м». Бен-Гурион подчеркнул, что эта организация должна быть в «рамках разведки». И «Натив» был создан в соответствии с этим.
«Натив» – относительно позднее название этой организации. Сначала она называлась «Мелет», а потом БИЛУ. Первичная деятельность организации была сосредоточена на установлении связей с евреями в странах за «железным занавесом» и, прежде всего, нелегальном вывозе тех, кого возможно. Для выполнения этой задачи были разработаны самые разнообразные и нестандартные средства и методы. Этот период, за который организации удалось нелегально вывезти примерно сорок евреев, до сих пор считается периодом, полным риска, сумасшедшей отваги и героизма. Евреев вывозили по одному, с риском для жизни для них и спасателей. Смертная казнь была самым реальным исходом для них в случае провала. Однако выше всего необходимо оценить смелость и высочайшую мораль, проявленную государством Израиль. Только что созданное государство, само существование которого было обеспечено с трудом, из-за угрозы со стороны окружающего враждебного арабского мира, да еще скудное ресурсами, идет на риск острейшей конфронтации с могущественной державой, самой сильной и опасной в мире. Крошечная, уязвимая страна создает организацию для тайной борьбы с СССР и странами Восточной Европы с их жесточайшими режимами, чтобы попытаться вывезти оттуда хотя бы несколько десятков евреев. Смею предположить, что сегодняшнее руководство нашей страны не пошло бы ни на что подобное, и не только из чисто прагматических соображений. Лучшие люди из систем разведки тех дней, которые должны были обеспечить существование и безопасность государства, были направлены на спасение сынов своего народа. Их любительский уровень, те или иные совершенные ошибки меркнут рядом с этим, одним из самых важных, исторических, государственных стратегических решений, принятых тогда. По важности я считаю это решение вторым после решения Бен-Гуриона вопреки всем шансам и мнениям о создании государства Израиль.
Вскоре после основания «Натива» Реувен Шилоах попал в автокатастрофу. Главой Моссада был назначен Иссер Харэль. Я беседовал с ним об этом периоде, и он помнил все мельчайшие подробности, связанные с «Нативом», несмотря на то что ему уже перевалило за восемьдесят. Харэль рассказал, что свой первый день на посту главы Моссада он был вынужден провести, занимаясь делами «Натива». «Натив» намеревался тогда осуществить одну сложную операцию, связанную с советским представительством в одной из стран Европы, и Харэль должен был проверить планы и утвердить операцию. Он не утвердил операцию, и по тому, что я знаю, совершенно справедливо. В 1953 году по инициативе Шайке Дана главой «Натива» был назначен Шауль Авигур (Меиров), в прошлом глава организации «Моссад Ле-Алия Бет». Авигур отошел от всех дел после окончания Войны за независимость, уединившись в своем кибуце, тяжело переживая смерть своего сына Гура, павшего на этой войне. Предложение возглавить «Натив» в рамках Моссада он все-таки принял. Но как раз в то время Бен-Гурион ушел в первый раз в отставку с поста главы правительства, и его место занял Моше Шарет. Шарет был шурином Авигура, братом его жены. Иссер Харэль рассказал мне, что он не хотел влезать в эти политические и семейные сложности, и сказал Авигдору, что тот может работать напрямую с главой правительства. У Шауля Авигура был особый статус в государстве Израиль, и у него были очень близкие и особые отношения с Бен-Гурионом, что создавало определенные сложности в его отношениях с Иссером Харэлем. Так, по совершенно сторонним, скорее, даже личным соображениям, «Натив» превратился, все еще находясь в рамках Моссада, в практически самостоятельную службу, подчиняющуюся непосредственно главе правительства.
Политическое влияние и личный авторитет Шауля Авигура влияли и на статус возглавляемой им организации. Также и особый статус Шайке Дана еще более усиливал «Натив», намного больше его формального статуса. Только в 1971 году глава Моссада Цви Замир написал главе «Натива», что разрешает по вопросам об утверждении бюджета обращаться самостоятельно непосредственно в Комиссию по иностранным делам и обороне Кнессета. Глава Моссада написал, что согласен, чтобы все вопросы бюджета, включая его утверждение и обсуждение с Министерством финансов, «Натив» вел самостоятельно. На всем протяжении существования «Натива» с самого дня его создания существовали напряженные отношения между ним и Министерством иностранных дел. Руководство Министерства иностранных дел постоянно утверждало, что «Натив» осложняет ей дипломатическую деятельность, мешает поддерживать нормальные отношения с Советским Союзом и странами Запада, вмешивается в дипломатическую деятельность чиновников Министерства иностранных дел. Только в отдельные, короткие периоды не было конфронтации, когда министром иностранных дел была Голда Меир, между которой и Шайке Даном были дружеские отношения и взаимное уважение, а также в бытность на этом посту Моше Даяна.
