На сцену, декорированную сзади золотой ширмой, вышел господин средних лет во фраке и, откидывая спадавшие на лоб волосы, начал мягко, точно поглаживая, исполнять Шумана. Это была песня Шамиссо, начинавшаяся словами: «Ich Kann’s nicht fassen, nicht glauben»[43]. Сюнскэ не мог не почувствовать, что его пришепетывающее пение источает какой-то опасный аромат боли. И в то же время ему казалось, что этот аромат еще больше волнует его учащенно бившееся сердце. Поэтому, когда певец закончил свое сольное выступление и раздались громкие аплодисменты, он, немного успокоившись, поднял глаза и, как бы ища спасения, повернулся к сидевшему рядом Ои. А тот, свернув программку трубкой и приставив к глазу, смотрел на стоявшего на сцене певца, исполнявшего Шумана, и шептал:
– У этого Симидзу и в самом деле физиономия великого ловеласа.
Сюнскэ только сейчас понял, что этот господин средних лет и в самом деле Симидзу Сёити. Когда он снова перевел взгляд на сцену, на нее медленно поднималась, прижимая к груди скрипку, встреченная бурными аплодисментами девушка в нарядном кимоно с узором по краю. Девушка была хорошенькая, просто куколка, но, к сожалению, играя, без конца ошибалась. Однако Сюнскэ, к счастью, уже не угрожал противно-сладкий Шуман, исполнявшийся Симидзу Сёити, и он был рад, что нашел успокоение, с удовольствием погрузившись в таинственный мир Чайковского. А Ои, со скучающим видом откинув голову на спинку кресла, время от времени беззастенчиво сморкался, потом, вдруг что-то вспомнив, спросил:
– Послушай, ты знаешь, что Номура-кун пришел?
– Знаю.
Сюнскэ ответил тихо, не отрывая глаз от девушки, стоявшей перед золотой ширмой. Но Ои, кажется, не удовлетворенный ответом, добавил подчеркнуто со странно недоброжелательной улыбкой:
– К тому же с двумя удивительными красавицами.
Однако Сюнскэ ничего не ответил. Казалось, он весь отдался тихим звукам скрипичной музыки, лившейся со сцены…
Когда после выступления пианиста и вокального квартета был объявлен антракт, Сюнскэ, не обращая внимания на Ои, поднялся с кресла и в поисках Номуры и его спутниц направился в фойе, рядом с тем, где стояло искусственное дерево. Между тем оставленный им Ои, гордо скрестив руки и низко опустив голову, тихо посапывал, может быть даже не зная, что уже антракт.
Выйдя в фойе, Сюнскэ увидел стоявших у камина Номуру и дочь Курихары. Как только маленькая Хацуко с румянцем во всю щеку, живо игравшая глазами и бровями, увидела Сюнскэ, она еще издали улыбнулась ему, отчего на ее щеках появились ямочки, и чуть поклонилась. Номура тоже, повернувшись к Сюнскэ широкой грудью с красовавшимися на ней золотыми пуговицами, как и в прошлый раз доброжелательно улыбнувшись глазами, спрятанными за толстыми стеклами очков, приветливо воскликнул: «О-о!» Повернувшись спиной к зеркалу над камином и глядя на стоявших к нему лицом Хацуко в оби из индийского ситца с ярким рисунком и крупного Номуру, облаченного в форменную одежду, Сюнскэ на миг даже позавидовал их счастью.
– Мы сегодня сильно опоздали. Очень уж долго провозились с нашим туалетом…
Номура, опершись руками о мраморную каминную доску, заявил это шутливо после того, как обменялся с Сюнскэ двумя-тремя словами.
– Вот это да, говорить, что мы провозились? Разве опоздал не ты сам, Номура-сан?
Хацуко, с деланой суровостью нахмурив свои густые брови, кокетливо посмотрела на Номуру, но тут же перевела взгляд на Сюнскэ:
– На днях я обратилась к вам со странной просьбой, доставила, наверное, массу неудобств?
– Ничего страшного, не беспокойтесь.
Сюнскэ сказал это, чуть поклонившись Хацуко, и тут же заговорил с Номурой:
– Вчера пришел ответ от Нитты: в понедельник, среду или пятницу – в любой из этих дней – он с радостью готов показать лечебницу Хацуко-сан, нужно лишь выбрать для осмотра один из этих дней.
– Вот как? Очень благодарен. Хацуко-сан, когда бы ты хотела пойти?
– В любой день. Я всегда свободна. Решай сам, Номура-сан, исходя из своих возможностей.
– Решать… значит, я должен буду сопровождать тебя? Это немного…
Номура почесал своей большой рукой коротко стриженный затылок, стало ясно, что он струсил. А Хацуко, смеясь одними глазами, сделала вид, что сердится.
– Но ведь я же никогда не встречалась с Нитта-саном, одна я ни за что не пойду, только вместе.
– Да чего там, нужно только взять у Ясуды визитку, и он тебе прекрасно все покажет.
Пока они препирались, пробравшись через толпу, к ним вдруг подлетело человек десять мальчишек, одетых в форму учащихся французской школы Гёсэй гакко. Увидев Сюнскэ, они стали смирно и по всем правилам отдали честь. Все трое непроизвольно рассмеялись. Громче всех смеялся Номура.
– Неужели и ты, Тамио-сан, пришел сегодня?
Обняв мальчика за плечи, Сюнскэ насмешливо посмотрел на него:
– Вы приехали все вместе на автомобиле. И Ясуда-сан тоже?
