— Но, папа, милый, это же было так давно! Какое это имеет значение? Да и кто вспомнит…
— Не важно. Рисковать я не стану. Обо мне пусть говорят что хотят, но ты начнешь без помех. Кто меня узнает после стольких лет? Я буду просто Джон Макичерн из Америки, а если кто-то захочет узнать обо мне побольше, так я человек, который сделал деньги на Уолл-стрит — и это не ложь! — и отправился в Англию тратить их.
Молли снова погладила его по руке. Глаза у нее увлажнились.
— Папочка, милый, — прошептала она, — мне кажется, ты делал все это ради меня. Надрывался ради меня, чуть я родилась, отказывал себе во всем и копил деньги, лишь бы потом обеспечить меня всем сверх всякой меры.
— Нет! Нет!
— Именно так, — сказала она и обернулась к нему с трепетным смехом. — По-моему, ты два десятка лет даже не ел толком. Да от тебя остались только кожа да кости. Ну ничего. Завтра же я приглашу тебя в ресторан и накормлю королевским обедом на свои деньги. Мы отправимся в «Ритц», и ты начнешь с верхней строчки меню и будешь продолжать, пока не насытишься.
— Это возместит все. А пока не думаешь ли ты, что тебе следует вернуться в постель? Не то утеряешь весь свой свежий вид, который приобрела в море.
— Скоро, но еще не сейчас. Я же тебя столько времени не видела. — Она кивнула на бультерьера: — Посмотри, как Томми застыл на месте и смотрит на меня во все глаза. Не может поверить, что я и вправду вернулась. Ты знаешь, на «Мавритании» был молодой человек с точно такими же глазами, как у Томми, — карими и ясными. И у него была манера застывать и смотреть во все глаза, совсем как Томми сейчас.
— Будь я там, — гневно отозвался отец, — я бы оторвал ему голову.
— И вовсе нет, потому что он, я убеждена, на самом деле очень милый молодой человек. И подбородок у него похож на твой, папочка. А к тому же ты не смог бы добраться до него, чтобы оторвать ему голову, потому что он ехал во втором классе.
— Во втором классе? Так ты с ним не разговаривала?
— Это было невозможно. Не мог же он кричать мне что-то через поручни! Просто, пока я гуляла по палубе, он всегда стоял на том же месте.
— И пялился на тебя?
— Не обязательно на меня. Вероятно, он просто смотрел вперед по курсу парохода и грезил о какой-нибудь девушке в Нью-Йорке. Не думаю, что ты можешь извлечь из этого что-то романтичное.
— И никакого желания не имею, моя дорогая. Принцы вторым классом не путешествуют.
— Но он мог быть принцем, путешествующим инкогнито.
— Куда вероятнее, что коммивояжером, — проворчал мистер Макичерн.
— Коммивояжеры часто бывают очень симпатичными.
— Принцы гораздо симпатичнее.
— Ну, я иду спать и увижу во сне самого-самого симпатичного. Вперед, собаки. Перестань кусать мою тапочку, Томми! Почему ты не берешь пример с Растуса? Правда, ты же не храпишь, верно? А ты не ляжешь, папочка? По-моему, ты повадился засиживаться допоздна и обзавелся всякими другими дурными привычками, пока меня не было. И конечно, чересчур много куришь. Когда докуришь эту сигару, до завтра не смей и думать о следующей. Обещаешь?
— Ни единой.
— Ни единой. Я не допущу, чтобы мой отец уподобился персонажам из журнальной рекламы. Ты ведь не хочешь испытывать внезапные стреляющие боли?
— Нет, милочка.
— И принимать всякие жуткие лекарства?
— Нет.
— Ну, так обещай.
— Ладно, милочка, обещаю.
Когда дверь закрылась, он бросил в пепельницу дотлевающий окурок и еще несколько минут просидел в задумчивости.
Затем извлек из ящичка новую сигару, раскурил ее и возобновил штудирование записной книжицы.
Глава 5. Тать в нощи
Как долго свет метался по комнате, будто увеличенный светлячок, Джимми не мог бы сказать. Ему мнилось, что миновали часы, поскольку свет этот вплелся в его хаотичный сон наяву, и в ту секунду, когда туманы сна в мозгу рассеялись, ему почудилось, что он все еще грезит. Затем он окончательно пробудился и понял, что свет, который теперь медленно полз по книжному шкафу, был реальным.
Ясно было и то, что человек, скрывавшийся за ним, находился в комнате недолго, не то он неминуемо заметил бы кресло и того, кто в нем сидел. Когда Джимми бесшумно выпрямился и ухватился за подлокотники, готовый к прыжку, пятно света соскользнуло со шкафа на стол. Еще бы на фут левее, и оно упало бы на Джимми.
Свет заскользил дальше. По направлению луча Джимми определил, что взломщик движется вдоль стола с его стороны. Хотя, не считая этого дня, он не заглядывал сюда больше двух месяцев, топография комнаты рисовалась его умственному взору с большой четкостью. Он знал с точностью почти до фута, где именно стоит его гость. А потому, когда, стремительно взвившись из кресла, он по-футбольному нырнул в темноту, это отнюдь не был нырок в никуда. Он был нацелен и не сдерживался сомнениями о возможных помехах на пути к коленям громилы.
