школу, и про Вика. Про всё.
– Мы ждём от тебя честных ответов, – сказал офицер Хейген, внимательно посмотрев на меня. У него были серые, очень живые и блестящие глаза и взгляд цепкий, как у бультерьера. – Давай уговоримся, что будем говорить только на таком языке. На языке честных фактов. Хорошо, Лесли?
Я сказала «да». В голове щёлкнул сигнальный флажок. Ложь номер один.
Меня спросили, знаю ли я что-то об убийствах в Скарборо. «Конечно, знаю, – ответила я. – Кто не знает из горожан? Местные твердят, что убивает маньяк, а полиция всё отрицает. Говорят, что эти убийства никак друг с другом не связаны. А если не связаны, о каком маньяке речь? Лично я верю нашим полицейским, знаете ли. В конце концов, мало ли какие слухи ходят в маленьких городах».
Они связались с местным полицейским управлением. Те сообщили, что город в течение двух последних недель прочёсывали федералы, но ничего не нашли и убрались восвояси, так что никто не отметал первоначальные версии о мести убитым. Какой серийник, о чём вы, пусть целый город и гудел одним-единственным именем – Крик, который в своё время местные узнали из уст Лоры Чейз (бедняжку нашли повешенной в клинике). Но эти копы спрашивали так, словно я была проклята и притащила своё проклятье к ним в город. Я не могла винить их за это, они были правы. Покачав головой, я сказала, что знаю об убийствах столько, сколько знают остальные – из интернета, газет и телевизора. Не больше и не меньше.
Щёлкнул ещё один флажок. Ложь номер два.
Этот офицер Хейген, он был как охотничий пёс. Он шёл по следам, опираясь не только на факты, но и на свою невероятную интуицию. Он не слезал с меня, пока в деталях не расспросил обо всём, что происходило в последние полмесяца. В таких подробностях, что мне стало страшно. Он спросил, есть ли у меня подозрения, кто может быть убийцей, если тот всё же существует. Я печально сказала, что нет и что с убитыми была знакома косвенно, а с некоторыми и вовсе незнакома. В Скарборо я вернулась спустя много лет, город почти не помнила, как и город почти не помнил меня. Офицер настаивал: может, хоть какие-то догадки? И я уверенно сказала, что, на мой взгляд, это может быть кто угодно, но точно этот ублюдок – нестабильный психопат, и если он взаправду терроризирует Скарборо, то его нужно немедленно поймать. Щелчок. Флажок отстрелил, замаячил перед глазами красным цветом. Ложь номер три.
Я не думала, что Крик безумен. Он определённо ненормален, но не псих. Не из числа тех, кому поможет терапия. Пусть засунут себе в задницы по зонтику, но он не болен – разве что одержим. А это другое дело, хотя бы для меня, но другое. Я старалась ни жестом, ни единым дрогнувшим мускулом не показать, что знаю его лучше, чем кто бы то ни было – насколько возможно знать маньяка, который потрошит людей. Моя ненависть улеглась, я подышала, прошло немного времени. Я не была дурой и умела анализировать, и пришла к выводу, которым не поделилась ни с кем, что на Вика напал не тот, на кого я грешила сначала.
Это же подтвердил и коп. Офицер Хейген сообщил, что вряд ли нападение в лагере связано с личностью разыскиваемого скарборского убийцы. Да, я видела на его лице маску, да, он был одет в чёрное. Но раны на теле Вика не совпадали с ранами от ножа, оставленными на телах погибших в Скарборо. А ещё удары были выполнены грязно. Тот, кто звал себя Криком, так не поступал. Он работал быстро и чисто, он не делал из человека кровавую кашу. Хотел, чтобы всё было «по красоте», – так сказал Хейген и пожевал нижнюю губу, пристально глядя на меня. Я изобразила на лице ужас, а внутри… внутри ощутила облегчение.
Прошло два дня с момента допроса. Хейген и его молодой напарник, похожий на тощую борзую с невыразительным лицом и тусклыми зелёными глазами, снова приезжал в лагерь и всё осмотрел. В ночь нападения недалеко от лагеря, в лесу, нашли охотничий нож. Мне показали фотографию, положили передо мной, как гадалка – карту таро. Спросили, тот ли это нож, с которым напали на мистера Крейна. Я посмотрела и сказала «да», и это была чистая правда. Уже в тот момент я знала, что Вика кромсал совсем не мой убийца, и от понимания этого сердце заходилось не так судорожно. Потому что я знала. Будь это Крик, он довёл бы дело до конца.
И кроме того, я не хотела ненавидеть его.
Это был кто-то другой, что оказалось настоящим подарком судьбы.
