Не прошло и недели после музыкального вечера, как Сюнскэ неожиданно встретил в трамвае, идущем в Уэно, Тацуко.
Это произошло во второй половине дня, дул напитанный пылью ветер, что нередко бывает в Токио ранней весной. Когда Сюнскэ, заехав из университета в художественный магазин на Гиндзе, чтобы заказать раму для картины, вошел в трамвай на улице Охаритё, среди сидевших вдоль окон вагона пассажиров он увидел печальное лицо Тацуко. Сюнскэ стоял у входа и увидел Тацуко в той же черной шелковой шали, наброшенной на плечи, которая, казалось никого не замечая вокруг, просматривала лежавший на ее коленях женский журнал. Неожиданно подняв голову, она заметила его – он стоял совсем недалеко, взявшись за кожаный ремешок; на щеках Тацуко появились ямочки; продолжая сидеть, она молча кивнула ему. Не успев поклониться в ответ, Сюнскэ, растолкав пассажиров, подошел к Тацуко и взялся за ремешок, висевший над ней.
– В тот вечер я получила удовольствие…
– Я тоже…
После этих слов они умолкли.
Из окон трамвая было видно, как налетают порывы ветра и улица становится серой. Из этой серой пелены вдруг появляются выстроившиеся вдоль Гиндзы дома и тут же, словно рушась, исчезают. Какое-то время Сюнскэ смотрел сверху вниз на спокойно сидевшую на этом фоне Тацуко, и, когда молчание стало наконец невыносимым, он сказал весело, словно стараясь загладить неловкость:
– Какие у вас сегодня планы? Едете домой?
– Нет, к брату – он ездил на нашу родину.
– А как же учеба? Пропустите?
– Занятий еще нет. Они начнутся только пятого числа будущего месяца.
Сюнскэ почувствовал наконец, что сковывавший их лед застенчивости растаял. Тут на мгновение окна вагона загородили красные флаги рекламного шествия, сопровождаемого разносимыми ветром звуками труб и барабанов. Тацуко повернулась к окну, чтобы посмотреть, что происходит. В этот миг тонкий солнечный луч осветил мочку ее маленького ушка, отчего оно стало розовато-прозрачным. Как красиво, подумал Сюнскэ.
– Вы в тот вечер быстро уехали?
Тацуко спросила это мягким голоском, снова повернувшись к Сюнскэ.
– Да, через час примерно.
– Вы все еще живете в Хонго?
– Да, на улице Морикаватё.
Сюнскэ порылся во внутренних карманах форменной тужурки и протянул Тацуко визитную карточку. На мизинце Тацуко, взявшей карточку, Сюнскэ увидел узенькое колечко с сапфиром. Как красиво, снова подумал Сюнскэ.
– Это небольшая улочка у самых ворот университета. Заходите, хорошо проведем время.
– Спасибо. Как-нибудь зайду вместе с Хацуко.
Тацуко спрятала визитную карточку в оби, ее ответ был еле слышен.
Они снова замолчали и стали прислушиваться к доносившемуся снаружи шуму – то ли это грохотал трамвай, то ли завывал ветер. Но теперь молчание не было для Сюнскэ невыносимым, как в прошлый раз. Наоборот, он явственно ощущал, что в этом молчании теплится счастье.
Сюнскэ снимал квартиру на улице Морикаватё в Хонго, но, несмотря на это, место было сравнительно тихое. По рекомендации знакомого отошедший от дел владелец винного магазина на Кёбасихэн сдал Сюнскэ комнату на втором этаже своего дома, поэтому татами и сёдзи были гораздо чище, чем в обычном жилье, сдаваемом внаем. Он притащил туда огромный письменный стол и кресла, отчего в комнате стало тесновато, но зато удалось превратить ее в уютный кабинет в западном стиле. Единственными же его украшениями были тесно выстроившиеся на полках европейские книги и в рамках недорогие репродукции знаменитых европейских картин, висевшие на стене. Недовольный убранством комнаты, Сюнскэ купил еще цветок в горшке и водрузил его на инкрустированный деревом стол посреди комнаты. И сегодня примула в горшке, стоявшем на столе в плетеном тростниковом кашпо, была усыпана красными цветами.
Расставшись с Тацуко на улице Судатё, где ему нужно было сделать пересадку, Сюнскэ через час был уже в своей комнате на втором этаже и, сев в вертящееся кресло у письменного стола рядом с окном, рассеянно закурил сигарету с золотым мундштуком. Перед ним лежала раскрытая книга с вложенным между страницами разрезным ножом из слоновой кости, которую он начал читать. Но сейчас у него не было сил усвоить идеи, содержавшиеся на ее страницах. Мысли его, будто подхваченные сигаретным дымом, все время вращались вокруг Тацуко. Это призрачное видение, кружившееся в его голове, казалось осколком счастья, только что испытанного им в трамвае. И одновременно казалось предвестником огромного счастья, которое вот-вот должно прийти.
Когда в пепельнице набралось несколько окурков, послышались тяжело поднимавшиеся по лестнице шаги, замершие за раздвижной перегородкой.
– Ты дома? – послышался знакомый низкий голос.
– Заходи.
Еще до того, как Сюнскэ ответил, перегородку раздвинули и за инкрустированным деревом столом, на котором стоял горшок с примулой, появилась толстая фигура медленно, неуверенно вошедшего Номуры.
