«В человеческой жизни заключены страдания, поэтому надо наслаждаться ею.
Человек смертен, потому знает, что такое жизнь.
Обрести избавление от смерти и страданий – невыносимая скука.
Бессмертный мудрец не стоит обычного человека с его смертью и страданиями».
Возможно, мудрец соскучился по человеческой жизни и специально бродил в поисках страданий.
1922
О-Сино
Собор южных варваров. Обычно в это время сквозь оконные витражи пробивается солнце. Но сейчас сезон дождей и небо затянуто тучами, поэтому внутри темно, как будто уже наступили сумерки. В центре тускло поблескивают полированным деревом окружающие кафедру высокие готические колонны. В дальнем приделе неугасимая лампада освещает стоящую в киоте фигуру святого. Прихожане давно разошлись.
В полумраке видна одинокая фигура рыжеволосого патера: он стоит, склонив голову в молитве. Ему лет сорок пять – сорок шесть. У него узкий лоб, выдающиеся вперед скулы, густая борода. По полу стелется подол так называемого абито, что-то вроде монашеской мантии. Четки контацу, обвиваясь вокруг запястья, зелеными камнями свисают вниз.
Разумеется, в соборе царит тишина. Патер стоит неподвижно, погрузившись в молитву.
Но вот в собор робко входит японка. Одета она, как жена самурая, в расшитое гербами старое кимоно с черным оби. Лет ей около тридцати с небольшим. Однако, если приглядеться, видно, что она выглядит старше своих лет. Во-первых, у нее очень нездоровый цвет лица. Вокруг глаз черные круги. Впрочем, черты скорее красивые. Хотя, возможно, их безукоризненная правильность придает лицу слишком суровое выражение.
С опаской поглядывая на купель и аналой, женщина робко прошла в собор. И тут вдруг заметила в полумраке стоявшего на коленях перед алтарем патера. Словно испугавшись чего-то, она застыла на месте. Но очевидно, сразу же поняла, что он погружен в молитву. И, не спуская с него глаз, молча стала рядом.
В соборе по-прежнему царила тишина. Патер не шевелился, женщина тоже, словно оцепенела. Так продолжалось довольно долго.
Но вот патер закончил молиться и поднялся с колен. Тут только он увидел, что перед ним, будто желая что-то сказать, стоит женщина. В собор южных варваров люди заходили довольно часто, многим просто хотелось поглазеть на диковинного Будду, распятого на кресте. Но непохоже было, что эта женщина зашла в собор только из любопытства. Приветливо улыбаясь, патер с трудом выговорил по-японски:
– Вам что-нибудь угодно?
– Да, я хотела просить вас…
Женщина вежливо поклонилась, низко опустив голову. Одета бедно, но волосы уложены очень изящно в прическу «когаймагэ». Патер поблагодарил ее ласковой улыбкой. Его рука беспрестанно перебирала четки из зеленых камней, то наматывая их на пальцы, то отпуская.
– Меня зовут Сино, я вдова Итибангасэ Хамбэя. Дело в том, что мой сынок Синнодзё очень болен…
Сначала женщина запиналась, но, быстро овладев собой, стала говорить гладко, словно декламируя. Привело же ее в собор следующее. Синнодзё в этом году будет пятнадцать. Начиная с весны он вдруг стал прихварывать. Кашель, жар, совершенно потерял аппетит. Сино ухаживала за сыном как могла: показывала его врачам, покупала лекарства, делала все, что было в ее силах. Но никакого улучшения нет. Наоборот, он слабеет с каждым днем. Кроме того, в последнее время они находятся в стесненных обстоятельствах, и она уже не может платить за лечение. Она слышала, что патер из собора южных варваров столь искусный врачеватель, что исцеляет даже больных лейкодермой. Потому-то она и решилась просить его помочь Синнодзё…
– Могу ли я надеяться? Вы придете? – спросила женщина, пристально глядя патеру прямо в глаза. В ее взгляде не было ничего похожего ни на мольбу, ни на замешательство. Только холодная настойчивость.
– Хорошо, я посмотрю его, – кивнул патер, задумчиво теребя бороду. Женщина просила помощи не для души. Она пришла просить помощи для тела. Но что тут плохого? Ведь тело – дом для души. Если содержать в порядке дом, то и обитающий в нем избавится от недугов. Разве проповедник Фабиан не пришел к истинной вере именно таким образом? Да и не только он. Может быть, и эту женщину привел сюда промысел Божий?
– Твой сын может прийти сюда?
– Боюсь, что это невозможно.
– Тогда отведи меня к нему.
В глазах женщины вспыхнула мгновенная радость:
– Вы правда пойдете? Какое счастье!
Патер почувствовал себя растроганным. В тот миг с женщины словно упала маска, и взору открылось лицо матери. Перед ним стояла уже не добропорядочная самурайская жена. И даже не японка. А просто мать, такая же мать, как та всемилосердная, всеблагодатная, всепрощающая Царица Небесная, которая когда-то кормила своей прекрасной грудью лежащего в яслях младенца Христа. Горделиво приосанившись, патер ободряюще сказал женщине:
– Успокойся. Я знаю, чем болен твой сын. Я позабочусь о нем. Во всяком случае, сделаю все, что смогу. Если же окажется, что человеку не по силам…
– Только бы вы посмотрели его, – робко перебила патера женщина, – а дальше будь что будет. Потом мне останется полагаться только на защиту бодхисатвы Каннон из храма Киёмидзу.
