— Варька где? — спросила Феня.
— У тебя. Сказала, что надо помочь твоему найденышу. Он есть хочет, а не умеет готовить.
Феня подскочила:
— Наташ, мы же договорились Варьку к тебе переселить! Мы о нем ничего не знаем Звони дочери, пусть домой шурует, а я сама этого красавчика накормлю.
— Ты серьезно? Но Варька сказала, что он нормальный.
Феня хмыкнула: подростки называли «нормальным» все, что казалось им приемлемым в тех или иных ситуациях, а вот Феня считала, что «нормальный» означает «в пределах допустимого», что подразумевает градацию от одной крайности до другой.
Посчитав, что ответ очевиден, Феня выскочила из кабинета.
Через пятнадцать минут она вошла в свою квартиру. Варя и Богдан сидели за столом на кухне, распивая чаи. Гость угощался плюшками, Варя — ничем. Они смеялись. Увидев Феню, он вскочил с места и достал для нее чашку, а девочка налила чай.
Мир спустился в Фенину душу — впервые за последние несколько дней.
Около одиннадцати вечера запиликал домофон. Женский голос в трубке попросил разрешения подняться. Феня заколебалась — мало ли чем торгует эта дама?..
— Я мама Насти Чертковой, она в больнице.
И конечно же Феня открыла.
Мама Насти напоминала идеальную школьную учительницу семидесятых годов прошлого века: сложноуложенные тусклые волосы, морщинки, макияж с голубыми тенями и морковной помадой плюс платье в клеточку. Ее звали Любовь Петровна, она выглядела растерянной, что тут же вызвало в душе Фени желание помочь. Для начала она предложила чай.
— Понимаете, я не знаю, что мне делать с дочкой, — говорила Любовь Петровна, пока Феня кипятила воду и доставала чашки. — Настя всегда была самостоятельной, я ее не баловала. Она знала, что надо отвечать за свою жизнь, ведь Бог все видит!
Феня покосилась на «учительницу» и только тут заметила на клетчатой груди распластанный широкий крест. Он хорошо сочетался с чувством вины, которое возникает в душе изнасилованной девушки, которая не решается пожаловаться на обидчиков матери.
— Она бы такого никогда не сделала! — уверенно заявила Любовь Петровна.
— Настя пыталась покончить с собой?
— Нет! Это был несчастный случай! Просто порезалась! Настя почему-то стала странная в последнее время, видно, у нее дрожали руки Потому и…
Она сделала такой жест пальцем правой руки вдоль своего левого запястья, что можно было не сомневаться — Настя качественно попыталась вскрыть себе вены.
— А вы в курсе того, что с Настей случилось?
— Ну, она сказала, что какие-то мальчики вроде обидели ее, но…
— Вы не верите?
— С хорошими девочками такого не происходит, а моя Настя — хорошая!
Потрясенная Феня молчала: тетка точно знала, что случилось с ее дочерью, но упорно делала вид, будто не случилось ничего.
— Настя сказала мне, что вы можете ей помочь.
— Настя знает, чем я могу помочь?
— Да, она сказала, что вы знаете.
Феня поставила чашки на стол, налила чай, подвинула сахар. Любовь Петровна все это время молчала. Наконец она произнесла, словно через силу:
— Скажите, сколько это может стоить?
Жалость к ней вдруг растворилась в душе Фени. Она знала этот тип людей — они до последнего момента делают вид, будто ничего не происходит, но не от жестокости, а из нежелания платить деньги. Ведь все в мире упирается в деньги, а их так не хватает! Теперь мама изнасилованной девушки взвешивала: стоит ли тратиться на спокойствие дочери? Дочь, конечно, переживает, но как же не хочется обращать ее эмоции в купюры!
— Денег не надо. Я подумаю, что можно сделать.
Любовь Петровна ушла уже через несколько минут. В дверях она остановилась, обернулась к Фене. Хотела спросить: неужели моя дочь на самом деле хотела убить себя? Но испугалась, что правда доставит ей дискомфорт, разорит, сунет носом в реальность, против которой не заслонишься крестиком на груди.
Она вышла, Феня заперла дверь.
Звонка от адвоката следовало ждать только завтра, поэтому сегодня превратилось в черную дыру ожидания. Само собой, Феня могла придумать для себя множество разных занятий, но ей не хватало силы воли. За что бы сейчас ни взялась, все ее мысли все равно оставались бы прилепленными к той записи на видеорегистраторе: кто эта сволочь, что стреляла в Валерку?
Феня съездила к нему в больницу. Постояла у кровати, выслушала комментарии к состоянию больного от симпатичного сдержанного доктора и вернулась домой. Феня ничем не могла помочь другу, лежащему в коме.
Стоило найти себе дело. В конце концов, в ее доме живет совершенно чужой человек, который ничего о себе не помнит, а она не знает, что с ним делать. А лучше всего было бы с кем-нибудь посоветоваться по этому поводу Например, с папой. Феня тут же позвонила отцу и пригласила его на посиделки.
Он, конечно, был сильно заморочен внуками, ведь при ближайшем рассмотрении их хваленая самостоятельность оказывалась весьма относительной. Даже самый старший и самый ответственный из триумвирата Валеркиных отпрысков Илья все-таки оставался сущим ребенком, а ныне — ребенком, испуганным ранением отца. Они все были напуганы, возможно, именно поэтому мальчишек мотало во все стороны, как бельишко на ветру.
