– Наконец-то мирный договор, как я слыхал, подписан. Так что теперь у тебя будет масса свободного времени.
Больной поднял свои грустные глаза и пристально посмотрел на Нитту:
– Нет, свободного времени у меня не будет. Ведь Клемансо ни за что не согласится на мою отставку.
Нитта и Сюнскэ переглянулись и, скрывая улыбку, молча направились в дальний конец палаты. Нитта обратился к благородного вида седому человеку, который уже давно внимательно следил за ними:
– Что слышно? Жена еще не вернулась?
– Вот именно. Она-то хочет вернуться, но…
Больной вдруг подозрительно посмотрел на Сюнскэ и сказал с отвратительно серьезным видом:
– Сенсей, вы привели ужасного человека. Это и есть тот самый соблазнитель. Он-то и обольстил мою жену…
– Да? В таком случае его нужно поскорее отвести в полицию.
Беззаботно изменив тон, Нитта снова повернулся к Сюнскэ:
– Знаешь, когда эти люди умрут и их мозг будет извлечен, на его красноватых извилинах окажется тонкая субстанция, напоминающая яичный белок.
– В самом деле?
Сюнскэ все еще улыбался.
– Таким образом, и извержение вулкана Бандайсан, и прошение об отставке, поданное Клемансо, и соблазняющий женщин студент появляются из этой самой субстанции, напоминающей яичный белок, – она рождает наши мысли и чувства… Остальное можно себе легко представить.
Нитта, повернувшись к копошащимся больным в серой полосатой одежде, чтобы утихомирить споры, ни к кому специально не обращаясь, сделал успокаивающий знак рукой.
Шедший в Уэно трамвай, на который сели Хацуко и Тацуко, освещенный весенним закатным солнцем, медленно отошел от остановки. Сюнскэ, сняв форменную фуражку, поклонился смотревшим в окно девушкам, державшимся за кожаные ремешки. Они улыбнулись ему. Сюнскэ показалось, что особенно пристально посмотрела на него Тацуко и ее улыбающиеся глаза были подернуты грустью. В его памяти на какой-то миг молнией мелькнул образ молодой женщины, пережидавшей дождь у входа в обшарпанное здание университета. Тут трамвай пошел быстрее, и девушки в окне в мгновение ока исчезли из его поля зрения.
Глядя вслед, Сюнскэ чувствовал, как сердце его воспламеняется от волнения. В таком состоянии ему была невыносима мысль, что сейчас он сядет в трамвай, идущий в Хонго, и после долгого пути окажется в своей тесной комнатке на втором этаже. И он в лучах заходящего солнца не спеша, куда глаза глядят, направился в сторону, прямо противоположную Хонго. На всегда оживленной улице с приближением вечера стало еще многолюднее. И витрины, и асфальт, и верхушки деревьев – в общем, все вокруг заливал весенний воздух. Это и был окружающий мир, создававший его нынешнее настроение. Вот почему вбиравшее в себя свет вечернего солнца сердце Сюнскэ, шагавшего по улице, не окрашивалось в пасмурные цвета заходящего солнца, в нем разливалась светлая радость, нисходившая с неба над его головой.
Когда стемнело, он сидел в кафе и, поев, очищал принесенное на десерт яблоко. Перед ним стояла стеклянная вазочка с искусственной лилией. За спиной механическое пианино беспрерывно исполняло музыку из оперы «Кармен». Справа и слева от него за мраморными столиками сидели посетители, которые оживленно переговаривались с напудренными официантками и смеялись. Окруженный всем этим, Сюнскэ думал о грустном молчании, воцарившемся в приемной психиатрической лечебницы после полудня. Оранжерейные розы, льющийся в окно солнечный свет, тихие звуки рояля, потупившаяся Тацуко, – в его сердце, согретом портвейном, то появлялись, то исчезали эти приятные образы. Заметив наконец, что официантка принесла зеленый чай, он случайно оторвал взгляд от яблока как раз в тот момент, когда сёдзи раздвинулись и из ночи, освещенной множеством фонарей, медленно вошел Ои Ацуо в черном пальто.
– Эй! – непроизвольно воскликнул Сюнскэ.
Ои, удивленно подняв глаза, стал осматривать кафе, где плавали клубы дыма, и сразу же увидел Сюнскэ.
– О-о, в странном заведении ты оказался, – сказал он, подойдя к столику Сюнскэ, усаживаясь на стул, не снимая пальто.
– По-моему, именно ты большой любитель подобных странных заведений.
Сюнскэ, дразня приятеля, бросил взгляд на официантку, предупредительно склонившуюся над Ои.
– Я человек богемы. Я не эпикуреец, как ты. Вот почему и в самом деле большой любитель всяких кафе, баров и даже самых дешевых кабачков.
Он уже где-то, наверное, выпил и весь раскраснелся, произнося свою пламенную речь.
– Однако, будучи большим любителем таких заведений, я и близко не подхожу к тем, где остался должен.
Ои неожиданно изменил тон, выражение его лица стало насмешливым, и, повернувшись вполоборота к стойке, он надменно приказал:
– Порцию виски.
– А остались заведения, куда ты еще можешь заходить?
– Не говори глупостей. Это только так кажется, но видишь, я же сюда пришел.
