Микушев расправил затекшие плечи, сладко потянулся — он чувствовал усталость после позавчерашней бессонной ночи, когда их вызвал и отчитывал комиссар Виктор Степанович Колотов, говорил, что в районе вокзала — безобразие, раз у инженера большой стройки, приехавшего в командировку, средь бела дня выкрадывают документы, деловые бумаги и бумажник. Микушев шефствовал над районом вокзала — поэтому ему стало стыдно и за себя, и за участкового инспектора, и за весь линотдел, он краснел и что-то невнятно бормотал в ответ. Всю ночь они мотались на мотоциклах, пока к утру не выяснили, что деньги инженер прокутил, деловые бумаги оставил в ресторане, а документы были при нем.
Перед глазами Микушева как сейчас встало постное лицо этого командировочного, его умные испуганные глаза, когда он просил только об одном — «не сообщать жене» и говорил-говорил, что все расходы возьмет на себя. Какие расходы инженер имел в виду, Микушев так и не понял, однако зол он был порядочно, поскольку они всю ночь не спали, носились на мотоциклах и зазря поднимали с постели заспанных людей, которые были у милиции на подозрении. Микушев продрог насквозь, был страшно голоден и засыпал на ходу. И чтобы хоть как-то взбодрить себя, они сжевали в привокзальном буфете по два малосъедобных бутерброда с колбасой и выпили по стакану какой-то мутной бурды, которую буфетчица именовала почему-то «кофе». И все же — они чуть приободрились, но это вначале, а потом спать захотелось еще больше, и они разъехались по домам. Жене инженера они, конечно же, сообщать не стали, но на работу его официальную бумагу решили послать непременно.
Сейчас Микушев вспомнил это недавнее, поглядел на Федю, листавшего тоненькую папку «дела» об убийстве Лагунова, и раскрыл дверцу стеклянного шкафа, набитого книгами — комендант все же обещает всю старую мебель вскоре заменить, и надо посмотреть, какие книги оставить, а какие выбросить. На верхней полке лежали стопкой разрозненные комплекты «Следственной практики», которые оперативники не читали, потому что времени на это не было совсем, а читали их с увлечением только практиканты. Зато гражданский и особенно уголовный кодексы были порядком потрепаны.
Он поглядел на Федю, на его худое загорелое лицо, хрупкую мальчишескую фигуру, на его слегка воспаленные от постоянного недосыпания глаза и подумал, что работать здесь, в городском отделе, ему будет интересней, чем в Министерстве, где он засиделся за бумагами — справками и отчетами. А сюда, в угрозыск, его назначили совсем недавно, и попал он в горячее время, когда в отделении почти никого — один инспектор заканчивает последний курс юрфака, диплом пишет и появляется на работе раз в неделю, второй сотрудник лежит в стационаре — ему сделали операцию, а третье место — вакантное, и пока им с Федей Мезенцевым приходится потеть за четверых... Но с другой стороны Микушев рад был: опять вернулся он на практическую работу и квартиру ему рядом с горотделом дали в пятиэтажном доме на третьем этаже...
— С отпуском подожди, Федя, — сказал Микушев. — Вот Юра вернется после защиты диплома, на вакантное место возьмут кого-нибудь, тогда... Я, конечно, понимаю, два года не отдыхал... Но я тебе обещаю, как только дело Лагунова закончим и передадим его в прокуратуру...
— Николай Петрович, на Тобольского санкцию будем брать?
— А разве вина его доказана?
Микушев задумался. Выглядел он старше своих сорока лет — лицо рыхловатое, в крупных морщинах. В пиджаке он совсем грузным выглядел, но когда однажды Федя увидел его на пляже, куда они ездили во время физподготовки, удивился — у Микушева было мускулистое, крепкое тело.
— Как же это не доказана вина Тобольского? — переспросил Мезенцев. — Николай Петрович, он ведь сознался, что был в роще. Отпечатки следов в точности совпадают с размером ботинок Тобольского. А кровь на камне... Показания свидетелей, которые видели, как Алик о чем-то громко спорил с Лагуновым. Потом...
— Самая сомнительная вещь на земле — это явные улики, Федя...
— Если он не виноват, то почему скрывался, и мы его задержали за триста километров, в другом городе? — парировал Мезенцев.
— Он испугался. Он ведь говорил на допросе, что испугался.
— Это естественно. Но если бы он был невиновен, то, наверное, и не уехал? Вы бы уехали?
— Я? — Микушев улыбнулся. — Откровенно говоря, не знаю...
Весть о том, что в роще на берегу Алара убили Гену Лагунова, быстро облетела жилгородок. Гена Лагунов — тут его каждый знал — чемпион, мастер спорта по самбо. И вдруг — убит.
«Поразвелось хулиганья, — возмущались в городе. — Наверное, много их было, а не то раскидал бы их Гена, как цыплят».
Хоронили Лагунова торжественно, с оркестром, и на кладбище явился чуть ли не весь физкультурный институт, где Гена учился. Преподаватели и студенты прислали в милицию письмо, в котором просили сурово покарать убийцу. Комиссар передал это письмо Микушеву для приобщения к «делу». Микушев письмо взял, оно жгло ему руки, потому что убийцу они пока не нашли.
