Моя реакция на произошедшее оказалась довольно странной. Я должен был облегченно выдохнуть и радоваться, что Кэти сказала правду. Но я не был рад. Я был разочарован.
– Ну как? Правда здесь светло? Нравится? – Юрий с гордостью показывал Алисии новую мастерскую.
Именно он предложил переоборудовать пустующее помещение рядом с «аквариумом», и я с радостью согласился. Будет лучше, если Алисия станет работать здесь, чем делить тесный кабинет арт-терапии, особенно учитывая откровенно враждебное отношение Ровены, что только создаст нам трудности. Отныне она сможет уединяться в отдельном пространстве и рисовать, когда ей заблагорассудится, без вмешательств извне.
Алисия осмотрелась. Ее мольберт с чистым холстом уже был распакован и стоял у окна – в самой светлой части помещения. На столе лежала открытая коробка с масляными красками. Видя, как Алисия шагнула к столу, Юрий обнадеживающе подмигнул мне. Он очень обрадовался идее с мастерской, и я испытывал большую благодарность за его поддержку. Юрий оказался незаменимым помощником и всеобщим любимцем (по крайней мере, пациентов).
– Удачи, дальше уж вы сами, – шепнул он мне и ушел.
Дверь захлопнулась довольно громко. Впрочем, Алисия с головой погрузилась в свой мир: склонившись над столом, она с нежной улыбкой перебирала в коробке тюбики с красками. Взяла колонковые кисти и осторожно провела по ним кончиками пальцев, словно держала в руках хрупкие цветы. Затем открыла три тюбика – прусскую лазурь, индийский желтый, красный кадмий – и, выстроив в аккуратный ряд, повернулась к чистому холсту на мольберте. Она задумчиво смотрела на него. И простояла так довольно долго. Казалось, она впала в транс, замечталась, мысленно унеслась в недоступную мне даль, сбежала, находилась явно за пределами этой маленькой комнатки. А потом внезапно пришла в себя и повернулась к столу. Выдавила на палитру немного белой краски, добавила туда немного красной. Цвета приходилось смешивать кистью, так как ее мастихин, по понятным причинам, тут же конфисковала Стефани.
Алисия поднесла кисть к холсту и сделала мазок. Одинокая красная линия на белом холсте. Алисия оценивающе вглядывалась в нее, а потом нанесла рядом еще мазок. И еще. Вскоре она уже рисовала без остановки совершенно свободными движениями. То, что происходило между Алисией и холстом, было похоже на танец. Находясь там, я наблюдал за формами, которые она создавала, и молчал, едва осмеливаясь дышать. Я понимал, что мне посчастливилось увидеть очень личный момент, – так дикое животное дает жизнь детенышу. И хотя Алисия знала, что я нахожусь в кабинете, ей это, как мне показалось, не мешало. Пару раз она, словно невзначай, смотрела в мою сторону, и я ловил на себе ее быстрый изучающий взгляд.
Через нескольких дней изображение на холсте стало обретать понятные очертания. Поначалу грубые и схематичные, они становились все более точными – и на холсте проступил фотореалистичный, чистый блеск.
Алисия изобразила здание из красного кирпича, в котором угадывался Гроув. Клиника была целиком объята пламенем, однако двоим людям удалось спастись: на пожарной лестнице находились мужчина и женщина. В женщине с огненно-рыжими волосами (того же оттенка, что и пламя) я узнал Алисию, а в мужчине – себя. Я нес Алисию в полыхающем здании на руках, а языки пламени лизали мои колени. Честно говоря, для меня осталось загадкой, какое действие запечатлено на картине: спасал я Алисию или, наоборот, собирался бросить в огонь.
– Какая нелепость! Я езжу сюда не первый год, и мне впервые заявляют, что нужно сначала позвонить. Я очень занятой человек и не могу торчать тут целый день!
У стойки регистрации стояла американка и громко высказывала Стефани Кларк свое недовольство. Я узнал в ней Барби Хеллман, журналистку, которая в газетах и по телевидению освещала убийство Габриэля. Кроме того, живя в Хэмпстеде по соседству от Беренсонов, она первой услышала звук выстрелов роковой ночью и позвонила в полицию. Барби представляла собой классическую калифорнийскую блондинку лет шестидесяти пяти (а может, и больше). От нее за километр разило духами «Шанель № 5», а в чертах лица ощущалась неустанная работа пластических хирургов. Имя ей очень шло – эта женщина действительно напоминала вечно удивленную куклу Барби. Чувствовалось, что она привыкла всегда добиваться желаемого. И, конечно, новость, что о визитах в Гроув следует предварительно договариваться по телефону, жутко ее возмутила.
– Пригласите сюда управляющего! – громко потребовала Барби, дополнив свои слова пафосным жестом, будто находилась в ресторане, а не в психиатрической лечебнице. – Это не лезет ни в какие ворота!
– Я управляющий Гроува, миссис Хеллман, – спокойно ответила Стефани Кларк. – Мы уже встречались.
В этот момент мне стало даже немного жаль Стефани. Оказаться лицом к лицу с разбушевавшейся Хеллман – участь незавидная. Барби говорила быстро, безостановочно, не давая собеседнику возможности ответить.