В это время самая низенькая официантка, больше всех остальных своих подруг похожая на девочку, осторожно принесла на подносе стакан виски. Это была пышущая здоровьем девушка с круглым подбородком, большими глазами, сквозь пудру просвечивала янтарная кожа. Глядя, с какой нежностью официантка, ставя на стол расплескивающийся стакан, смотрит на Ои, Сюнскэ не мог не вспомнить о его любовных делах, о которых Фудзисава в феске рассказывал Сюнскэ пару дней назад в книжной лавке Икубундо. Ои беззастенчиво смотрел на покрасневшую официантку:
– Что-то ты очень уж чинная. Если рада, что я пришел, нечего стесняться, сделай веселое лицо. Это мой близкий друг, аристократ Ясуда. Кстати, он аристократ не потому, что обладает придворным титулом. От меня он отличается только тем, что у него водятся деньжата. Моя будущая жена, О-Фудзи-сан. Здесь она первая красавица. Если ты снова зайдешь сюда, не забудь дать ей хорошие чаевые.
Закуривая, Сюнскэ улыбнулся – что ему оставалось делать. Однако лицо девушки, что было необычно для девушек такой профессии, залила краска непритворного стыда, и она, осуждающе, будто это ее младший брат, глянув на Ои, убежала к стойке, размахивая широкими рукавами яркого кимоно из дешевого шелка. Глядя ей вслед, Ои нарочито громко рассмеялся и, залпом осушив стакан, обратился к Сюнскэ, будто в шутку добиваясь его согласия:
– Ну как? Красавица, верно?
– Да, чистая, приятная девушка.
– Брось, брось. Я говорю о физической красоте O-Фудзи… О-Фудзи-сан. А не о красоте духовной, именуемой чистотой. Есть она или нет, для Ои Ацуо не имеет никакого значения.
Ничего не отвечая, Сюнскэ пускал носом табачный дым. Тогда Ои, протянув руку через стол и взяв из черепахового портсигара сигарету, атаковал его с довольно необычной стороны:
– Городской житель, как ты, слеп к такого рода красоте, это плохо.
– Просто я не такой проницательный, как ты.
– Шутки в сторону. Скорее, обо мне можно сказать, что именно я не такой проницательный, как ты. Это Фудзисава чуть что называет меня донжуаном, но, кажется, теперь пальму первенства перехватил ты. Как у тебя дела? С теми двумя красавицами?
Сюнскэ во что бы то ни стало хотел избежать сейчас разговора на эту тему. Поэтому он пропустил слова Ои мимо ушей и снова перевел разговор на официантку О-Фудзи-сан.
– Сколько ей? Я имею в виду О-Фудзи-сан.
– В этом году – восемнадцать. Родилась в год Тигра.
Ои, начиная заказанную новую порцию виски, сел с ногами на стул.
– Если речь идет о ее возрасте, то, наверно, не такая уж она чистая, хотя… в общем, мне все равно, может, чистая, а может, и не чистая, но, что ни говори, она женщина, поэтому скукотища с ней будет ужас какая.
– Женщины не заслуживают такого презрения.
– А ты их уважаешь?
Чтобы не отвечать на прямой вопрос, Сюнскэ и на этот раз лишь улыбнулся – ничего другого ему не оставалось. А Ои, перед которым стояла третья порция виски, выпустил дым прямо в лицо Сюнскэ.
– С любой женщиной скучно. Всех женщин, начиная с дам высшего общества, разъезжающих в автомобилях, и кончая самыми дешевыми проститутками, можно подразделить самое большее на десять типов. Если думаешь, что я вру, попробуй окунуться с головой в разврат. Быстро перепробуешь все эти типы женщин и потеряешь к ним всякий интерес.
– Ты что, уже потерял интерес?
– Потерял интерес? Ты, видимо, шутишь… Нет, хочешь насмехаться – насмехайся. Говоря, что мне женщины не интересны, я все равно продолжаю волочиться за ними. Тебе это может показаться глупым. Но то, что они мне не интересны, – чистая правда. И то, что интересны, тоже чистая правда.
Заказав четвертую порцию виски, Ои утратил свой обычный надменный вид, его пьяные глаза, будто наполнившись слезами, заблестели. Сюнскэ с любопытством наблюдал за происшедшей с ним переменой. Но Ои, нисколько не считаясь с тем, что подумает Сюнскэ, преспокойно выпив пятую, а потом и шестую порцию виски, пылко продолжал:
– Самое интересное, что, если не волочиться за женщинами, жить становится совсем противно, просто невыносимо. Но когда начинаешь волочиться, оказывается, что и это не интересно. Что же делать – скажи ты. Если хоть ты знаешь, что делать, то и мне не будет так грустно. Я все время повторяю это себе. Скажи, что же делать?
Сюнскэ, немного помолчав, стал шутливо успокаивать его:
– Пусть в тебя влюбятся. Это, пожалуй, может оказаться интересным.
Однако выражение лица Ои после этих слов посерьезнело, и он с силой стукнул кулаком по мраморному столику.
– Понимаешь, пока женщина в меня не влюбляется, еще можно как-то терпеть, хоть это и скучно, но, стоит ей влюбиться, все идет прахом. Исчезает сам интерес завоевания. Перестает работать и любопытство. И остается только беспросветная скука. А ведь женщина, когда отношения с мужчиной достигают определенного уровня, обязательно влюбляется в него – что тогда делать?
Сюнскэ непроизвольно был захвачен горячностью Ои:
– Так что же все-таки делать?