Дэнкити был сразу же изгнан из дома Масуя и стал одним из сынков шулера Мацугоро по кличке Томаруно Мацу. Почти двадцать лет с тех пор он вел жизнь гуляки.
Примечание 5. В «Древесной листве» сообщается, что за это время он и дочь Масуя похитил, и ограбил некий гостиный двор для господ в Нагакубо. Но достоверность этих сведений, учитывая их отсутствие в других источниках, определить невозможно. К примеру, в «Жизнеописаниях» отрицается справедливость написанного в «Древесной листве»: «Говорят, что Дэнкити частенько вел беспутную жизнь вместе с молодчиками со всего уезда. Стоит ли повторять заведомый вымысел? Дэнкити – почтительный сын, желающий отомстить убийце отца, мог ли он вести себя столь недостойно?» Очевидно, все это время Дэнкити не забывал о своем страстном желании мести. Даже сравнительно мало к нему расположенный Минагава Тёан пишет: «Дэнкити не рассказывал дружкам о мести, а тех, кому это было известно, притворно уверял, что и сам не знает имени врага. Такое поведение свидетельствует о серьезности его намерений». Но время проходило напрасно, и о месте пребывания Хэйсиро ничего не было слышно.
И вот осенью 6-го года Ансэй Дэнкити неожиданно узнал, что Хэйсиро находится в деревне Кураи. Правда, на поясе у ронина уже не было, как прежде, двух самурайских мечей. Неизвестно когда приняв постриг, он теперь служил сторожем храма бодхисатвы Дзидзо в деревне Кураи. Дэнкити испытал благодарность за явленную ему «милость богов».
Кураи – небольшая деревушка в горах, не более чем в пяти ри от Нагакубо. К тому же деревня эта соседствовала с Сатиямой, и каждая тропка там была ему знакома. Уточнив, что Хэйсиро теперь зовется Дзёканом, Дэнкити 7-го числа 9-й луны 6-го года Ансэй надел плетенную из осоки шляпу, прицепил к поясу длинный меч работы безвестного мастера из провинции Сагами и в одиночку отправился вершить месть. Наконец-то, на 23-й год после смерти отца, ему предоставлялась возможность осуществить свою заветную мечту.
В деревню Кураи Дэнкити вошел вскоре по истечении часа Пса. Он специально выбрал вечер, чтобы ничто не смогло помешать ему. Холодной ночью по деревенской дороге Дэнкити направился к укрытому в тени горного леса храму бодхисатвы Дзидзо. Заглянув через дырку в бумаге сёдзи, он увидел на стене, слабо озаренной горящими поленьями, чью-то большую тень. Но оттуда, откуда он смотрел, увидеть ее хозяина он не мог. Ясно было только, что большая тень перед его глазами, без сомнения, принадлежала бритоголовому монаху. Тем не менее Дэнкити некоторое время старательно прислушивался к доносившимся звукам, но не заметил никаких признаков присутствия кого-либо, кроме этого жалкого сторожа. Прежде всего Дэнкити тихонько положил, перевернув, свою дорожную шляпу из осоки на камень под водостоком, затем снял дождевик и, свернув вдвое, положил в шляпу. И плащ, и шляпа успели уже промокнуть от вечерней росы. И тут он вдруг почувствовал необходимость облегчиться. Делать нечего – Дэнкити отошел в лесные заросли и, присев под лаковым деревом, справил нужду. «Его самообладание ошеломляет», – восхищается Тасиро Гэмбо. «Хладнокровное мужество Дэнкити превыше похвал!» – с одобрением восклицает Коидзуми Косё.
Приведя себя в порядок, Дэнкити вынул из ножен меч и с шумом раздвинул сёдзи храма. Перед очагом, с наслаждением вытянув ноги, сидел монах. «Кто та-ам…» – подал он голос, не оборачиваясь. Дэнкити слегка растерялся. Во-первых, поведение монаха не вязалось с представлением о враге, которому следует мстить. А во-вторых, фигура его со спины была неизмеримо более тощей, чем он воображал. На мгновение Дэнкити даже усомнился, тот ли перед ним, кого он ищет. Однако теперь раздумывать было уже, разумеется, поздно.
Дэнкити, рукою задвинув за собой сёдзи, позвал: «Хаттори Хэйсиро!» Но монах и теперь без всякого испуга с недоумением оглянулся на пришельца. Впрочем, заметив блеск клинка, он сразу подтянул к себе колени, обтянутые монашеским облачением. Лицо монаха в свете пламени из очага было старческим – кожа да кости. Однако Дэнкити отчетливо почувствовал в этом лице что-то от Хаттори Хэйсиро.
– Кто будет господин?
– Дэнкити, сын Дэндзо. Не забыл, поди, мою обиду?
Дзёкан широко раскрытыми глазами молча смотрел на Дэнкити. На лице его читался невыразимый страх. Приняв боевую стойку с мечом, Дэнкити хладнокровно наслаждался этим страхом.
– Итак, я пришел отомстить. Сейчас же вставай и сразимся!
– Как это – вставай? – На лице Дзёкана промелькнула улыбка. И что-то необъяснимо жуткое почудилось Дэнкити в этой улыбке. – Господин полагает, что я могу стоять, как и прежде? Я теперь, как видите, калека. Ноги у меня не действуют.
Дэнкити невольно отступил на шаг. Стало видно, что острие меча, который он держал перед собой обеими руками, дрожит. Дзёкан, заметив это, добавил, не скрывая беззубого рта:
– Ни встать ни сесть – такой я теперь.
– Ври больше, так я и поверил!..
