– Ну я хотел бы уяснить для себя, как Габриэль вписался в ваш сплоченный дуэт. Полагаю, вы хорошо его знали?
– Не особенно.
– Нет?
– Нет. – Жан-Феликс поколебался секунду. – Габриэль не рвался со мной дружить. Он был… довольно эгоцентричен.
– Похоже, он вам не нравился.
– Верно. Думаю, я ему тоже. Даже уверен.
– Почему вы так уверены?
– Понятия не имею.
– Вероятно, Габриэль ревновал?
Жан-Феликс не спеша отпил глоток кофе.
– Да, скорее всего.
– И, наверное, видел в вас соперника? – не унимался я.
– По-моему, вы уже и так все знаете.
Я понял намек и сменил тему:
– Смею предположить, вы виделись с Алисией незадолго до гибели Габриэля, верно?
– Да. Я ездил к ней домой.
– Не могли бы вы чуть подробнее рассказать о той встрече?
– Приближалось открытие выставки, а Алисия не успевала закончить работу. И очень нервничала, что логично.
– На тот момент вы еще не видели картины, предназначенные для выставки?
– Нет. Алисия все никак не могла выделить день, чтобы показать их. И поэтому я решил приехать сам. Сначала заглянул в мастерскую в дальнем конце сада, но Алисии там не оказалось…
– Интересно.
– Я обнаружил ее в доме.
– Простите, как вы туда вошли?
Мой вопрос застал Жан-Феликса врасплох. Он быстро прикидывал в уме, что ответить.
– Ах да! Сейчас объясню. В дальнем конце сада есть калитка, которая ведет на улицу. Алисия ее очень редко запирала. А из сада я через черный ход вошел в дом, на кухню. Дверь черного хода тоже всегда незаперта… Знаете, вы больше похожи на детектива, чем на психиатра.
– Я психотерапевт, – мягко поправил я.
– А есть разница?
– Я всего лишь пытаюсь лучше понять душевное состояние Алисии. Что вы можете сказать о ее настроении в тот день?
– Она вела себя как обычно. – Жан-Феликс пожал плечами. – Ну, может, немного волновалась из-за выставки.
– И всё?
– Ее внешность и поведение никак не указывали на то, что через несколько дней она застрелит мужа, если я правильно понял ваш вопрос. – Жан-Феликс допил кофе, и тут ему в голову явно пришла неожиданная мысль: – Хотите взглянуть на некоторые из ее картин? Пойдемте! – Он быстро направился к двери, не дожидаясь меня, и взмахом руки пригласил за собой.
Я последовал за Жан-Феликсом в основное хранилище. Он подошел к огромному стеллажу, извлек оттуда одну за другой три завернутые в покрывала картины и закрепил на рельсе, оборудованном специальными крюками. Затем осторожно убрал с каждого холста защитную ткань.
– Вуаля! – И отступил в сторону, гордо представляя мне первую из картин.
Я увидел изображение, выполненное с типичной для Алисии фотографической реалистичностью. На холсте с точностью до мельчайших деталей была запечатлена авария, в которой погибла ее мать. Тело женщины безвольно лежит на руле. Она вся в крови. Не возникает сомнений: женщина мертва. Ее душа в виде большой птицы с желтым оперением, отделившись от тела, устремляется ввысь, к небесам.
– Ну разве не шедевр? – тихо произнес Жан-Феликс, глядя на картину. – Потрясающие цвета: желтый, красный, зеленый… Я прямо тону в этой радуге. Здесь столько радости…
Я бы не выбрал слово «радость». Возможно, «тревога»? Я не был уверен в своих чувствах относительно этой картины.
Мы перешли ко второй работе: Иисус на кресте, если я верно интерпретировал увиденное.
– Это Габриэль. Невероятное сходство, – прокомментировал Жан-Феликс.
На холсте и вправду оказался портрет Габриэля, которого Алисия изобразила в виде распятого на кресте Христа: из ран текут алые струйки, на голове терновый венец. Глаза не были опущены. Наоборот, они смотрели прямо на зрителя – немигающие, полные муки и безмолвного упрека. Они прожигали насквозь. Я подошел чуть ближе. Меня заинтересовал необычный предмет, привязанный к торсу Габриэля, – винтовка.
– Из этого оружия его и убили? – спросил я.
– Да. – Жан-Феликс кивнул. – По-моему, винтовка принадлежала Габриэлю.
– Алисия написала картину до убийства, верно?
– Примерно за месяц до трагедии. Пытаетесь определить, что творилось у нее в голове? – проговорил Жан-Феликс, показывая мне третью картину.
Третий холст был больше остальных.
– Эта – вообще нечто невероятное. Отступите немного назад, чтобы лучше видеть, – посоветовал он.
Я послушно отошел на несколько шагов, а потом взглянул на картину – и невольно усмехнулся. Передо мной висел портрет тетки Алисии, Лидии Роуз. Теперь стало очевидно, что именно так возмутило Лидию: нагая тучная женская фигура возлежала на крошечной кровати, прогнувшейся под огромным весом. Алисия изобразила тетку чудовищно, гротескно толстой. Жирная плоть изливалась из кровати и текла по полу, заполняя комнату, струилась и завертывалась, словно волны заварного крема.
– Господи, – выдохнул я. – Жестоко.
– А по-моему, очень забавно. – Жан-Феликс взглянул на меня с любопытством. – Вы знакомы с Лидией?
– Да, недавно я к ней наведался.