– Никто мне не ответил. Я вошел в дом и несколько раз спросил: «Есть кто-нибудь?» – но служанка даже не появилась. Делать нечего, пришлось без приглашения подняться к тебе.
Впервые пришедший сюда Номура внимательно осмотрел комнату и тяжело опустился в кресло, на которое ему указал Сюнскэ.
– Видимо, служанку куда-то послали. Отошедший от дел хозяин – глухой, поэтому твое «Есть кто-нибудь?» никто не услышал. Ты из университета?
Расставляя на столе посуду, чтобы напоить гостя черным европейским чаем, Сюнскэ посмотрел на Номуру, одетого в студенческую форму.
– Нет, сегодня должен съездить домой – послезавтра третья годовщина смерти отца.
– Печальное событие. Да и сама поездка – дело нешуточное.
– Не беспокойся, я привык туда ездить. И все же ежегодная траурная церемония в деревне – это…
Номура, словно заранее оповещая о том, что он боится поездки, нахмурил брови, но тут же взял себя в руки.
– Кстати, я пришел к тебе с просьбой…
– Что еще случилось?
Номура, смутившись, почесал коротко остриженный затылок:
– Понимаешь, нужно сходить в психиатрическую лечебницу, о которой мы с тобой говорили… Ты не сможешь вместо меня пойти туда с Хацуко-сан? Дело в том, что даже если я уеду прямо сегодня, то все равно раньше чем через неделю вернуться не смогу.
– Мне это будет трудно сделать. Ты сам говоришь, что поездка займет неделю, ничего страшного, вернешься и прекрасно сходишь с ней туда.
– Видишь ли, Хацуко-сан сказала, что хочет побывать там как можно скорее.
На лице Номуры было написано, что он в самом деле оказался в тяжелом положении, он стал одну за другой рассматривать висевшие на стене репродукции и, дойдя до «Леды» Леонардо да Винчи, перевел разговор на другое:
– О-о, смотри, как она похожа на Тацуко.
– Вот как? Мне не кажется.
Говоря это, Сюнскэ сознавал, что явно лукавит. Сознавать это ему было, конечно, неприятно. Но в то же время он испытывал при этом радость от своей маленькой хитрости.
– Похожа. Похожа. Если Тацуко еще немножко поправится, станет вылитой Ледой.
Номура, наклонившись к «Леде», какое-то время внимательно рассматривал ее из-под очков, потом, глубоко вздохнув, перевел взгляд на горшок с примулой.
– Ну так как? Может, ради нашей давнишней дружбы выполнишь миссию провожатого? Честно говоря, я думал, ты не откажешься, и даже написал об этом Хацуко-сан.
С языка Сюнскэ чуть не сорвалось: «Это уж твоя забота», но еще до того, как он произнес эти слова, перед его мысленным взором на какой-то миг явственно всплыл облик Тацуко, сидящей потупив глаза. Догадавшись, что Сюнскэ готов согласиться, Номура ударил по подлокотникам кресла:
– Если Хацуко придется пойти без тебя, станет ясно, что ты просто испугался, а Тацуко, может быть… да нет, несомненно, тоже пойдет с вами, так что не беспокойся.
Держа чашку с чаем на ладони, Сюнскэ ненадолго задумался. Поразмышлять еще немного, стоит идти или нет, или, может быть, придумать подходящий предлог, чтобы принять поручение, только что отвергнутое им, – он еще не знал, на что решиться.
– Могу пойти, но…
Сказав это, он, тут же устыдившись своей корысти, добавил, точно оправдываясь:
– Это даст мне возможность встретиться с Ниттой, мы уже давно не виделись.
– О-о, теперь я спокоен.
Номура вздохнул с облегчением и, застегнув на груди металлические пуговицы, впервые поднес ко рту чашку чая.
– В какой день?
Взгляд Сюнскэ остановился не на самом Номуре, а, скорее, на чашке с чаем, которую тот держал на ладони.
– В будущую среду… во второй половине дня, но, если тебе это не с руки, можно пойти в понедельник или пятницу.
– Менять ни к чему, в среду у меня как раз нет лекций. Я должен буду зайти за Курихара-сан?
От Номуры не укрылась нерешительность, написанная на лице товарища.
– Нет, они сами за тобой зайдут. Начать с того, что это им по пути.
Сюнскэ молча кивнул и поднес спичку к египетской сигарете, которую держал во рту, забыв прикурить. Потом с чувством облегчения откинул голову на спинку кресла.
– Ты уже приступил к своей дипломной работе? – перевел он разговор на другую тему.
– Пока читаю понемногу книги, но, когда появятся мысли, даже представить себе не могу. В последнее время столько забот на меня навалилось…
В глазах говорившего это Номуры было опасение, не насмехается ли Сюнскэ над ним. Но тот с самым серьезным видом спросил:
– Ты говоришь, «забот навалилось»?
– Разве я тебе не рассказывал? Моя мать не хочет уезжать из родных мест, и когда я закончу университет, поеду к ней и мы будем жить вместе. Придется улаживать дела с землей и всем остальным, поэтому, когда мы отметим годовщину смерти отца, я собираюсь позаботиться обо всем этом. Сейчас передо мной возникли проблемы, которые, поверь мне, не так просты, как чтение книг по истории философии, – тяжко мне приходится.