Макино, пока О-Рэн благодарила Тамия, взяв банку, стал ее рассматривать.
– Взгляни на этикетку. Морской котик. Консервы из морского котика… Я слыхал, что у тебя меланхолия, потому-то и преподнес эти консервы. Они очень помогают до родов, после родов, от женских болезней… Это я слышал от одного моего приятеля. Он-то и начал их выпускать.
Облизывая губы, Тамия переводил взгляд с О-Рэн на Макино.
– Постой, разве морского котика едят?
Слова Макино вызвали у О-Рэн вымученную улыбку, чуть тронувшую уголки рта. Но Тамия, размахивая руками, стал с жаром говорить:
– Едят. Разумеется, едят… Правда, О-Рэн? Морские котики интересные звери – стоит появиться самцу, и около него сразу же скапливается до сотни самок. Среди людей такое тоже встречается – возьмем, к примеру, Макино-сана. Он и лицом похож на котика. В этом все дело. Так что давайте выпьем за Макино-сана… бедного Макино-сана.
– Ну что ты болтаешь!
Макино невольно улыбнулся, правда не очень весело.
– Стоит появиться самцу… Послушай, Макино-сан, действительно котики на тебя здорово похожи.
Тамия – на его слегка изрытом оспой лице появилась широкая улыбка – продолжал как ни в чем не бывало:
– Как раз сегодня я услышал от своего приятеля… от того, который выпускает эти консервы, что когда самцы этих самых морских котиков дерутся за самок… Ну хватит об этом, чем говорить о морских котиках, я лучше попрошу О-Рэн, чтобы она сегодня предстала перед нами в своем прежнем виде. Согласна? О-Рэн-сан. Сейчас мы называем ее О-Рэн-сан, но ведь это имя было придумано, чтобы укрыться от жизни. А теперь пусть она примет свое настоящее имя. Ведь О-Рэн-сан…
– Постой-постой, так как же это они дерутся за самок? Ты сначала об этом расскажи.
Макино, забеспокоившись, постарался уйти от опасной темы. Но результат против его ожидания получился обратный.
– Как дерутся за самок? Дерутся жестоко. Но зато честно и открыто. По крайней мере, не получишь удара из-за угла, на который ты способен. Прости меня за откровенность. Я все болтаю, все болтаю, а пора бы замолчать… О-Рэн-сан, прошу тебя, выпей чашечку.
Под злобным взглядом побледневшего Макино Тамия, чтобы выйти из затруднительного положения, протянул чашечку с саке О-Рэн. Но возмущенная О-Рэн, пристально глядя на Тамия, не взяла ее.
В ту ночь О-Рэн встала с постели в четвертом часу. Выйдя из спальни на втором этаже и спустившись по лестнице, она ощупью добралась до туалетного столика. И вынула из ящика футляр с бритвой.
– Макино. Сволочь Макино.
Шепча это, О-Рэн вынула бритву из футляра. Едва ощутимо запахло бритвой, остро наточенной бритвой.
Сердце ее вдруг всколыхнула бешеная злоба. Злоба, вспыхнувшая в О-Рэн еще в то время, когда бессердечная мачеха опустилась до такой низости, что заставила О-Рэн себя продавать. Злоба, скрытая жизнью последних лет, – так скрывают морщины под белилами.
– Макино. Черт! Лучше не видеть больше белого света…
О-Рэн обернула бритву рукавом своего яркого нижнего кимоно и встала у туалетного столика.
Вдруг она услышала тихий голос:
– Не делай этого. Не делай.
Она невольно затаила дыхание. Видимо, приняв за голос тиканье часов, отсчитывавших в темноте секунды.
– Не делай этого. Не делай. Не делай.
Когда она взбегала по лестнице, голос догнал ее. Остановившись, она стала всматриваться во тьму столовой:
– Кто здесь?
– Я. Я. Я.
Голос, несомненно, принадлежал кому-то из ее добрых друзей.
– Исси-сан?
– Да, это я.
– Мы давно не виделись. Где же ты?
О-Рэн, точно все это происходило днем, села у жаровни.
– Не делай этого. Не делай.
Голос, не отвечая на ее вопрос, без конца повторял одно и то же.
– Даже ты удерживаешь меня? Но разве не лучше умереть?
– Не делай этого. Он жив. Жив.
– Кто?
Последовало долгое молчание. Нарушаемое лишь неутомимым тиканьем часов.
– Кто жив?
Безмолвие продолжалось еще некоторое время, но вот наконец голос произнес дорогое ей имя:
– Кин… Кин-сан… Кин-сан.
– Правда? Если бы только это оказалось правдой…
Подперев щеку рукой, О-Рэн глубоко задумалась.
– Но если Кин-сан жив и не приходит, значит он не хочет встречаться со мной?
– Придет. Обязательно придет.
– Придет? Когда?
– Завтра. Придет к Мирокудзи, чтобы встретиться с тобой. К Мирокудзи. Завтра вечером.
– К мосту Мирокудзи, да?
– К мосту Мирокудзи. Придет вечером. Обязательно придет.
Больше голос ничего не сказал. О-Рэн в одном нижнем кимоно, не чувствуя предутреннего холода, долго еще сидела неподвижно.
На следующий день О-Рэн вышла из своей спальни на втором этаже лишь к вечеру. Она встала с постели в четыре часа и тщательнее, чем обычно, занялась косметикой. Потом, точно собираясь в театр, стала надевать свои лучшие кимоно – и верхнее, и нижнее.
– Слушай, что это ты так наряжаешься?