Работники «Натива» всегда ставили интересы и спасение евреев, помощь им в выезде в Израиль превыше всех государственных интересов. Чиновники Министерства иностранных дел, хотя и не все, думали иначе. Евреи и забота о них мешали им, и среди чиновников были и такие, которые считали, что это – неподобающее занятие для профессиональных дипломатов. С подобными случаями я особенно часто сталкивался в девяностых годах. Некоторые видели в этом понижение статуса Израиля. Их позиция, хотя и не выражалась открыто, состояла в том, что мы, израильтяне, отличаемся от евреев и мы выше «всяких там еврейских соображений». Так, подсознательно, а иногда и сознательно, чиновники Министерства иностранных дел постоянно так или иначе относились сдержанно-отрицательно и с недоверием к деятельности «Натива». Но главы правительств Израиля, вплоть до середины девяностых годов, считали проблемы евреев России и стран восточного блока, связи и контакты с ними, и действия для обеспечения их безопасности и выезда в Израиль делом наивысшей государственной важности. Поддерживая «Натив», они тем самым на деле правильно определили государственные приоритеты, хотя это и не всегда было оформлено официально. Однако бюрократические формальности не были сильной стороной государства Израиль в первые тридцать лет его существования.
Таким был «Натив», когда я пришел туда как кадровый сотрудник. Я был назначен заместителем начальника отдела, который занимался Советским Союзом. Через короткое время после того, как я приступил к работе, в организации провели нечто вроде инспекции. Ее проводил адвокат Маринский, по указанию Менахема Бегина. Со временем я прочитал его отчет и долго смеялся. Причиной инспекции были претензии по отношению к организации от сторонников и членов движения «Херут», и Бегин направил Маринского, ревизиониста, одного из приближенных к нему людей, чтобы тот проверил работу «Натива» с точки зрения «идеологической чистоты». Главное, что Маринский хотел проверить: действительно ли сотрудники «Натива» честно и преданно занимаются проблемами евреев. Не примешиваются ли к делу чуждые ему политические или идеологические соображения, за исключением назначения «своих» людей, что в те времена в Израиле было общепринятой нормой, даже в большей степени, чем сейчас. Это не была профессиональная инспекция, как следовало ожидать от представителя главы правительства. Маринский подтвердил и совершенно справедливо отметил удивительную преданность и верность работников «Натива» государству, национальным интересам и делу спасения евреев и помощи им. Он указал на кристальную честность этих людей, в чем никогда не возникало сомнения за все годы существования «Натива», но все остальное осталось вне его внимания. Маринский не проверял, есть ли недочеты в профессиональной работе, хотя они были, как в любой другой организации, частично по объективным, частично по субъективным причинам, как и организационным, так и профессиональным. Да он и не был способен провести подобную проверку. Свой отчет Маринский подал Бегину, и тот был доволен и радостно почивал на лаврах. Мне это напомнило отчеты партийных инспекций в Советском Союзе, рапортующие об идеологической верности и преданности принципам ленинизма, коммунизма или очередного «-изма».
Я уже описывал свою встречу с Менахемом Бегином, в результате которой оказался в «Нативе». С тех пор я с ним не встречался, однако есть две вещи, которые я запомнил и которые не могу простить, и считаю, что у меня на это есть полное право. Во-первых, он не изменил ни на йоту политику Израиля в отношении советских евреев. Все его громогласные заявления, зажигательные речи о «наших борющихся братьях» и обращенные к правительству требования изменить свои действия остались пустыми словами, дешевой предвыборной агитацией. Придя к власти, он был занят творением истории, и ему уже не было дела до изменения политики в отношении евреев Советского Союза. Второе, что оставило во мне глубокую рану, не зарубцевавшуюся до сих пор, – это заключенный им мирный договор с Египтом. Те, кто проголосовал тогда за Бегина, не предполагали, что первое, что он сделает на посту премьера, – заключит договор с Египтом и уступит Синай. Не для этого и не за это избиратели проголосовали и привели Бегина к власти. Но, видимо, слепая вера Бегина в свое собственное величие и историческое предназначение позволила ему игнорировать мнение своих избирателей. При всех публичных и официальных излияниях уважения к достоинству избирателей, мнения и желания как избирателей, так и соратников по партии «Херут» в глазах Бегина не стоили ровным счетом ничего. Их предназначением было преклоняться перед ним и выполнять его приказы, не более того. Пока человек поддерживал Бегина, тот был готов демонстрировать ему почет и уважение. Я помню, с каким пренебрежением и высокомерием Бегин обращался к Хаиму Ландау, одному из самых близких и преданных ему людей, и только потому, что Ландау посмел усомниться в правильности мирного договора с Египтом. Бегин призвал все свое великолепное ораторское искусство и обрушился с потоком оскорбительных и пренебрежительных выпадов, чтобы унизить Ландау, одного из высших командиров ЭЦЕЛЬ и руководителей партии «Херут», чье преступление состояло лишь в том, что он посмел выразить свое мнение и усомниться в словах вождя.