Его плечо ударилось о человеческую ногу, руки тут же сомкнулись на ней и дернули. Раздался вопль ужаса и глухой стук. Фонарь пролетел по комнате и потерпел крушение на ребре радиатора. Его собственник рухнул на Джимми бесформенной грудой.
Джимми, принявший на себя это тело, тотчас ловко извернулся и оказался сверху. Все преимущества были на его стороне. Громила оказался щуплым человечком, застигнутым врасплох, а если в нем и жил боевой дух, то удар о Джимми полностью таковой вышиб. Он лежал неподвижно, не пытаясь вырываться.
Джимми полупривстал, подтащил своего пленника дюйм за дюймом к двери и шарил ладонью вверх по стене, пока не нащупал выключатель. Желтое сияние, затопившее комнату, озарило юного коротышку, явное порождение Бауэри. Первой в нем привлекала взгляд швабра ярко-рыжей шевелюры. Поэт назвал бы ее тициановской. Друзья и знакомые ее владельца, предположительно, использовали эпитет «морковная». Из-под этого багряного богатства вверх на Джимми смотрело лицо скорее приятное, чем нет. Красивым оно, бесспорно, не было, однако намекало на скрытое веселое добродушие. Нос в какой-то момент своей карьеры оказался сломан, а одна из ушных раковин расплющенностью напоминала боксерскую. Впрочем, все подобные мелкие несчастья могут постигнуть любого юного джентльмена, исполненного задора. Судя по костюму, в вопросах одежды гость явно руководствовался собственным вкусом, а не велениями моды. Пиджак у него был черный с рыжиной, брюки серыми, но в пятнах всех цветов радуги. Под пиджаком виднелся линялый красно-белый свитер. На полу возле стола лежала шляпа из мягкого фетра.
Покрой пиджака не прельщал элегантностью, да и сидел он на своем владельце не слишком щеголевато из-за выпуклости одного из карманов. Правильно диагностировав эту выпуклость, Джимми ввел руку в карман и извлек грязноватый револьвер.
Подобно многим и многим людям, Джимми не раз задавался вопросом, что он почувствует при встрече с громилой, и всегда приходил к одному и тому же выводу: главным его чувством будет любопытство. И предположение это полностью подтвердилось. Теперь, когда он изъял револьвер своего посетителя, ему хотелось только одного: завязать с ним душевный разговор. Жизнь громил была для него окутана мраком неизвестности. Ему не терпелось узнать точку зрения нового знакомого на все и вся. К тому же, подумал он с легкой усмешкой, вспомнив свое пари, от его гостя можно будет получить кое-какие полезные советы.
Человек на полу приподнялся, сел и печально потер затылок.
— И-ех! — пробормотал он. — Кто-то вдарил мне ломом по башке.
— Это всего лишь такой малютка, как я, — сказал Джимми. — Сожалею, если причинил вам боль. Следовало подложить матрас.
Рука неизвестного украдкой подобралась к карману. Тут его взгляд упал на револьвер, который Джимми положил на стол. Он стремительно схватил свое оружие.
— Ну, босс! — процедил он сквозь зубы.
Джимми протянул к нему руку и разжал кулак. На ладони лежали шесть патронов.
— К чему утруждаться? — сказал он. — Садитесь-ка и поговорим за жизнь.
— С фараонами, что ли, босс? — сказал незнакомец, покоряясь судьбе.
— Прочь меланхолию! — сказал Джимми. — Полицию я звать не собираюсь. Вы свободны уйти, когда пожелаете.
Незнакомец уставился на него.
— Да нет, я серьезно, — сказал Джимми. — В чем, собственно, дело? Претензий я никаких не имею. Однако если вас не призывают важные дела, я предпочту, чтобы вы прежде остались немножко поболтать.
Лицо незнакомца расползлось в широкой ухмылке. А когда он ухмылялся, в нем появлялось что-то на редкость симпатичное.
— И-ех! Раз дело без фараонов обойдется, так трепаться я готов хоть до завтрашних петухов.
— Разговоры, однако, сушат, — сказал Джимми. — Вы трезвенник?
— Чего-чего? Чтоб я? Да ну вас, босс!
— В таком случае вон в том графине вы найдете вполне пристойное виски. Угощайтесь. Думаю, оно вам понравится.
Музыкальное побулькивание, завершившееся удовлетворенным вздохом, показало, что это утверждение было проверено опытным путем и полностью подтвердилось.
— Сигару? — спросил Джимми.
— В самый раз, — изъявил согласие его гость.
— Берите пригоршню.
— Я их живьем ем, — сказал домушник, радостно забирая добычу.
Джимми закинул ногу на ногу.
— Кстати, — сказал он, — к чему хранить секреты друг от друга. Как вас зовут? Моя фамилия Питт — Джеймс Уиллоби Питт.
— Муллинс. А кликуха — Штырь.
— И вы такими вот способами вполне себя обеспечиваете?
— Не жалуюсь.
— И как вы сюда забрались?
Штырь Муллинс ухмыльнулся:
— И-ех! Дык окно же было открыто.
— А если бы нет?
— Я бы его кокнул.
Джимми устремил на него пронзительный взгляд.
— А кислородно-ацетиленовой горелкой вы пользоваться умеете? — спросил он категорически.
Штырь как раз поднес стакан к губам. Тут он его поставил и вытаращил глаза.
— Чем-чем? — осведомился он.
— Кислородно-ацетиленовой горелкой.
— Я что-то не врубаюсь, — сказал Штырь ошалело.