Бодхисатва Каннон! При этих словах лицо патера потемнело от негодования. Испепеляя ничего не понимающую женщину грозным взглядом, он обрушился на нее с гневными речами.
– Берегись! – кричал он, и голова его тряслась от ярости. – Каннон, Шакья, Хатиман, Тэндзин и все прочие, кому вы поклоняетесь, – это деревянные или каменные идолы, не более. Есть только один истинный Бог, истинный Владыка Небесный. Только Бог может либо убить твое дитя, либо спасти его. Идолам это не дано. Если дорог тебе сын, перестань молиться идолам.
Женщина, прижимая к подбородку воротник поношенного кимоно, изумленно глядела на патера. Трудно сказать, доходил ли до нее вообще смысл его гневных речей. Однако патер, выставив вперед бороду и словно нависая над женщиной, продолжал усердно поучать ее:
– Верь в истинного Бога. А истинный Бог наш – один Иисус Христос, родившийся в Вифлееме Иудейском. Другого бога нет. Иначе думает только дьявол, падший ангел, изменивший свое обличье. Ради нашего спасения Иисус позволил даже распять себя на кресте. Взгляни сюда, вот Он.
Торжественно протянув руку, патер указал на находящийся позади него витраж. Освещенный тусклым дневным светом витраж отчетливо выделялся в полумраке собора, являя взору картину страстей Господних. Ниже были изображены плачущая Мария и ученики. Женщина, сложив на японский манер ладони, робко подняла глаза к витражу.
– Это и есть Бодхисатва южных варваров, о котором столько говорят? Если Распятый спасет моего сына, я согласна служить ему всю оставшуюся жизнь. Прошу вас, помолитесь, чтобы он явил чудо и защитил нас.
Женщина говорила спокойно, но в голосе ее звучало глубокое волнение.
Патер, словно гордясь победой, заговорил еще более приподнятым тоном. Взгляд его по-прежнему был обращен к витражу.
– Иисус Христос, ради очищения нас от грехов, ради спасения душ наших, сошел на землю. Послушай же, какие испытания, какие муки выпали ему на долю.
Исполненный священного трепета патер, меряя шагами пространство собора, принялся рассказывать женщине о жизни Иисуса Христа. Об ангеле, который принес добродетельной Деве Марии весть о том, что понесет Она Бога во чреве Своем. О том, как родился Он в яслях. О волхвах с Востока, которые, ведомые звездой, возвестившей Его Рождение, принесли Ему дары: ладан и смирну. О младенцах, убиенных царем Иродом, который страшился прихода Мессии. О том, как крестился Он от Иоанна, как, взойдя на гору, проповедовал свое Учение, как обратил воду в вино, как исцелил слепых, как изгнал семь бесов из Марии Магдалины, как воскресил умершего Лазаря, как ходил по воде, как въехал в Иерусалим верхом на осле, о печальной последней вечере, о молитве на Елеонской горе…
Голос патера, подобно гласу Божьему, звучал в полумраке собора. Женщина молча внимала, глаза ее блестели.
– Подумать только, Иисус был распят вместе с двумя разбойниками! Кто не содрогнется, представив себе Его печаль, Его муки? А какое отчаяние звучало в Его последних словах: «Или, Или! лама савахфани?» Это значит: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»…
Неожиданно патер замолчал. Женщина, бледная как смерть, пристально смотрела на него, закусив нижнюю губу. И во взоре ее сверкал отнюдь не благоговейный трепет. Нет, он увидел там лишь холодное презрение и неистовую ненависть. Пораженный, патер потерял дар речи и некоторое время, словно глухонемой, только молча хлопал глазами.
– Так, значит, вот каков этот ваш «истинный Бог», этот Бодхисатва южных варваров? – От прежней робости женщины не осталось и следа, теперь она говорила, словно готовясь нанести смертельный удар. – Мой супруг, Итибангасэ Хамбэй, был всего лишь ронином, принадлежавшим роду Сасаки. Но он ни разу не показал спины врагу. Взять хотя бы то давнее сражение возле замка Тёкодзи – тогда мой супруг проиграл в карты все свои доспехи, не говоря уже о коне. Но когда настал день решительной схватки, он завернулся в бумажное хаори, на котором было большими знаками написано: «помилуй меня, будда Амида», подхватил вместо стяга длинный стебель бамбука, увенчанный листьями, и с обнаженным мечом в три сяку пять сунов в правой руке и раскрытым красным веером в левой, громко распевая: «На мальчиков чужих заглядываться брось, уж лучше голову в честном бою сложить…» – бросился на войско Сибата, которого люди господина Ода называли сущим дьяволом. Да, тогда его меч порубил немало голов. А это ваш Господь? Его распяли, а он только и знает, что жаловаться да хныкать! Презренный трус! Какой прок может быть от его учения? Ты же черпал из одного с этим трусом потока, и никогда ноги твоей не будет в моем доме, где стоит поминальная табличка моего дорогого мужа, никогда не позволю тебе лечить моего больного мальчика. Синнодзё – сын человека, которого называли «рубака Хамбэй». Да я лучше вспорю себе живот, чем дам ему выпить лекарства, приготовленного трусом! Знай я об этом раньше, никогда бы сюда не пришла. Только об этом я и жалею.