...Труп Лагунова обнаружил экскаваторщик, работавший у аларского моста в гравийном карьере. Лагунов лежал прямо у кромки рисового поля, скрюченные пальцы его судорожно тянулись к большому валуну, покрытому бурыми кровяными пятнами.
Место здесь пустынное. Сразу же за рисовым полем возвышались три овальных холма, расположившихся уступом — один выше другого. Это были холмы-близнецы, безмолвно ощетинившиеся густыми рядами раскидистых карагачей, орешника и труднопроходимыми зарослями колючей джиды. За холмами петляла по каменистой равнине, будто скрываясь от преследования, юркая речушка Алар.
«Лес», как называли горожане это место, никакого отношения к лесу не имел — просто это была небольшая, метров четыреста, сильно запущенная, а местами совсем одичавшая роща.
От автобусной остановки до «леса» ходьбы минут пятнадцать, и по воскресеньям все три косматых пригорка оккупировались шумными толпами горожан, ехавших сюда с волейбольными мячами, со складными удочками, спущенными резиновыми камерами, сумками, до отказа набитыми фруктами и бутылками с минеральной водой. У реки останавливались и тяжелые МАЗы и ЗИЛы, порхали вдоль берега разноцветные мотороллеры, на которых приезжали влюбленные, тарахтели на мотовелосипедах молчаливые и серьёзные рыбаки, недружелюбно оглядывавшие горожан, распугивающих рыбу. В воскресенье по этому бойкому маршруту пускали два внерейсовых автобуса.
Вавилонское столпотворение наблюдалось в «лесу» лишь в воскресенье да в субботу, а в остальные дни сумрачные пригорки даже в полдень окутывала тишина. Вечером, а тем более ночью, никто здесь бродить не осмеливался, потому что человека, зажатого тремя молчаливыми холмами, сплошь заросшими труднопроходимыми кустарниками, охватывал кладбищенский страх.
Гена Лагунов был убит на самой окраине «леса» вечером 25 июля.
Федя Мезенцев вместе с экспертом-криминалистом Игорем Харитоновым и двумя стажерами, присланными в угрозыск на практику из школы милиции, самым тщательным образом прочесали окрестность, но никаких дополнительных «вещдоков» обнаружить не удалось. Напрасно худой и юркий Игорь Харитонов, вооружившись лупой, кидался к каждому, вызывающему подозрение предмету, рассматривал его на свет. Устав от тяжелой ходьбы вдоль рисового поля, весь перепачканный в земле, он морщился от назойливого голоса одного из стажеров, который говорил, что на этих чертовых полях, напоминающих болото, им делать нечего, что он опять опоздает на тренировку и ему попадет от тренера. Харитонов недовольно оглядывал долговязого стажера и хотел что-то сказать, но в это время Мезенцев увидел на влажной тропинке след. Отпечаток ботинка! Даже неопытному глазу стало бы ясно — этот след оставил не Лагунов. К Феде, издавшему возглас удивления, сразу же подбежали и эксперт-криминалист, и практиканты, и Микушев, стоявший поодаль. Они обнаружили еще несколько отпечатков, а потом следы затерялись в топкой трясине рисового поля. До этой трясины довела и служебно-розыскная собака, но дальше, у ручья, она заметалась кругами-кругами, остановилась и жалобно поглядела на проводника.
Итак, следы да еще пятна крови на валуне и на траве — разве это не важные улики?
Кроме того, у тропинки в кустах они нашли смятую газету на английском языке и на ней два небольших пятнышка. Экспертиза установила, что это кровь, причем той же группы, что и у Лагунова. Мезенцев, просматривавший газету, обратил внимание на небольшую заметку, отчеркнутую синим карандашом. Федя отправился в библиотеку и попросил библиотекаршу Надежду Петровну, которая довольно сносно знала английский, перевести заметку. Статейка была небольшая — рассказывалось в ней о каких-то швейцарских альпинистах, которые готовятся к поездке в Пакистан, чтобы начать штурм «восьмитысячника».
Федя разочарованно пожал плечами, поблагодарил библиотекаршу и отправился восвояси. Потом он позвонил в Союзпечать. Ему сообщили, что газета на английском языке продается в розницу в двух киосках, один из которых расположен на вокзале, другой в центре города. Однако вокзальный киоск уже месяц как закрыт, потому что киоскер в отпуске, а заменить его некем. Оставался один центральный киоск, и Федя направился туда.
У киоска было пусто, продавщица, пожилая женщина в очках, скучала, и, когда подошел Мезенцев, оживилась. Федя спросил ее, сколько к ней поступает газет на английском языке и в какие дни. Ему удалось выяснить, что поскольку киоск на вокзале временно закрыт, все семь экземпляров английской газеты «Морнинг стар» получает она. Кто их покупает? Две газеты она оставляет своей дочери, которая учится в университете. Еще у нее регулярно берут газету пожилой мужчина и парень в очках, молодой, лет двадцати трех. Появляются они все во вторник, в тот день, когда эта газета поступает.
«Во вторник — значит завтра», — подумал Мезенцев.
— Вы случаем не знаете кто они такие, ваши клиенты? — спросил Федя.
— Нет, — сказала киоскерша. — Откуда мне знать. Но приходят они все регулярно.