– Пару месяцев назад я забирал документы из стола Клюева и обнаружил дореволюционный план госпиталя. Больница у нас с долгой историей, много раз перестраивалась, есть старые, недействующие корпуса, – отвечает наконец он. – В прошлый раз я не задался вопросом, для чего санитару могли понадобиться старые чертежи. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, вполне вероятно, что он может использовать одно из закрытых помещений в качестве убежища.
– У вас есть копии?
– Оригиналы в архиве, – отвечает, протягивая халат. – Пойдемте, Григорий, ключи у меня с собой.
Спускаемся на первый этаж, небольшое помещение, заставленное коробками. Старые медицинские карты, документация, все хранится в этой комнатке в десять квадратных метров.
– Где же они… Нашел, пару лет назад студенты собирали материалы по истории больницы. Вот все, что имеется.
Протягивает папку. Чертежи, планы, снимки, некоторым из которых более сотни лет. Пары дней не хватит со всем разобраться. Черт возьми! Черно-белая фотография. Вот оно, то, что я искал. Та самая старинная дверь с чашей и змеей, которую нарисовала Люська. За ней должны быть все ответы.
– Где это место? – Протягиваю снимок. Павел Степанович очки поправил, внимательно вглядывается. По глазам вижу, узнал.
– Походит на подвал старого корпуса, он уже тридцать лет закрыт. Здание аварийное, – отвечает док. – Расположено с северной стороны, за хозблоком. Без ключа туда не попасть.
– Разберусь. Простите, док, вы останетесь здесь, – загораживаю выход. – Позвоните Афанасьеву, когда охранник вас выпустит. Ключи оставлю на ручке двери. И простите за пистолет, Мила бы назвала меня сейчас полным придурком.
– Григорий Константинович, вы уникальный человек, постарайтесь не погибнуть. То, как работает ваш мозг, не поддается известному науке описанию, – кивает Окунев. – Это будет невосполнимой утратой для прогресса.
– Опыты хотите на мне ставить? – усмехаюсь я. – Не дождетесь, док. И еще… Спасибо за все.
Глава 35Чаша гиппократа
Афанасьев нехотя повернул голову, стараясь избавиться от навязчивого жужжания прямо под ухом. Когда он уже наконец сможет выспаться? Ни сил, ни желания открывать глаза. Макаров, зараза, все соки выпил, не поперхнулся. Господи, точно, Макаров! Они были в бункере, тело Люси, белый дым и… Монстры. Он видел монстров. Ерунда выходит, даже сам псих ему талдычил, что это все галлюцинации. Полная картина не собирается, все вперемешку. Кажется, Григорий спас его, вытащил, а потом взрыв. Еще Люся. Он видел девочку, голубоглазая, темноволосая – это точно была дочь Макарова, он не мог перепутать. И кто-то еще. Девушка. Молодая, красивая девушка. Их утопленница. Милада… Она представилась Миладой.
Следователь заставил себя открыть глаза, щурясь от яркого света лампы.
– Шурик, хватит бубнить под ухом, – недовольно пробормотал он.
– Товарищ капитан! – Лейтенант обернулся, скидывая телефонный разговор. – Лежите, Роман Михайлович, вы только что после операции.
– Некогда лежать, работать кто будет? – фыркнул Афанасьев, с усилием усаживаясь на край кровати. – Сколько времени я был в отключке?
– Три часа и сорок пять минут, – ответил Шурик. – Вас только полчаса назад из операционной привезли.
– Ну и отлично, – осматриваясь в небольшой одноместной палате, произнес он. – Где моя одежда?! Выяснил, что я просил?
– Роман Михайлович, вам нельзя вставать, швы разойдутся, – обеспокоенно ответил Шурик. – И еще… Я должен кое-что сказать, но это вам не понравится.
– Говори, нечего кота за хвост тянуть.
– Подполковник отстранил нас от расследования, передал дело Сизову. Пожарные обнаружили в бункере тело ребенка. Оно сильно обгорело при пожаре, сейчас находится в морге. Но был найден кусок ткани. Кириллов-младший узнал материал, это платье Вероники. Они ищут Макарова. Будут стрелять на поражение.
– Идиоты! Это не Ника, это дочь Гриши, – нервно мотнул головой следователь. – Одежду мою принеси, быстро!
– Товарищ капитан…
– Шурик, это приказ! Я жизнью Макарову обязан, – прорычал Афанасьев. Лейтенант нехотя протянул вещи, помогая подняться. – Это все док. Психиатр. Лада… Милада, это его дочь, так? Поэтому эта девчонка назвала свое имя!
– Кто назвал? – переспросил Шурик, но, заметив взгляд начальника, тут же достал телефон. – Неважно, я понял. Не мое дело. У Окунева действительно была дочь, погибла двадцать лет назад вместе с матерью. В доме был пожар, списали на воспламенение проводки, но в отчете указаны следы керосина. Но это не самое интересное. Вася выяснила, что Окунев был опекуном, родной отец девочки наш санитар. Клюев. Оказывается, он сменил фамилию после смерти дочери. Илья Викторович Шевчук, он был известным неврологом в своем городе, занимался изучением генетических заболеваний. После того, как у него обнаружили хорею Гентингтона, он исчез со всех радаров. Роман Михайлович, это не док, а санитар. Профайл сходится, как мы с вами предполагали. Возраст, профессия, выбор жертв.
– Вот же, нелегкая… Макаров думает, что это Окунев, у него мой пистолет. Поехали, пока этот придурок не успел совершить непоправимую ошибку. – Афанасьев достал из дырявого кармана штанины вибрирующий телефон. – Это док, только бы живой был. Павел Степанович?
