Он уже совсем задремывал, когда в смутное бормотание врезался новый голос. Голос этот он знал, и акцент был таким знакомым!
— Прошу прощения, джентльмены.
Джимми раскрыл глаза. Туманы сна рассеялись. В дверях стоял юный оборванец с огненно-рыжей шевелюрой и смотрел на сидящих с ухмылкой наполовину задорной, наполовину вызывающей.
— Прошу прощения, — сказал Штырь Муллинс, — нет ли среди энтой компашки профессиональных красавчиков джентльмена, который хочет дать чего-нибудь выпить бедному сироте с пересохшей глоткой? Джентльменов покорнейше просят не отвечать хором.
— Закрой чертову дверь, — кисло сказал мумифицированный извозчик.
— И вали отсюда, — добавил его недавний оппонент. — Нам тут такие не требуются.
— Дык, значит, вы все-таки не мои давно потерянные братья, — с сожалением сказал пришлец. — Я еще подумал, что мордою вы до них не дотягиваете. Добренькой вам ночи, джентльмены.
Штырь начал с неохотой пятиться, и тут Джимми встал.
— Минуточку! — сказал он.
Ни разу в жизни Джимми не оставлял друга в беде. Пожалуй, Штырь не был его другом в строгом смысле слова, но даже простой знакомый мог положиться на Джимми, когда ему приходилось туго. А Штырю явно было очень туго.
На лице сына Бауэри мелькнуло удивление, тотчас сменившееся деревянной непроницаемостью. Он взял соверен, протянутый Джимми, промямлил слова благодарности и зашаркал вон из комнаты.
— Не понимаю, зачем вам понадобилось ему что-то давать, — сказал лорд Дривер. — Типчик ведь потратит его, чтобы как следует нализаться.
— Он напомнил мне одного моего давнего знакомого.
— Неужели? Из цирка Барнума, как бишь их там, не иначе, — сказал его сиятельство. — Двинем дальше?
Глава 10. Джимми усыновляет хромого щенка
Черная фигура выделилась из еще более черных теней и, крадучись, зашаркала туда, где на крыльце стоял Джимми.
— Это ты, Штырь? — спросил Джимми вполголоса.
— Он самый, босс.
— Так входи.
Он поднялся с ним по лестнице до своей квартиры, включил электрический свет и закрыл дверь. Штырь замер, ослепленно моргая. В руках он крутил мятую шляпу. Его рыжие волосы пылали огнем.
Джимми искоса проинспектировал его и пришел к выводу, что муллинские финансы поют романсы. Облачение Штыря в некоторых важных деталях заметно отличалось от обычного костюма прилично одевающегося человека. Сына Бауэри никто не принял бы за flaneur[20]. Его шляпа была из черного фетра, модного в нью-йоркском Ист-Сайде. Она не блистала новизной и выглядела так, словно слишком долго веселилась прошлой ночью. Черный сюртук, протертый на локтях и заляпанный грязью, был застегнут на все пуговицы, видимо, в тщетной надежде скрыть тот факт, что рубашки Штырь не носил. Серые брюки спортивного покроя и штиблеты, из которых застенчиво выглядывали два пальца, довершали его наряд.
Даже сам Штырь как будто сознавал, что в его костюме имелись недочеты, которые шокировали бы редактора журнала «Портной и закройщик».
— Звиняюсь за шмотки, — сказал он. — Мой слуга куда-то засунул чемодан с моим парадным костюмом, а энтот так — на каждый день.
— Не горюй, Штырь, — сказал Джимми. — Ты выглядишь верхом элегантности. Выпьешь?
Глаза Штыря засверкали, и он протянул руку к графину. Затем он сел.
— Сигару, Штырь?
— Ага! Спасибочки, босс.
Джимми закурил трубку. Штырь после пары изящных глоточков дал себе волю и осушил стакан единым духом.
— Повторишь? — предложил Джимми. Ухмылка Штыря показала, что он одобрил эту идею.
Некоторое время Джимми молча курил. Он обдумывал ситуацию, ощущая себя сыщиком, который напал на след. Наконец-то он узнает фамилию девушки с «Мавритании». Безусловно, одно это сведение далеко его не продвинет, но тем не менее… Вполне возможно, Штырь знает местоположение дома, в который они забрались в ту ночь.
Штырь смотрел на него поверх стакана с безмолвным обожанием. Квартира, которую Джимми арендовал на год в уповании, что обладание постоянным жилищем может привязать его к данному месту, была прекрасно, даже великолепно обставлена. Штырю представлялось, что каждое кресло, каждый столик в комнате обладает собственной романтичной историей, будучи приобретен либо на плоды ограбления Ново-Азиатского банка, либо на прибыль, обеспеченную бриллиантами герцогини Неимей. Он немел от благоговения перед тем, кто сумел сделать домушничество настолько доходным. Ему эта профессия редко обеспечивала что-либо солиднее хлеба с маслом, да иногда — поездки на Кони-Айленд.