– Раньше вы не говорили, что нужно оговаривать визит заранее. – Она засмеялась наигранно громко. – Честное слово, проще прорваться в «Иви»[24], чем сюда!
Я подошел к стойке регистрации и, невинно улыбнувшись Стефани, спросил:
– Могу ли я чем-то помочь?
– Нет, спасибо. Я справлюсь. – Стефани кинула в мою сторону раздраженный взгляд.
– А вы, собственно, кто? – Барби оглядела меня с интересом.
– Я – Тео Фабер, психотерапевт Алисии Беренсон.
– Неужели! Как интересно! – оживилась Барби.
Очевидно, наладить контакт с психотерапевтами у нее получалось лучше, чем с администрацией клиники. Отныне журналистка обращалась исключительно ко мне, презрительно «понизив» Стефани до секретарши (что меня немало повеселило).
– Вы тут недавно? Мы еще не встречались, – улыбнулась Барби и, не дав мне и рта раскрыть, продолжила: – Я приезжаю в Гроув каждые пару месяцев. Правда, в этот раз немного задержалась: навещала родню в Штатах. Но как только вернулась, дай, думаю, заеду к Алисии. Я по ней так скучаю! Мы были лучшими подругами.
– Не знал.
– О, мы так дружили! Когда они с Габриэлем переехали, я помогла им освоиться на новом месте. Мы с Алисией по-настоящему сблизились. У нас не существовало друг от друга никаких тайн!
– Понятно.
В холле появился Юрий, и я подозвал его к нам.
– Миссис Хеллман приехала навестить Алисию, – сообщил я.
– Зовите меня Барби, молодой человек. – Журналистка кокетливо улыбнулась. – Мы с Юрием старые друзья. Он меня давно знает. Только вон та дама… – Она пренебрежительно махнула рукой в сторону Стефани, которая, воспользовавшись паузой в речи Барби, наконец-то получила возможность заговорить.
– Прошу прощения, миссис Хеллман, но со времени вашего прошлого визита, который состоялся год назад, правила посещения Гроува изменились. Мы ужесточили требования безопасности. Отныне о посещении пациентов необходимо договариваться заранее…
– О боже, вы хотите начать все снова?! – взорвалась Барби. – Если я еще раз услышу про новые правила, то закричу! И без того жилось несладко!
Стефани сдалась, и Юрий повел Барби в отделение. Я пошел следом. Комната для посетителей выглядела просто. Окон в помещении не было, из мебели – лишь стол да пара стульев, с потолка лился болезненно-желтый свет люминесцентной лампы. Прислонившись спиной к дальней стене, я наблюдал, как Алисия в сопровождении двух медсестер входит в дверь. При виде Барби на лице Алисии не выразилось никаких эмоций. Она прошла к столу и села на один из стульев, даже не взглянув на посетительницу. Реакция Барби оказалась гораздо более яркой.
– Алисия, дорогая, я по тебе страшно скучала! Боже, как ты исхудала! От тебя скоро ничего не останется! Я прямо завидую! – громко тараторила Барби. – Ну как ты? Тут у вас прямо дракон на входе сидит! Я еле прорвалась…
Она говорила и говорила без остановки, рассказывая в подробностях о своей поездке в Сан-Диего к матери и брату. Алисия молча сидела с застывшим лицом, словно маска – верна себе, ничего не выражает. Примерно через двадцать минут (милосердно по отношению к слушающим) монолог журналистки закончился. Алисию, с таким же пустым выражением лица, увел Юрий.
Я остановил Барби у выхода из клиники:
– Можно вас на пару слов?
Журналистка как будто ждала, когда я к ней подойду.
– Хотите поговорить со мной об Алисии? Меня вечно ловят на выходе, чтобы начать задавать идиотские вопросы. А полицейские даже слушать ничего не захотели. Какой непрофессионализм! Алисия всегда со мной делилась. Она такое рассказала – вы бы в жизни не поверили! – Барби намеренно сделала акцент на последней фразе, дополнив ее многозначительным взглядом.
– А поподробнее? – спросил я.
Прекрасно понимая, что разожгла мое любопытство, Барби загадочно улыбнулась.
– Давайте не здесь. Сейчас мне нужно спешить, я ужасно опаздываю. Жду вас у себя сегодня вечером, часов, скажем, в шесть, – сказала она, набрасывая шубку.
Перспектива поездки к Барби Хеллман домой совсем не радовала – я искренне надеялся, что Диомидис останется в неведении относительно очередного акта моей самодеятельности. Однако выбора не было: я твердо решил выяснить, что именно знает Барби.
– Диктуйте адрес. – Я вымученно улыбнулся.
Дом Барби стоял на улице, которая шла вдоль парка Хэмпстед-Хит. Окна дома выходили на один из прудов. Строение поражало внушительными размерами и, учитывая расположение, вероятно, стоило астрономических денег. Барби поселилась в Хэмпстед-Хит за несколько лет до того, как в соседний дом переехали Алисия с Габриэлем. Бывшему супругу журналистки, инвестиционному банкиру, до развода приходилось мотаться между Лондоном и Нью-Йорком. Зато потом он нашел себе более молодую и более светловолосую версию жены, а Барби достался дом. Как чуть позже со смехом заключила сама журналистка, «в итоге все остались довольны, особенно я».