— Вот, еду из школы, — сообщил папа, едва переступив порог квартиры дочери. — Вызвали меня, так как внук Илья был пойман на курении. Что мне теперь с ним делать? В угол поставить?.. У Даньки, оказывается, три двойки по математике, а Степа дерется. Сегодня ударил девочку. Она, правда, на две головы выше и дразнилась: «А твой папа — в коме!» Я не понимаю, чем она хотела обидеть моего внука?.. И внука не понимаю…
Владимир Николаевич говорил шутливым тоном, скрывая свой страх. Прежде ему не приходилось воспитывать мужчин — у него было две дочери, в детстве — приближенные к идеалу, а со своей немецкой женой они детей не завели. Вернувшись из Германии, папа только баловался и веселился с внуками, оставляя серьезные вопросы отцу-герою Валерке. Теперь же деду пришлось осознать: одно дело с детьми развлекаться, а другое — заставлять их есть борщ и делать уроки. Прочное взаимопонимание неожиданным образом улетучивается, между старшими и младшими вырастают колючие кустарники, небо становится с овчинку.
Папа прошел в комнату, где увидел Богдана. Владимир Николаевич знал о его существовании, так что не очень удивился. Внимательно обозрел гостя и поздоровался.
Богдан встал с дивана:
— Здравствуйте!
— Это мой папа, Владимир Николаевич, — представила Феня. — Мы вместе подумаем, что нам теперь делать. А это — Богдан.
Мужчины обменялись рукопожатиями.
Феня поставила на столик бутылку коньяку.
— Шурик, если у Богдана было сотрясение мозга, то пить ему нельзя, — позаботился Владимир Николаевич. — Вот сок есть…
— Я и не знаю — было или нет, — произнес Богдан.
— Ну ладно, чуть-чуть можно, — решила Феня.
Она налила коньячку себе и папе — на два пальца, Богдану в бокал только капнула.
— Так что с вами случилось? — спросил папа. — Кто вы?
Богдан опустил голову. В смешной Фениной майке он выглядел очень несуразно, но это как-то даже подчеркивало его физическое совершенство. Владимир Николаевич не доверял мужчинам с роскошным экстерьером, часто замечая, что таким самцам мерещится, будто их внешняя привлекательность окупает отсутствие достоинств личности. Из категории красавчиков выгодно выделялись только те мужики, которые к своей внешности относились равнодушно. Весь вечер Владимир Николаевич приглядывался к Богдану, размышляя, к какой категории относится этот фрукт и чего ждать впоследствии, но так и не пришел ни к какому выводу.
Он заметил, что дочь смотрит на своего найденыша спокойно и внимательно, как и всегда, но вроде бы чуть дольше задерживая на нем взгляд, чем этого требовала ситуация. Или показалось?..
— Это смешно, но как раз того, кто я, я и не помню, — сказал Богдан тихо.
— Почему же смешно? — спросила Феня, делая глоток коньяка.
— Не смешно… я не так сказал — странно, — поправился Богдан, поднимая на свою спасительницу глаза. Цвет их был не просто голубым, а даже лазоревым. Таких ярких глаз Феня раньше не встречала.
Владимир Николаевич заерзал на диване, Феня кашлянула и спросила:
— А что ты помнишь?
— Ну, я говорил уже — тебя. — Он улыбнулся. — Ничего не было до этого.
— А чувства? — снова стала допрашивать Феня. — Ты сейчас спокоен?
— Да.
— А днем?
— Я пытался вспомнить, что было со мной Ага… И когда я стал думать о прошлом, мне стало страшно.
— А злость? Ты испытывал злость?
— Ну… вроде нет.
Феня отпила еще глоточек коньяку.
— Ладно, — кивнула она Богдану, — ты сказал, что не можешь попасть в полицию. Почему?
На лице Богдана отразилась мука, будто груз воспоминаний был невозможно тяжел.
— Не помню!
— Хорошо, — решил Владимир Николаевич, — будем постепенно вспоминать.
Они посидели еще немного, попивая коньячок. Владимир Николаевич рассказывал о внуках — начал он тоном светским, примеры приводил в анекдотической форме, да через три минуты незаметно для себя сбился на жалобы.
Пока папа поскуливал, Феня припомнила свой собственный опыт общения с малышами Варьке было всего лет пять, не больше, и Наташка повезла ее к стоматологу — удалять молочный зуб, пораженный злым кариесом. Прежде Варька посещала стоматологов и ничего против них не имела, тем более что после неприятных процедур ее отводили в приятный «Детский мир», где обычно экономная Наталья позволяла дочери отрываться по полной Варька приходила в клинику с широкой улыбкой — и так же оттуда уходила. Но на старуху случилась проруха: на этот раз прием вела новая молодая докторша, а она терпеть не могла детей. Особенно бесили ее (как рассказывала позже Наташка) дети пухлые и веселые. Увидев Варьку, докторша первым делом заявила, что здесь не цирк и нечего веселиться, потом достала здоровенные зубодергательные плоскогубцы и покрутила ими у носа уже скисшей Варьки. Глаза девочки стали большими как плошки и сразу же мокрыми, а потом Варька закатила такой рев, что докторица, которой не нравились веселые д