Джимми перехватил его взгляд и нарушил молчание.
— Ну, Штырь, — сказал он, — а ведь странно, что мы встретились подобным образом.
— Еще как! — согласился Штырь.
— Просто не верится — ты и в трех тысячах миль от Нью-Йорка. И даже не знаешь, движется ли транспорт на Бродвее по-прежнему в обе стороны.
Взгляд Штыря стал ностальгическим.
— Подумал, что пора бы заглянуть в старый Лондон. В Нью-Йорке жарковато стало. Фараоны принялись за меня больно шустро. Словно бы я им ни на что больше не годен. Вот я и смылся.
— Не повезло, — сказал Джимми.
— Жуть, — подтвердил Штырь.
— А знаешь, Штырь, — сказал Джимми, — до отъезда из Нью-Йорка я много времени убил, разыскивая тебя.
— И-ех! Жалко, что не разыскали, босс. А вам что, моя помощь требовалась?
— Ну да, но не в том смысле. Ты помнишь ночь, когда мы забрались в тот особнячок на краю города, особнячок капитана полиции?
— Само собой.
— Как его фамилия?
— Фараонова? Дык Макичерн же, босс.
— Мак… а дальше? Как она пишется?
— А пес ее знает, — сказал Штырь откровенно.
— Ну-ка повтори! Набери в грудь побольше воздуху и произноси медленно и четко. Уподобься колоколу. Давай!
— Мак-и-черн.
— А! А где находится этот дом? Ты помнишь?
Лоб Штыря наморщился.
— Как тряпкой стерло, — сказал наконец бывалый взломщик. — Где-то на какой-то улице почти на окраине.
— Очень информативно, — сказал Джимми. — Попробуй еще раз.
— Дык оно само собой вспомнится. Только подождать.
— Значит, до тех пор мне придется за тобой присматривать. Из-за этого мига ты для меня самый важный человек на свете. Где ты живешь?
— Я? Да в Парке же. Во-во! На шикарной отдельной скамье, обращенной к югу.
— Ну, больше тебе в Парке спать не обязательно, если сам не предпочтешь. Можешь разбить свой походный шатер у меня.
— Чего-чего? Тут, босс?
— Если мы не переедем.
— Меня устроит, — сказал Штырь, блаженно разваливаясь в кресле.
— Тебе потребуется кое-какая одежда, — сказал Джимми. — Купим ее завтра. Фигуру твою можно обрядить прямо с плечиков. И ты не очень высок, что удачно.
— А для меня, наоборот, босс. Будь я повыше, так дотянулся бы до фараона и уже купил бы особняк на Пятой авеню. На Манхэттене деньги гребут фараоны, вот кто!
— Человек осведомленный! — сказал Джимми. — Расскажи-ка поподробнее, Штырь. Видимо, в полицейских силах Нью-Йорка очень многие богатеют на взятках?
— Само собой. Поглядите хоть на старика Макичерна.
— С большой бы радостью. Так расскажи мне про него, Штырь. Сдается, ты с ним близко знаком.
— Я? Само собой. Во всей их шайке самый обдирала. Только о деньгах и думает. Но слышь, вы его девочку видели?
— Что-что? — сказал Джимми резко.
— А я дык разок видел. — От восхищения Штырь стал почти лиричен. — И-ех! Вот уж птичка, так птичка. Персик, и ничего боле. Ради нее я бы бросил свою счастливую родину. Кликуха — Молли. Она…
Джимми смерил его бешеным взглядом.
— Прекрати! — прикрикнул он.
— Чего-чего, босс? — сказал Штырь.
— Хватит! — сказал Джимми свирепо.
Штырь в изумлении уставился на него.
— Само собой, — сказал он с недоумением, однако понял, что его извинение не удовлетворило великого человека.
Джимми раздраженно грыз мундштук трубки, а Штырь, исполненный наиблагимейших намерений, сполз на краешек кресла и печально попыхивал сигарой, гадая, чем он провинился.
— Босс? — сказал Штырь.
— А?
— Что тут деется? Введите меня в игру. Все по-старому? Банки и слезы герцогинь? Вы ж меня к игре допустите, а?
— Совсем забыл, что не сказал тебе, Штырь. Я ушел на покой.
Страшная правда медленно дошла до Штыря.
— Послушайте! Как так, босс? Вы что, завязали?
— Вот-вот. Абсолютно.
— И больше слез не тырите?
— Ни-ни.
— И не пользуетесь этой, как ее там, горелкой?
— Я продал мою кислородно-ацетиленовую горелку, раздарил прочие атрибуты и, открыв новую страницу, намерен вести жизнь законопослушного гражданина.
Штырь охнул. