Утром Габриэль разбудил меня нежным поцелуем и вручил огромный букет из тридцати трех алых роз. Фантастическая красота! Габриэль случайно укололся шипом, и на подушечке его пальца выступила алая капелька. Она была совершенна.
Он устроил для меня пикник. Солнце только поднялось над горизонтом, и воздух еще сохранял остатки ночной свежести. От пруда веяло прохладой, повсюду царил чудесный аромат скошенной травы. Мы лежали на берегу под плакучей ивой на привезенном из Мексики синем одеяле. Ивовые ветви укрыли нас зеленым шатром. Сквозь листву робко пробивались лучи раннего солнца. Мы пили шампанское, закусывали маленькими сладкими помидорами и кусочками копченого лосося с хлебом. Где-то в глубине сознания зародилось необычное чувство, словно все это уже было. Навязчивое дежавю. Я никак не могла понять, откуда оно взялось: то ли вспомнились сказки и истории для детей с их волшебными деревьями, которые служили порталами в другие миры, то ли нечто более прозаическое.
И вдруг перед мысленным взором вспыхнула картинка: я, совсем еще маленькая, прячусь под ветвями плакучей ивы в нашем саду в Кембридже. Я просиживала там часами. Может, я и не была счастливым ребенком, но тогда, забираясь под иву, я чувствовала себя так же удивительно хорошо и спокойно, как сейчас, когда мы лежали там с мужем. Казалось, в тот момент прошлое и настоящее существовали одновременно – в одном совершенном мгновении. Больше всего на свете я хотела, чтобы это мгновение длилось вечно. Габриэль задремал, и я сделала набросок его, спящего, пытаясь передать игру солнечных бликов на любимом лице. Теперь глаза мужа получились гораздо лучше. Было легче, потому что они были закрыты. По крайней мере, мне удалось верно передать форму век. Габриэль напоминал маленького мальчика, который спал, свернувшись калачиком: изо рта вырывалось легкое дыхание, на губах остались крошки хлеба.
Позже мы вернулись домой и любили друг друга. Габриэль обнял меня и произнес загадочную фразу:
– Алисия, дорогая, послушай. Я хочу обсудить с тобой одну вещь.
Услышав подобное вступление, я разволновалась.
– Продолжай. – Я приготовилась к худшему.
– Давай заведем ребенка, – произнес Габриэль.
От изумления я не сразу нашлась, что ответить.
– Но… ты же сам говорил, никаких детей…
– Забудь об этом. Я передумал. Нам нужен малыш. Ну что скажешь? – В глазах Габриэля читалась затаенная надежда. Он ждал ответа.
– Да! Да! Да! Конечно, да! – воскликнула я.
Глаза защипало от подступивших слез. Мы крепко обняли друг друга, смеясь и плача одновременно.
Сейчас Габриэль спит. А я потихоньку выбралась из кровати и записываю все это в дневник. Хочу запомнить сегодняшний день навсегда. Каждую его секунду. Меня переполняет радость. И надежда.
Мне не давали покоя слова Макса Беренсона о том, что Алисия после смерти отца пыталась покончить с собой. В ее бумагах об этом не упоминалось ни слова. Любопытно почему…
Следующим вечером я снова позвонил Максу, удачно поймав его на рабочем месте.
– Мне необходимо задать вам еще буквально два вопроса, если можно, – начал я.
– А я буквально выхожу из кабинета.
– Я не задержу вас.
Макс вздохнул и, прикрыв трубку, что-то проговорил Тане.
– У вас пять минут, и ни секундой больше, – предупредил он меня.
– Большое спасибо. Итак, вы говорили о попытке Алисии совершить самоубийство. В какую больницу она потом попала?
– Ее не повезли в больницу.
– Нет?
– Алисия восстанавливалась дома. За ней ухаживал мой брат.
– Но… ее наверняка осматривал врач? Вы упоминали, что она наглоталась таблеток.
– Естественно, Габриэль пригласил врача. И тот… согласился не предавать инцидент огласке.
– Не припомните, как его звали?
В трубке на несколько мгновений повисла тишина.
– Прошу прощения, я не могу сказать… Не помню.
– Наверное, Габриэль вызвал обычного терапевта?
– Нет. Терапевт у нас с ним общий. Брат особо просил меня не говорить об этом приглашенному врачу.
– Вы точно не помните его фамилию?
– Прошу прощения, нет. Это всё? Я должен идти.
– Последний вопрос! Я бы хотел уточнить условия завещания Габриэля.
– При чем тут его завещание? – неожиданно ощетинился Макс.
– Основной наследницей становилась Алисия?
– Вы интересуетесь довольно странными вещами.
– Я просто пытаюсь понять…
– Что именно? – раздраженно перебил Макс. – Основным наследником указан я. После смерти отца Алисия получила кучу денег, и Габриэль счел ее и так достаточно обеспеченной. А потому отписал свой особняк мне. Несомненно, брат и вообразить не мог, насколько после его гибели взлетит стоимость дома. Мы закончили?
– А завещание Алисии? Кого она указала наследником в случае своей смерти?
– А вот эта информация строго конфиденциальна. Очень надеюсь, что вы меня больше не потревожите, – отчеканил Макс и повесил трубку.
Однако интуиция подсказывала мне, что наш разговор еще не завершен. И мне не пришлось ждать слишком долго.
