Вблизи стали видны зеленые холмы, что переходили в цепь отвесных скал с голыми темными вершинами, похожими на стершиеся от старости зубы. Лошади заартачились, и, подгоняя их, Вэл задалась вопросом, насколько правы те, с кем она разговаривала в Городе. Действительно ли паломничество в горы к некрофилам, если у тебя нет соответствующих вкусовых пристрастий, так уж глупо и достойно лишь жалости и осмеяния?
Труп молодой женщины был подарком. Вэл предупредили, что с пустыми руками ехать в горы неблагоразумно, причем советовали привезти кого-то миловидного и не слишком тухлого. Чем красивее, тем лучше конечно, но не многие в Городе умирали, сохранив привлекательность. Большинство угасало от истощения, превращаясь в худющих старых развалин, племя этаких плотоядных богомолов с покрытой коростой кожей, оторванное ото всякой реальности, кроме собственного искаженного видения мира.
Смотря на зеленые холмы вверху, Вэл размышляла о странном наваждении, что привело ее в Город, и о втором наваждении — Маджиде, — которое удерживало ее от попыток выбраться. Она потянулась к курильнице в кармане одежды и, чтобы успокоиться, потерла зашитое в него каменное яйцо.
Пламя из этой курильницы перенесло ее сюда. Возможно, с его помощью удастся вернуться в Тарудант.
Разумеется, когда она отыщет Маджида и тот согласится с ней возвратиться.
После убийства Миры она вернулась в Город, чтобы расспросить о Маджиде и восстановить едой и отдыхом силы, подточенные суровой жизнью в пустыне. Как и раньше, от простых скитаний по запутанным улицам становилась сверхчувствительной кожа и тело вспыхивало желанием, словно по нему шарят жадные руки. Даже нечто обыденное: ярко-окрашенные пряности, кучки сухой травы, которой берберские женщины чистят зубы, и пахучее ферментированное масло, смен, — по-прежнему чуть ли не завораживало будимой им чувственностью. Минуты летели равно незаметно и за созерцанием горшка, полного яблок и маслин в медовом соусе, и за упоительной птичьей трелью, и под восхищенным взглядом любовника.
Вэл заметила, что в жизни Города есть свои приливы и отливы. Днем люди тоже без стеснения спаривались прямо на улицах, но настоящее исступление овладевало Городом ночью, когда на поиски друг друга выходили те, кто не отличался ни красотой, ни могучей оснасткой. Зачастую собирались огромные живые горы из конечностей и гениталий, и сразу было трудно понять, кто и что с кем делает, кто занимается сексом охотно, а кто против воли.
Вэл покинула Город, как только поняла, что никто не знает о Маджиде. Худший страх вспыхнул с новой силой. Что, если Маджид вообще не в Городе? Что, если он погиб и тело увезли в горы, где мертвеца может ожидать что-нибудь похуже восторженного внимания стервятников?
— Не вздумай отправляться в горы с пустыми руками, — предупредила Вэл гологрудая женщина в цветастом саронге вокруг талии. Одну набухшую сиську у нее сосал младенец, вторую — сжимал зубами взрослый мужчина. И мужчина, и младенец довольно гулили. Во рту у них булькало молоко, стекавшее на живот беременной матери.
— Тупиковщики не станут тратить на тебя время, если тебе нечего им предложить. Найди трупака и отвези им побыстрее, пока не начал разлагаться. — Она замолкла и опять поцеловала шелковистую макушку ребенка, затем темные кудри мужчины. — Лучше всего, чтобы это был кто-нибудь молодой и красивый. За такой приз они между собой передерутся.
— Откуда знаешь?
Женщина рассмеялась, обнажив сколотые грязные зубы.
— Мой муженек... он зациклен на жмуриках. Бывало, все жалование спускал на проституток, просил лечь в фальшивый гроб и притвориться дохлыми вусмерть. Жуткий тип. Ясен пень, теперь он в горах с такими, как сам, но не сказать чтобы я по нему скучала. Мужиков хоть отбавляй.
Она отняла ребенка от груди и протянула Вэл.
— Хочешь попробовать, лапа? Знаю, у тебя нет молока, но здесь женщина может закайфовать просто потому, что у нее сосут титьку. Даже мужики от этого порой улетают.
Вэл сочла предложение не слишком привлекательным, но с замешательством поняла, что пульс тем не менее участился. До чего же непослушным стало тело! Как же плохо она владеет собой, как подвержена соблазнам и излишествам.
Заполучить труп оказалось неожиданно легко. Все-таки в самом Городе не было ни кладбищ, ни гробниц, ни крематория. В основном люди умирали от истощения, гибли от рук любовников-садистов или заигравшись в эротические игры, а также совершали самоубийства. Последние, вообще-то, были обычным делом. По мере того как потребность в сексе венасытно росла, даже удовольствия Города переставали радовать. Старожилы становились пресыщенными, беспокойными, вечно жаждали большего.
Но большего не существовало.
Только смерть, с которой прекращались все желания.
Так что горожане пачками стрелялись, вспарывали себя и морили голодом, в чем им зачастую помогал какой-нибудь любовник, чьи эротические вкусы тяготели к жестокости.
