– Ну как, купаться можно?
– Сегодня, пожалуй, холодновато.
Так, разговаривая, мы шли, раздвигая густую высокую траву. (Когда мы вошли в эти заросли травы, на которой застыли капли влаги, икры начали зудеть, и мы замолчали.) Действительно, было слишком свежо, чтобы лезть в воду. Но нам так жаль было расставаться с морем в Кадзусе, вернее, с уходящим летом.
Когда мы приходили к морю, обычно даже еще накануне, семь-восемь юношей и девушек пытались кататься на волнах. А сегодня ни души, убраны и красные флажки, ограждающие пляж. Лишь волны обрушивались на бескрайний берег. Даже в раздевалке, отгороженной тростниковыми щитами, даже там одна лишь рыжая собака гонялась за роем мошкары. Но и она, увидев нас, тут же убежала. Я снял только гэта – купаться не было ни малейшего желания. Но М. уже успел сложить в раздевалке купальный халат и очки и, повязавшись полотенцем поверх купальной шапочки, стал осторожно входить в воду.
– Ты что, собираешься купаться?
– А чего ради мы пришли?
М. вошел в воду по пояс, несколько раз окунулся и повернул ко мне улыбающееся загорелое лицо:
– Давай и ты лезь.
– Не хочется.
– Ну да, была бы здесь хохотушка, полез бы, наверно.
– Ну что ты глупости болтаешь.
Хохотушкой мы прозвали пятнадцати-шестнадцатилетнюю школьницу, с которой обменивались здесь приветствиями. Девушка не отличалась особой красотой, но была свежей, точно молодое деревце. Однажды после полудня дней десять назад мы вылезли из воды и лежали на горячем песке. Она быстро шла в нашу сторону, мокрая, с доской в руках. Неожиданно увидев, что мы лежим у нее под ногами, она, сверкнув зубами, рассмеялась. Когда она прошла, М. повернулся ко мне с улыбкой: «А она заразительно хохочет». С тех пор мы и прозвали ее хохотушкой.
– Значит, не полезешь?
– Ни за что не полезу.
– У, эгоист!
М., то и дело окунаясь, заходил все дальше в море. Не обращая на него внимания, я начал взбираться на небольшую дюну чуть в стороне от раздевалки. Потом, подложив под себя взятые напрокат гэта, решил закурить. Но сильные порывы ветра никак не давали поднести зажженную спичку к папиросе.
– Эй!
Я не заметил, что М. успел вернуться и, стоя у самого берега, что-то кричит мне. Но из-за беспрерывного шума волн я не разобрал, что он кричит.
– Ну, что такое?
Не успел я это сказать, как М. уже в накинутом на плечи купальном халате опустился рядом со мной.
– Подумай только, медуза обожгла.
Несколько дней назад в море неожиданно стало как будто больше медуз. В самом деле, третьего дня утром у меня по левому плечу и предплечью протянулся след, как от иглы.
– Что обожгла?
– Шею. Обожгла-таки. Обернулся, а там плавает несколько штук.
– Потому-то я и не полез в воду.
– Ври больше… Но купание, в общем, кончилось.
Побережье, насколько хватал глаз, кроме тех мест, где на берег были выброшены водоросли, клубилось в лучах солнца. Лишь изредка по нему пробегала тень облака. С папиросами в зубах мы молча наблюдали за волнами, накатывающимися на песок.
– Ну как, решился ты занять должность преподавателя?
– Пока нет. А ты?
– Я? Я… – М. хотел что-то сказать, но в это время нас вспугнул неожиданный смех и топот ног. Это были две девушки-ровесницы в купальных костюмах и шапочках. Они бежали прямо к берегу, нарочно проскочив совсем рядом с нами. Провожая глазами их спины, их гибкие спины, одну в ярко-красном, другую в полосатом, точно тигр, черно-желтом купальнике, мы, будто сговорившись, улыбнулись.
– Смотри, эти девушки тоже еще не вернулись в город.
В шутливом тоне М. крылось некоторое волнение.
– Может, еще разок влезешь в воду?
– Если бы она была одна, стоило бы лезть. А то с ней Зингез…
Как и хохотушке, этой, в черно-желтом купальнике, мы тоже дали прозвище – Зингез. «Зингез» означало чувственное (sinnlich) лицо (gesicht). Мы оба не питали к ней никакой симпатии. К другой девушке тоже… Впрочем, к другой девушке М. проявлял некоторый интерес. Больше того, он даже настаивал, чтобы ему были созданы условия: «Ты давай с Зингез. А я с той».
– Хорошо, что ты это понимаешь!
– Нет, ужасно обидно.
Девушки, взявшись за руки, уже выходили на мелкое место. Брызги волн беспрерывно липли к их ногам. Точно боясь намокнуть, девушки каждый раз подпрыгивали. Их игра казалась такой веселой, что диссонировала с опустевшим, окутанным последним теплом взморьем. В своей прелести они скорее походили не на людей, а на мотыльков. Слушая их смех, доносимый ветром, мы некоторое время смотрели на удалявшиеся от берега фигурки.
– Удивительно смелые, а?
– Еще идут.
– Уже… Нет, еще идут.
Они уже давно не держались за руки и шли в море каждая в отдельности.
Одна из девушек – та, что в ярко-красном купальнике, – двигалась особенно решительно. Не успели мы оглянуться, как она зашла в воду по грудь и стала что-то пронзительно кричать, подзывая подругу. Даже издали было видно ее смеющееся лицо, прикрытое до бровей купальной шапочкой.