– Нет, я приехал на трамвае.
– На жалком трамвайчике. Обратно поедем вместе на автомобиле.
– Хорошо, если возьмешь меня с собой.
Продолжая все это время смотреть на мальчика, Сюнскэ почувствовал, что кто-то вышел из-за спины Тамио и приближается к ним.
Сюнскэ поднял глаза. Рядом с Хацуко появилась одних с ней лет стройная девушка в кимоно в темно-синюю и светло-синюю полоски, на оби был рисунок в виде написанного тонкой кисточкой стихотворения. Она была крупнее Хацуко. Очень миловидная, но лицо ее, особенно полуприкрытые веки, источало грусть, не то что у Хацуко. Выглядывавшие из-под век глаза излучали туманный свет, который можно было назвать меланхоличным. Именно этот задумчивый, чистый блеск глаз заставил сердце Сюнскэ забиться в волнении, когда, зайдя в зал, он случайно обернулся. И сейчас, встретившись лицом к лицу с обладательницей этих глаз, он не мог не почувствовать, как сердце его снова учащенно заколотилось.
– Тацуко-сан, ты с Ясуда-саном не знакома? Это Тацуко-сан, она окончила киотоский женский университет. И совсем недавно заговорила на токийском диалекте.
Так непринужденно Хацуко представила ее Сюнскэ. Бледное лицо Тацуко чуть покраснело, и она наклонила стриженную по-европейски голову. Сюнскэ, сняв руку с плеч Тамио, тоже подчеркнуто вежливо, поскольку это была их первая встреча, поклонился. К счастью, никто не заметил, что его смуглое лицо покраснело.
В разговор вмешался светившийся в тот вечер радостью Номура:
– Тацуко-сан – двоюродная сестра Хацуко-сан, сейчас она поступает в школу живописи, почему и появилась здесь. Она каждый день выслушивает рассказы Хацуко о ее романе, поэтому ей необходим отдых. Своими рассказами Хацуко окончательно подорвала ее здоровье.
– Ты несправедлив!
Это воскликнули в один голос Хацуко и Тацуко. Но Тацуко сказала это так тихо, что ее почти заглушила Хацуко. Однако Сюнскэ в голосе Тацуко, который он услышал впервые, уловил некоторую твердость. Это успокоило его.
– Свои картины… вы пишете в европейской манере?
Ободренный голосом Тацуко, Сюнскэ задал ей этот вопрос, пока Хацуко и Номура пересмеивались. Тацуко опустила глаза к пряжке из хризопраза на повязывающем оби шнурке.
– Да, – ответила она определеннее, чем бы ей хотелось.
– Твои картины прекрасны. И они нисколько не уступают роману Хацуко-сан. Имей это в виду, Тацуко-сан. Я учу тебя хорошему. Если Хацуко-сан снова заведет разговор о своем романе, ты тут же должна горячо рассказывать о своей прекрасной картине. Иначе не выдержишь.
Улыбкой поддерживая то, что сказал Номура, Сюнскэ снова обратился к Тацуко:
– У вас в самом деле слабое здоровье?
– Да, сердце немного барахлит… но, в общем, ничего страшного.
Грустно глядя на окружающих, Тамио незаметно взял Сюнскэ за руку:
– Достаточно Тацуко-сан подняться хотя бы по этой лестнице, и она сразу же задыхается. А я легко взбегаю по ней хоть через две ступеньки.
Сюнскэ и Тацуко, посмотрев друг на друга, обменялись улыбками.
Чуть улыбнувшись, отчего на ее бледных щеках появились ямочки, Тацуко медленно перевела взгляд с Тамио на Хацуко.
– В этом Тамио-сан действительно силен. Как-то раз сел верхом на перила и съехал вниз. Я перепугалась. Вдруг упал бы и разбился до смерти, говорю, что бы тогда делал, помнишь, Тамио-сан? А ты отвечаешь, что еще ни разу не умирал и, что в таком случае делать, не знаешь, мне было забавно услышать такое.
– В самом деле, заявление весьма философское.
Номура снова рассмеялся громче всех:
– Каков нахал. Потому-то сестра всегда говорит тебе, что ты, Тамио, просто дурак.
Еще больше раскрасневшаяся от жары в фойе, Хацуко, ругая младшего брата, делала вид, что возмущена его поведением, а тот, продолжая цепляться за руку Сюнскэ, возмутился:
– Нет, я не дурак.
– Хочешь сказать, что умный?
– Нет, и не умный тоже.
– Какой же тогда?
Посмотрев на сказавшего это Номуру, Тамио, нахмурив брови, с комически серьезным видом отрезал:
– Серединка на половинку.
Все четверо расхохотались.
– Серединка на половинку – это здорово. Если бы и взрослые так думали, они, несомненно, жили бы счастливо. Как мне кажется, в первую очередь помнить об этом должна Хацуко-сан. С Тацуко-сан, правда, все в порядке.
Когда смех стих, Номура, скрестив руки на широкой груди, стал переводить взгляд с одной девушки на другую.
– Слушайте его больше. Сегодня он решил поиздеваться надо мной.
– Теперь давай обо мне, – шутливо перевел Сюнскэ огонь Номуры на себя.
– У тебя тоже ничего не выйдет. Ты не сможешь считать себя серединкой на половинку. И не ты один. Современные люди никогда не удовлетворятся тем, чтобы быть серединкой на половинку. Они неизбежно превращаются в эгоистов. Стать эгоистом означает онесчастить не только других людей. Но онесчастить и себя самого. Здесь необходима предусмотрительность.