Это обратился к ней Макино, который в тот день не пошел на службу и бездельничал в доме содержанки, читая иллюстрированный журнал «Жанровые картинки».
– Мне надо кое-куда сходить… – холодно бросила О-Рэн, стоя перед туалетным столиком и завязывая ленту в белый горошек, поддерживающую бант оби.
– Куда?
– Мне нужно к мосту Мирокудзи.
– К мосту Мирокудзи?
Макино овладело скорее беспокойство, чем подозрение. Это наполнило сердце О-Рэн бешеной радостью.
– Какие у тебя могут быть дела у моста Мирокудзи?
– Какие дела?..
Презрительно глядя в лицо Макино, она неторопливо застегивала пряжку шнурка, которым повязывают оби.
– Не волнуйтесь. Топиться я не собираюсь…
– Не болтай глупостей.
Макино швырнул на циновку журнал и досадливо щелкнул языком.
Было около семи часов вечера… Мой приятель врач К., рассказав обо всем, что случилось до этого, продолжал не спеша:
– Макино пытался удержать О-Рэн, но она, не слушая его, ушла. Служанка тоже беспокоилась и хотела пойти вместе с ней, но О-Рэн капризничала, словно ребенок: если не отпустите – умру. Ну что тут было делать. Одну ее, разумеется, нельзя было отпускать, и Макино решил тайком пойти вслед за ней.
Как раз в тот вечер неподалеку от моста Мирокудзи был храмовой праздник в честь бодхисатвы Якуси. Улицу, ведущую к мосту, несмотря на холодное время, запрудили толпы людей. Это, конечно, было на руку Макино; он мог незаметно идти за О-Рэн и следить за ней.
По обеим сторонам улицы бойко шла праздничная торговля. В свете масляных жестяных ламп искрились причудливые спирали вывесок торговцев сладостями, красные зонты торговцев бобами. Но О-Рэн, казалось, ничего не видела. Опустив голову, она упорно пробиралась сквозь толпу. Макино с трудом поспевал за ней, и она ушла далеко вперед.
Подойдя к мосту Мирокудзи, О-Рэн наконец остановилась и стала оглядываться по сторонам. Там, где дорога поворачивала к реке, стояли почти сплошь лавки садовников, торговавших карликовыми деревцами. Поскольку деревца растили к храмовому празднику, особо интересных экземпляров не было, если не считать крохотных сосен и кипарисов, раскинувших свои густые ветви на этой малолюдной улице.
«Хорошо, она пришла сюда, но ради чего?» – растерянно спрашивал себя Макино, который наблюдал за любовницей, укрывшись за телеграфным столбом у моста. А О-Рэн все стояла там, задумчиво рассматривая выставленные в ряд карликовые деревья. Тогда Макино тихо подошел к ней сзади. И вдруг услышал, как О-Рэн шепотом радостно повторяет: «И правда, превратился в лес. Наконец-то Токио превратился в лес…»
– Если бы все на том и кончилось, было бы хорошо…
К. продолжал:
– Тут вдруг, продираясь сквозь толпу, подбежала белая как снег собачонка, и О-Рэн, протянув к ней руки, подняла ее и прижала к груди. Потом, точно во сне, начала шептать что-то непонятное: «Ты тоже ко мне пришла? Ты прибежала, наверно, издалека. На твоем пути были горы, были безбрежные моря. С тех пор как мы расстались, не было дня, чтобы я не плакала. Собачка, которую я взяла вместо тебя, недавно умерла». Собачонка была, видимо, совсем домашняя – она не лаяла и не кусалась. Лишь тихонько скулила и лизала руки и лицо О-Рэн.
Не в силах смотреть на это, Макино позвал О-Рэн. Но она сказала, что ни за что не вернется домой до тех пор, пока сюда не придет Кин-сан. Поскольку был праздник, вокруг них сразу же собралась толпа. Некоторые громко говорили: «Такая красавица – и безумная». Для О-Рэн, очень любившей собак, эта новая собака была огромным утешением. После долгих препирательств О-Рэн наконец согласилась идти домой. Но отделаться от зевак было не так-то просто. Да и сама О-Рэн все время порывалась вернуться к мосту.
Поэтому, когда Макино, успокаивая и уговаривая О-Рэн, привел ее наконец домой, на улицу Мацуи, он весь взмок…
Дома О-Рэн, прижимая к груди белую собачку, поднялась на второй этаж, в спальню. В темной комнате она спустила с рук это жалкое существо. Виляя коротким хвостиком, собака стала носиться по комнате. Она все делала, как первая собачонка О-Рэн, так же вскочила на кровать, с кровати на тумбочку.
– Ой…
Вспомнив, что в комнате темно, О-Рэн стала удивленно озираться. Прямо над ее головой с потолка свисала китайская лампа под стеклянным абажуром – неизвестно, когда ее зажгли.
– Как красиво. Кажется, я вернулась в прошлое.
Некоторое время она любовалась приятным светом, исходящим от лампы. Но, взглянув на себя в зеркало, покачала головой:
– Я теперь не прежняя Хэйлянь. Я – японка О-Рэн, и Кин-сану нечего ко мне приходить. Но если бы только Кин-сан пришел…
Вдруг О-Рэн подняла голову и снова вскрикнула. Там, где раньше была собачонка, теперь лежал китаец – опершись локтем о подушку, он курил опиум! Крутой лоб, длинная коса, наконец, родинка у левого глаза – все несомненно указывало на то, что это Кин-сан. Увидев О-Рэн, китаец, не выпуская трубки изо рта, чуть улыбнулся, как прежде, своими ясными глазами.