Дэнкити неистово сыпал бранью, Дзёкан же, напротив, становился все невозмутимее.
– Зачем мне лгать? Можете спросить в деревне. После прошлогодней болезни ноги у меня совсем отнялись. Но…
Прервавшись, он посмотрел Дэнкити прямо в глаза:
– Но малодушничать не стану. Все, как вы говорите, – родитель ваш пал от моей руки. Если вы готовы зарубить калеку, я с легким сердцем встану под удар.
В последовавший за этим краткий миг молчания Дэнкити ощутил, как разнообразные чувства обуревают его душу. Пульсация этих чувств – ненависти, сострадания, презрения, страха – только понапрасну тупила острие его меча. Вперив взгляд в Дзёкана, он колебался: нанести ли удар?
Жестом почти надменным Дзёкан развернул к Дэнкити плечо. И в этот момент Дэнкити уловил смешанное с винными парами дыхание Дзёкана. В сердце его тотчас же вспыхнул прежний гнев. Гнев на самого себя, не спасшего отца. Гнев, не истребимый ничем, кроме мести любой ценой. Задрожав в боевом порыве, Дэнкити внезапно рассек Дзёкана наискось до самого пояса…
Слух о блистательной мести Дэнкити кровному врагу распространился по всему уезду. Люди, разумеется, не были излишне строги к почтительному сыну за его поступок. Правда, он забыл заблаговременно подать официальное уведомление о мести и потому, похоже, не получил причитающегося в таких случаях вознаграждения. История последующей жизни Дэнкити, к сожалению, не входит в тему нашего повествования. Но если изложить ее вкратце, она такова: после реставрации Мэйдзи[60] Дэнкити торговал лесом, однако преследовавшие его одна за другой неудачи в итоге привели его к психическому заболеванию. Умер он осенью 10-го года Мэйдзи 53 лет от роду.
Примечание 6. Однако ни в одном из источников нет описания последних минут его жизни. К примеру, «Житие почтительного сына Дэнкити» завершается такими словами:
«Дэнкити после этого познал достаток и процветание, и старость его была радостной. Поистине в семье, где изобильно такое сокровище, как добродетель, потомки благоденствуют. Слава Будде Амида, слава Будде Амида».
1924
Генерал Ким
Одним летним днем два монаха в соломенных шляпах брели по проселочной дороге. Это было где-то неподалеку от селения Тонури уезда Йонгангун провинции Пхёнаннамдо в Корее. Эти двое не были обычными монахами-скитальцами, которые влекутся по миру, подобно облакам или текущей воде. На самом деле они приехали из далекой Японии и имели вполне определенную цель – выведать, каково положение дел в Корее. Один из «монахов», Като Киёмаса, был правителем Хиго, второй, Кониси Юкинага, – правителем Сэтцу.
Поглядывая по сторонам, монахи шагали меж зеленых полей. И вдруг заметили, что на обочине дороги, положив себе под голову круглый камень, сладко спит какой-то деревенский мальчишка. Като Киёмаса из-под шляпы так и впился цепким взглядом в лицо мальчика.
– У малыша черты незаурядного человека, – сказал этот неустрашимый воин и, недолго думая, ударом ноги выбил камень из-под головы мальчика. Но что за диво – голова не упала на землю, а осталась на том же самом месте, только теперь вместо камня под ней было пустое пространство, мальчик же продолжал спать как ни в чем не бывало!
– Да, похоже, что это непростой малыш.
Рука Киёмасы невольно потянулась к мечу, спрятанному под красновато-желтым плащом. Как видно, он решил в зародыше искоренить то, что когда-нибудь в будущем могло обернуться бедой для страны Ямато. Но Юкинага, ухмыльнувшись, задержал его руку:
– Да что он может, этот мальчишка? Не оскверняй себя бесполезным убийством.
Монахи снова двинулись в путь меж зеленых полей. Но встревоженный не на шутку Киёмаса долго еще оглядывался, воинственно топорща свои тигриные усы…
Прошло три года, и те же два монаха, Като Киёмаса и Кониси Юкинага, вместе с многочисленным войском вторглись в пределы восьми корейских провинций. Жители обратились в бегство, оставив позади сожженные дома, родители потеряли детей, у мужей были отняты жены. Кёнсон пал. Пхёнъян тоже больше уже не принадлежал корейскому вану. Ван Сонджо бежал в Ыйджу и там дожидался подкрепления от минского государя. А пока ему оставалось лишь беспомощно взирать на то, как войска Ямато попирали его землю, превращая в пепелище ее прекрасные горы и реки. Но к счастью, Небеса не оставили Корею. Ее спас Ким Ын Со, тот самый мальчик, который явил когда-то чудо на меже меж зеленых полей.
Ким Ын Со прибежал в ставку в Ыйджу и был проведен к бледному и осунувшемуся вану Сонджо.
– Доверьтесь мне, государь, и пусть тревога уйдет из вашего сердца.
Ван печально улыбнулся в ответ:
– Разве ты не слышал, что даже демонам не всегда удается победить воинов Ямато? Если ты полагаешь, что это по плечу тебе, добудь сначала голову кого-нибудь из военачальников.
Один из предводителей войска Ямато, Кониси Юкинага, давно уже был увлечен пхёнъянской гетерой по имени Кевольхян. Кевольхян была необыкновенной красавицей, во всем Пхёнъяне не нашлось бы ей равных. Но, не забывая о драгоценных шпильках из китайского нефрита, украшавших ее прическу, она ни на миг не забывала и о горе, постигшем ее родину. Даже когда она смеялась, в ее блестящих, опушенных длинными ресницами глазах таилась глубокая печаль.