В ожидании автобуса я мяла пальцы. Нервно прикусывая язык, чтобы отвлечься острой болью от беспокойных мыслей, смотрела в ясное небо, сидя на ступеньках лагерного домика. На сердце было тревожно, я вспоминала тот страшный вечер. Никому из нас толком не сообщали, что с Виком, и это добавляло нервов. Ограничивались простыми оговорками – «состояние средней степени тяжести», «по-прежнему в реанимации», «пришёл в сознание». Его держали в местном госпитале. Дафна в эти дни пыталась заговорить со мной, расспросить, что случилось. Я отмалчивалась. Вчера не выходила из домика, собирая сумку обратно домой весь день: сначала сложила её, потом разложила, нервно высыпав все вещи прямо на пол. И так по кругу.
Мама оборвала телефон. Она звонила, звонила и звонила каждые полчаса и перестала, только когда убедилась, что у нас всё в порядке.
И вот наконец настал день отъезда. Ребята меня сторонились, перешёптывались неподалёку – я не была на них в обиде. Любопытство – естественная реакция. Я села на ступеньки, покрыв голову капюшоном, и тревожно ждала, когда мы сможем наконец покинуть лагерь. Из-за угла показалась мисс Бишоп. Она подошла и, взяв за локоть, тихо сказала:
– Лесли, на два слова.
Мы отошли. Я гадала, зачем ей понадобилась, и подозревала, что причиной был Вик. Так оно и случилось.
Поправив короткие волосы, она положила руку мне на плечо и без деланного участия, грубовато, но очень душевно спросила:
– Ты как?
Я молча улыбнулась. Наверное, она всё поняла по глазам.
– Понимаю… Знаешь, тебе стоило хотя бы ради приличия что-то съесть сегодня за завтраком. – Она внимательно на меня посмотрела и медленно добавила: – И вчера за обедом. Мисс Робертс думает, она невкусно готовит.
– Я не люблю запеканку. А со стряпнёй у мисс Робертс всё прекрасно.
– Ну конечно. – Мисс Бишоп замялась. Только тогда я словно бы вспомнила, что она была немногим старше нас, её учеников. – К слову, я здесь не за этим. Хотела попросить тебя об одной услуге.
– О какой?
– У мистера Крейна в Скарборо есть родственники, – она помедлила, – не могла бы ты навестить их и рассказать о случившемся?
Я удивлённо вскинула брови.
– А им нельзя просто позвонить?
– Я звонила. Никто не взял трубку, – пожала плечами мисс Бишоп. – Я могла бы сходить сама, но… – Она запнулась. Опустила взгляд. Мне показалось, говорить ей было нелегко, но всё же она продолжила: – Я знаю, он тебе дорог. И надеюсь, ты не сочтешь мою просьбу неуместной.
Она знает. Она догадалась. Кто знает ещё? Я с испугом посмотрела ей в глаза. В них не было осуждения или сочувствия, не было никаких эмоций. Мисс Бишоп была что закрытая книга. Мне стало немногим легче согласиться на это.
– Я помогу.
– Хорошо. И будет ещё одна просьба, – невозмутимо продолжила она. – Я связалась с госпиталем. Нам сообщили, его состояние стабилизировалось. Прогнозировать пока рано, но, может, через полторы или две недели Виктора переведут домой, в нашу клинику. Когда он будет готов к посетителям… не могла бы ты навестить его от лица нашей группы?
Я подняла на неё стремительно теплеющий взгляд, в то время как мисс Бишоп небрежно продолжила:
– А пока я улажу все формальности вроде подписания бумаг, ну а ты отнесёшь цветы и фрукты, как распорядился директор Деверо. Уверена, мистер Крейн оценит, что вы с ребятами переживаете за него.
Она помолчала. Посмотрела на меня очень внимательно.
– Не знаю толком, что там случилось. Никто не знает. Но вряд ли человека так жестоко изрежут ножом, только если люто не возненавидят его.
– У вас есть мысли, кто мог бы ненавидеть Виктора? – тихо спросила я.
– Да, – твёрдо сказала она. – Кто угодно в Скарборо.
Уже дома, в Бангоре, после трёхчасового перелёта, нас встретили встревоженные родственники, забрали по домам – и наша лагерная группа распалась. Мама не решалась хоть что-то сказать мне или спросить, но искоса посматривала всю дорогу в мою сторону. Только когда мы въехали в Скарборо, завязался самый обычный разговор, кто что будет на ужин. Я ожидала, когда она выйдет из себя, но этого не случилось. Хэлен была на заднем сиденье тише воды, бледная и испуганная. Она молчала, и это было совершенно непривычно.