Когда человек умирал, тело отвозили на запряженной ослами телеге в северный конец Города, а оттуда — примерно на милю за стены, где выбрасывали на поживу обитателям гор. Тупиковщики приходили каждый день, притягиваемые новыми развлечениями в их мрачном вкусе.
На поиски нужного тела ушло всего несколько дней — время, за которое Вэл на одном из базаров выменяла двух лошадей за сапфировое кольцо, предпочтя расплатиться с торговцем так, а не другой доступной валютой: побитое оспой лицо, сальные волосы и крохотные, похожие на шарики подгоревшего жира глазки не вызывали особого желания снять трусики. Затем она порыскала вдоль городской стены ранними утренними часами, когда наиболее высока вероятность найти новых мертвецов.
Труп, который везла запасная лошадь, сидел спиной к колодцу — стройная, обладавшая особой, темной красотой женщина, чей нос когда-то был сломан и плохо вправлен. Других отметин на теле не было, если не считать двух маленьких припухших проколов чуть ниже шеи, замеченных, когда Вэл попыталась поднять труп.
При этом она потревожила существо, что гнездилось во влажной тени под юбкой покойницы. Покидая логово, небольшая кобра вздыбилась пятнистым пенисом и задрала тонкую ткань. Стало видно, как из влагалища выскальзывают медные чешуйчатые витки.
Придя в себя от этого зрелища, Вэл завернула женщину в циновку и, взвалив на спину запасной лошади, приторочила к седлу.
И вот, после изнурительного путешествия из палящей жары в промозглый холод, над ближайшим хребтом показался воздушный хоровод стервятников. Должно быть, городское кладбище находилось там.
Тропа поднималась все круче, окаймленная живописными зарослями остролиста, пробковых дубов и олив. С высоты, где утесы взмывали в недосягаемую эфемерность, Вэл осыпали шквалом грецких орехов берберские мартышки, выгнув мохнатые хвосты вопросительным знаком.
Лошади, сбитые с толку ореховым артобстрелом, почуяли кладбище раньше Вэл. Испуганные близостью смерти, они тихо ржали и норовили повернуть назад на каменистой тропе.
Вэл погнала свою кобылу вперед, крепко держа вторую лошадь за поводок. Вскоре и человеческий нос уловил запах. Тошнотворно-сладкий, богатый медными нотками крови и характерным для склепов душком тухлого мяса, он пропитал теплый ветерок ядовитыми духами.
Проезжая мимо голого участка, где сбрасывали тела, Вэл старательно отводила взгляд, но тот все равно невольно обращался к жуткому зрелищу. Недавние трупы, на которых кучковались стервятники, еще сохраняли обрывки плоти и какое-то человекоподобие. Остальные превратились в засаленные скелеты и небрежно разбросанные кости.
С полдюжины крупных грифов с лысыми шеями угрюмо уставились на нее и лошадей жесткими взглядами, впиваясь когтистыми лапами в гниющую плоть. Испачканное красным оперение на груди птиц напоминало окровавленный детский нагрудник. С пронзительным клекотом захлопав крыльями, стервятники перелетели к следующему блюду на пиру смерти и принялись вырывать клювами кусочки понежнее.
Вэл погнала лошадей дальше.
Неподалеку от изгиба тропы, обрамленного несколькими валунами, кобыла под Вэл, метнувшись в сторону, попыталась повернуть обратно. Вторая тоже выглядела напуганно, прижимала уши к голове и раздувала ноздри. Судя по всему, обеих пугали валуны по правую сторону тропы.
Змея, мертвец или что-то похуже? Может, засада? Вэл еще не совсем пришла в себя после жуткой смерти Миры. Жестокость в Городе и за его стенами отличали быстрота и бездумье. Что, если тупиковщики не всегда ждут, пока им подвезут свежие трупы, и порой охотятся на живых?
Вэл отвела лошадей назад по тропе и привязала среди купы олив. Затем кружным путем приблизилась к валунам с обратной стороны.
Ее внимание привлекли два звука. Первый — тихий шепот водопада, обещавший долгожданную возможность напоить лошадей и наполнить фляги.
Второй — менее отчетливые, хаотичные всплески, прерываемые более резким лязгом, словно друг о друга ударяется что-то легкое. Казалось, кто-то моет посуду, протирает ее насухо губкой и с тихим позвякиванием складывает в стопку.
Несколько минут Вэл прислушивалась, не зная, как поступить, мышцы бедер начало сводить судорогой, спину заломило от долгого сидения на карточках.
Наконец Вэл чуть подползла на четвереньках и, щурясь, выглянула в просвет между камней, крошечный, точно линза в фотообъективе.
Вначале она не поняла, что видит. Перекошенное, асимметричное сооружение выглядело творением рук первобытных людей. Возможно, это была усыпальница или надгробный памятник на могиле марабута, как называют мусульманских отшельников, либо просто грубая скульптура, изваянная безумцем. Затем до Вэл дошло, что оно сложено из костей.
Внезапно в поле зрения появился темнокожий ребенок с шифоновым шарфом на голове. Лицо девочки закрывала вуаль, начинавшаяся под глазами — обычай, знакомый Вэл по Фесу, но ни разу не встреченный в Городе и его окрестностях. Впрочем, вуаль могла объясняться не стремлением к скромности, а более практическими соображениями. Например, помогала частично защититься от запаха, когда ветер дул не туда.