После обеда меня вызвал Диомидис. Войдя в кабинет, я увидел суровое, без тени улыбки лицо.
– Что с вами творится? – жестко проговорил профессор.
– Со мной? – непонимающе переспросил я.
– Не прикидывайтесь идиотом. Догадайтесь, кто мне звонил с утра? Макс Беренсон! Он сообщил, что вы дважды связывались с ним и задавали очень много вопросов личного характера.
– Я задал Беренсону несколько уточняющих вопросов об Алисии. По-моему, он не возражал.
– Зато сейчас очень даже возражает! И квалифицирует ваши действия как преследование!
– Ну вы же понимаете…
– Нам сейчас только судебного иска от Макса Беренсона не хватало! Больше никакого превышения полномочий! Каждый шаг будете согласовывать со мной! Ясно?
Внутри меня все кипело, но я молча кивнул, мрачно глядя в пол, словно провинившийся подросток. Профессор верно оценил мою реакцию и несколько смягчился.
– Тео, послушайте мудрого старика. – Он по-отечески потрепал меня по плечу. – Вы идете неверной дорогой. Задаете вопросы, ищете зацепки, как будто это какая-то детективная история… – Диомидис рассмеялся и покачал головой. – Так вы до этого не доберетесь.
– А до чего я должен добраться?
– До истины! Помните, как у Биона: «Никаких воспоминаний, никаких желаний»[20]? И никакой повестки дня на сеансе. Задача психотерапевта – находиться рядом с пациентом и внимательно следить за своими ощущениями. Это все, что вам нужно делать. Остальное решится само собой.
– Да. Вы правы, – пробормотал я.
– Конечно, прав. И давайте договоримся: я больше не желаю слышать, что вы снова побеспокоили кого-нибудь из родственников Алисии. Хорошо?
– Даю слово.
В тот же день я отправился к Полу, двоюродному брату Алисии. В окне поезда показались окрестности Кембриджа – от края до края раскинулись поля, над которыми висело льдисто-голубое небо. Как же хорошо выбраться из Лондона! Небо не такое угнетающее, и дышится легко…
Выйдя из вагона с кучкой студентов и несколькими туристами, я пошел вперед, ориентируясь по навигатору в телефоне. На улицах, окутанных тишиной, мои шаги по асфальту разносились гулким эхом.
Дорога неожиданно закончилась. Дальше начиналась грязная жижа с редкими островками травы, а чуть пониже текла река. На берегу стоял одинокий дом, неуместный, словно какая-то выпуклость из огромных красных кирпичей прямо посреди моря грязи. Жутко уродливый дом в викторианском стиле с заросшими плющом стенами и запущенным садом, в котором царствовали сорняки. Казалось, природа властно возвращает то, что человек у нее когда-то отобрал. В этом доме Алисия родилась и провела первые восемнадцать лет жизни. Здесь сформировалась ее личность. Здесь находятся корни всего того, что произошло с ней во взрослой жизни, – причины всех принятых впоследствии решений. Все это здесь.
Иногда трудно понять, почему ответы на то, что случается с нами в настоящем, необходимо искать в прошлом. Приведу простой пример. Моя коллега-психиатр, крупнейший специалист в области лечения пациентов, склонных к сексуальному насилию, как-то сказала мне, что за три десятка лет работы с педофилами обнаружила, что ее подопечные все до единого в детстве сами стали жертвами подобного преступления. Это вовсе не означает, что каждый подвергшийся насилию ребенок неизбежно превратится в педофила. Зато если в детстве половая неприкосновенность ребенка не была нарушена, во взрослом возрасте он не станет насильником. Плохими не рождаются. Как заметил Уинникотт, «младенец может возненавидеть мать только в одном случае – если та прежде возненавидит собственное дитя».
Новорожденный невинен, это пока еще чистый лист. У младенца имеются лишь базовые потребности: есть, пить, испражняться, а также любить и быть любимым. Но что-то может пойти не так в зависимости от обстоятельств и конкретной семьи, где родился малыш. Ребенок, который подвергался мучениям и насилию, не в состоянии отомстить обидчикам в реальной жизни, потому что он беззащитен и слаб, но он может – и, скорее всего, будет – плодить в своем воображении фантазии об отмщении. Ярость, как и страх, никогда не возникает без причины.
Что-то случилось с Алисией – возможно, в раннем детстве. И это спровоцировало ее склонность к убийству, которая регулярно проявлялась на протяжении всех последующих лет. Что бы ни подтолкнуло ее, далеко не каждый решится схватить оружие и выстрелить собственному мужу в лицо практически в упор. У большинства людей не хватило бы духу. Поступок Алисии свидетельствует о глубоком разладе в ее внутреннем мире. Вот почему я жаждал выяснить, как жилось Алисии в этом доме; я искал то, что деформировало ее и что превратило в того, кем она стала, – в человека, способного на убийство.
Я брел по саду среди буйной травы и диких вьюнков. Мой путь пролегал вдоль одной из стен дома. За углом я обнаружил огромную плакучую иву – необыкновенно красивое величественное дерево. Его длинные голые ветви склонялись до земли. Я представил, как маленькая Алисия играет возле дерева и оказывается в тайном, волшебном мире, прячась под пышной листвой. На моих губах заиграла невольная улыбка.