– Роман Михайлович, немедленно приезжайте в госпиталь. Макаров был здесь. Он уверен, что ваш подозреваемый – Клюев Илья Викторович. Я дал ему старые карты, Григорий узнал одно из мест, он хочет спуститься в подвал старого госпиталя. Если все действительно так, как он говорит, то сейчас подвергает себя большой опасности. Прошу вас, поторопитесь.
– Уже выезжаем, – ответил Афанасьев, скидывая звонок. – Кажется, Макаров и без нас разобрался, кто виноват, а кто нет… Едем, у нас мало времени.
– Вызвать группу захвата?
– Чтобы этого придурка на поражение расстреляли? К тому же ты сам сказал, что мы отстранены. Нас даже быть там не должно, – мотнул головой капитан. – Если облажаемся, уволят обоих. Ты можешь отказаться. Из тебя выйдет отличный следователь, не хочу рубить твою карьеру на корню.
– Размечтались, Роман Михайлович, вам пригодится напарник, – хмыкнул Шурик, доставая ключи от машины. – К тому же в прошлый раз, когда вы поехали один, вас подстрелили. Только из операционной приехали, и опять за старое! Я за рулем.
Афанасьев по-отцовски ухмыльнулся, покидая палату следом за уже оперившимся лейтенантом Александром Аркадьевичем Мельником.
Вот он, заброшенный корпус психбольницы, как и сказал док, прямо за хозблоком. Давно здесь никого не было, бетонированная дорожка травой проросла. Окна и двери заколочены. Здесь не ключ, а ломик нужен, как, собственно, и полная реставрация. Если не обращать внимания на трещины и облупившуюся краску, из-под которой несколько слоев других цветов проглядывает. Красивое здание, дореволюционное. Заимствованный Петром I стиль барокко, дополненный классицизмом с элементами русского зодчества. Жаль наследие, тридцать лет пустует в полуразрушенном аварийном состоянии. Впрочем, сейчас не до этого. Необходимо как-то попасть внутрь. Если Клюев действительно использовал одно из помещений как свое убежище, должен быть вход. Люська или Мила сейчас бы пригодились… И где их обеих носит?
Обхожу. Ни намека на проложенную дорожку. Доски на окнах, как и на дверях, не поддаются. Похоже, гвозди как заколотили, так ни разу не снимали, на шляпках ржавчина, но держат крепко, без инструментов не сорвать. А вот это уже интересно – внутри дверь хлопнула. Кто-то есть? Заглядываю через щелку на окне. Нет, сквозняк. Оконная рама открыта. Деревяшки прикрывают, сразу не поймешь. Проход, чтоб меня! Я его нашел. Пробую оторвать, нижняя приколочена, остальные нет. Видимость. Шляпки торчат, но сами ножки срезаны. Без особых усилий снять удалось. Я на месте, остается найти дверь, которую видела моя дочь.
– Нам туда, папочка. – Галчонок! Объявилась наконец, пальцем вниз на лестницу указывает. – Нужно спуститься вниз. Они в подвале.
– Постой, малышка. – Присаживаюсь перед ней на корточки. – Ты уже все поняла сама. Я и Мила, мы… Между нами… – Язык не поворачивается, понятия не имею, как такое можно объяснить семилетнему ребенку. – Я очень раскаиваюсь, мне так стыдно перед тобой и мамой. Прости меня…
– Я знаю, папочка, – отвечает, руку мне на щеку положила. – Я тебя простила, и мама простит. Вот увидишь.
– Ты исчезнешь, когда все это закончится? – Задаю вопрос, на который не хочу услышать ответ. На протяжении пяти лет, просыпаясь, я всегда видел перед собой свою малышку. Только из-за нее я заставлял себя открывать глаза, ел, пил. Она помогала мне выжить. Не представляю, что со мной будет, если дочь навсегда исчезнет из моей жизни.
– Да, папочка. Ты уже большой мальчик, самостоятельный. Все будет хорошо, – кивает галчонок. Уже совсем взрослая стала, поддержать пытается. Не дети должны родителей успокаивать, наоборот. Люське пришлось взять эту роль на себя, потому что я так и не смог. – Ты справишься, пап, я это знаю.
– Конечно, галчонок. Тебе не нужно за меня беспокоиться. – Улыбку натягиваю. Пока она здесь, а дальше… Будь что будет. – Пойдем.
Полукруглая металлическая лестница. Крутая, ступеньки узкие, дерево наполовину прогнило, перила шатаются. Не хотелось бы провалиться у самой цели. Здесь все как на рисунках моей дочери. Брусчатка на полу, кирпичные стены, арки и та самая дверь. Чаша Гиппократа, выкованная из железа. Я представлял ее в разы меньше, а она метр в высоту. Ручная работа, выверенные линии, покрытые тонким слоем серебра.
Пистолет в руках, предохранитель снят, патронов хватает. И все же этот тремор… Дыхание неровное, изнутри колотит. Нужно успокоиться. Он не ждет меня. Взрыв в бункере предназначался, чтобы прикончить нас. Если бы видел, что нам удалось выбраться, закончил бы начатое, пока мы были в отключке. Марать руки ему не впервой. Значит, сработает эффект неожиданности.
Дверь не заперта, поддается. Просторное полупустое помещение с высокими потолками. Что здесь раньше могло располагаться? Черт побери… Старый стол для электрошока, но оборудование вполне современное. Он точно здесь был. Люська за штанину дергает, указывая в угол.