– Ясно. Вы аккуратно выполняете домашнее задание… А я ни разу не видел Лидию. Кстати, Алисия ее ненавидела.
– Да. – Я кивнул. – Это понятно по картине.
Жан-Феликс начал осторожно убирать холсты.
– А можно еще раз посмотреть «Алкесту»? – попросил я.
– Конечно. Пойдемте.
Я проследовал за Жан-Феликсом по узкому проходу, и вскоре мы очутились в дальнем конце галереи. Передо мной предстала огромная стена, на которой висела только «Алкеста». По-прежнему прекрасная и загадочная, ровно такая, какой я ее запомнил: обнаженная Алисия стоит перед мольбертом в своей мастерской. В ее руке кисть с кроваво-красным. Я стал рассматривать ее лицо на холсте. И вновь не смог уловить его выражение.
– Не могу расшифровать! – Я озадаченно нахмурился.
– Все верно. Смысл послания автора – как раз и есть отказ от всякой коммуникации. Эта картина – о молчании.
– Не совсем вас понимаю, – проговорил я.
– В любом произведении искусства кроется тайна. Молчание Алисии и есть ее секрет. Ее мистерия, в религиозном смысле. Вот почему она назвала картину «Алкеста». Вы читали Еврипида?
Я удивленно воззрился на Жан-Феликса.
– Нет? – догадался он. – Обязательно прочтите, тогда вы все поймете.
Я кивнул – и вдруг случайно увидел на холсте то, чего раньше не замечал. И склонился поближе, чтобы рассмотреть. На столе, на заднем плане картины, была изображена миска с фруктами – сбор из яблок и груш. На красных яблоках Алисия нарисовала крошечные белые точки, которые оказались маленькими вертлявыми червями, копошащимися внутри и поверх фруктов. Я указал на них.
– Это… – не решился договорить я.
– Да, – Жан-Феликс кивнул. – Опарыши.
– Потрясающе. Интересно, что они символизируют, – пробормотал я.
– Блестящая работа. Подлинный шедевр. – Жан-Феликс грустно вздохнул. – Знали б вы Алисию раньше! Я не встречал человека интереснее, – шепнул он, словно та могла нас услышать. – Большинство ведь неживые, понимаете? Бредут, будто во сне, и так всю жизнь… Зато Алисия была потрясающе живой! От этой женщины невозможно было отвести глаз! – Жан-Феликс окинул долгим взглядом обнаженную фигуру Алисии на холсте. – И невероятно красивой, – едва слышно произнес он.
Я вслед за Жан-Феликсом снова перевел глаза на изображение тела Алисии. Но там, где он усматривал красоту, я видел лишь боль. Видел ужасные раны и шрамы, которые бедняжка пыталась нанести сама себе.
– Алисия когда-нибудь рассказывала о своей попытке самоубийства? – Я спросил наугад, но попал в цель.
– Вы в курсе?.. Конечно, рассказывала.
– После кончины отца, верно?
– Она прямо разваливалась на кусочки. – Жан-Феликс снова кивнул. – Просто не представляла, как жить дальше – не как артист, а как человек. Алисия очень ранима. И когда отца не стало, она не вынесла. Это ее добило.
– Наверное, она очень любила отца…
Жан-Феликс издал сдавленный смешок и изумленно на меня взглянул.
– Вы серьезно?
– Не понял.
– Алисия не любила отца. Она его ненавидела! Презирала!
– Вам так Алисия сказала? – не веря своим ушам, спросил я.
– Конечно! Она возненавидела своего папашу еще в детстве, с того самого дня, как погибла ее мать.
– Зачем же тогда пытаться покончить с собой после смерти нелюбимого отца? Если не из-за горя, то из-за чего? – удивился я.
– Может, из-за чувства вины? Кто знает… – Жан-Феликс пожал плечами.
«Он недоговаривает!» – мелькнуло у меня в голове. Что-то не сходилось. Было во всем этом нечто неправильное.
И тут у галериста зазвонил телефон.
– Простите, – сказал он и отвернулся, чтобы ответить. Я различил, что звонила женщина. Разговор оказался коротким: они с Жан-Феликсом назначили встречу.
– Я перезвоню, детка, – проговорил он в трубку и нажал на кнопку отбоя. – Еще раз прошу прощения.
– Ничего страшного. Ваша девушка?
– Просто подруга, – рассмеялся он. – У меня много друзей.
«Еще бы!» – подумал я и тут же ощутил к Жан-Феликсу легкую неприязнь. Даже не мог объяснить почему.
– Чуть не забыл! Алисия, случайно, не упоминала имя врача? – как бы невзначай поинтересовался я, пока мы шли на выход.
– Врача?
– Ну после попытки самоубийства ее же наверняка осматривал врач… Я пытаюсь его разыскать.
Жан-Феликс задумался.
– Вроде был какой-то врач, – после небольшой паузы произнес он.
– Фамилию не припомните?
Галерист помолчал пару мгновений, затем решительно тряхнул головой:
– Нет. Извините. Честное слово, не помню.
– Если вдруг всплывет в памяти, не могли бы вы связаться со мной?
– Конечно. Но это вряд ли. – Жан-Феликс нерешительно посмотрел на меня и вдруг тихо спросил: – Хотите совет?
– Хочу.
– Чтобы помочь Алисии, дайте ей кисти и краски. Позвольте рисовать. Так – и только так – она заговорит с вами. Посредством живописи.
– Любопытная мысль. Спасибо за совет, мистер Мартен.