– Кажется, медуза?
– Может, и медуза.
Но они заходили все дальше и дальше в море и наконец поплыли.
Вскоре стали видны лишь купальные шапочки. Только тогда наконец мы поднялись с песка. И, почти не переговариваясь (мы изрядно проголодались), не спеша пошли домой.
…Вечер был по-осеннему прохладный. Покончив с ужином, мы вдвоем, прихватив нашего приятеля X., приехавшего погостить домой, в этот городок, и с N. – молодым хозяином гостиницы, снова пошли к морю. Пошли мы вчетвером не для того, чтобы погулять вместе. Каждый направлялся по своим делам: X. – навестить дядю в деревне S., N. – заказать у плетельщика из той же деревни корзины для кур.
Дорога в деревню S. шла по побережью, огибала высокую дюну и сворачивала в противоположную сторону от пляжа. Море спряталось за дюной, и шум волн едва доносился. Но росшие повсюду кустики травы, выбросив черные метелочки, не умолкая шелестели на ветру, дувшем с моря.
– В этом краю, кажется, растет морской рис… N.-сан, как здесь называют эту траву?
Я сорвал травинку и протянул ее N., одетому в короткое летнее кимоно.
– Нет, вроде бы не спорыш… Как же она называется? Х.-сан, наверно, знает. Он местный, не то что я.
Мы тоже слышали, что N. приехал сюда из Токио зятем. Кроме того, мы еще слышали, что его жена-наследница как будто летом прошлого года, родив мальчика, ушла из дому.
– И в рыбе Х.-сан смыслит куда лучше, чем я.
– Вот как, Х.-сан такой ученый? А я думал, он знает толк лишь в фехтовании.
X., хотя N. так говорил о нем, лишь весело улыбался, продолжая тащить палку для лука.
– М.-сан, вы тоже, наверно, чем-нибудь занимаетесь.
– Я? Я, это… я только плаваю.
Закурив, N. стал рассказывать о биржевом маклере из Токио, которого в прошлом году во время купания укусила маленькая рыбешка. Этот маклер, что бы ему кто ни говорил, упорно доказывал, что нет, его укусила не эта рыбешка, а совершенно точно – морская змея.
– А морские змеи в самом деле существуют?
На этот вопрос ответил лишь один человек – высокого роста, в панаме. Это был X.
– Морские змеи? Морские змеи и правда водятся в нашем море.
– И в это время тоже попадаются?
– Ну еще бы, хотя редко.
Мы, все четверо, рассмеялись. Тут нам повстречались двое ловцов нагарами (нагарами – один из видов моллюсков), тащивших корзины для рыбы. Оба они были крепкого сложения, в красных фундоси. Тела их блестели от воды, но вид был грустный, скорее даже жалкий. Поравнявшись с ними, N. коротко ответил на их приветствие и сказал:
– В баньку бы сейчас.
– Занятию их не позавидуешь.
Мне показалось, что я ни за что не смог бы стать ловцом нагарами.
– Да, никак не позавидуешь. Ведь им приходится далеко заплывать, а сколько раз нырять на дно…
– А если к фарватеру унесет, ни за что не спастись.
Размахивая палкой, X. рассказывал о разных фарватерах. Большой фарватер начинается в полутора ри от берега и тянется в открытое море… Об этом мы тоже поговорили.
– Постойте, Х.-сан, когда же это было? Помните, прошел слух, будто появился призрак ловца нагарами.
– Осенью прошлого… нет, позапрошлого года.
– На самом деле появился?
X. рассмеялся:
– Да нет, никакой призрак не появлялся. Просто неподалеку от моря, у горы, есть кладбище, а тут еще всплыл скрюченный, как креветка, утопленник – ловец нагарами, вот и пошли слухи, и хотя вначале никто всерьез их не принимал, но тем не менее остался неприятный осадок – это уж я точно знаю. Вдобавок однажды вечером на кладбище выследили человека в унтер-офицерской форме и решили, что это и есть призрак. Хотели было его поймать, но не удалось. Там оказалась только девушка из веселого дома, которая была обручена с погибшим ловцом нагарами. Рассказывали, что временами слышится голос, который зовет кого-то, и мелькают огоньки, – ну и началась паника.
– И что же, эта девушка ходила туда нарочно, чтобы пугать людей?
– Да, ежедневно примерно в двенадцать часов ночи она приходила к могиле ловца нагарами и скорбно стояла там.
X. старался рассказывать с юмором, но никто не смеялся. Больше того, все без видимой причины притихли и молча продолжали свой путь.
– Хватит, пора возвращаться.
Когда М. сказал это, мы шли по безлюдному берегу, ветер утих. Было еще достаточно светло, чтобы на бескрайнем прибрежном песке можно было увидеть следы ржанок. Но море, пенясь каждый раз, когда волны, накатываясь на берег, прочерчивали полукружия, становилось все темнее и темнее.
– Ну что ж, прощайте.
– До свидания.
Расставшись с X. и N., мы не торопясь возвратились с побережья, где стало прохладно. На побережье, мешаясь с шумом волн, ударявшихся о берег, до нас временами доносились чистые голоса цикад. Это были цикады, стрекотавшие в сосновом лесу по меньшей мере в трех тё отсюда.
– Послушай, М.!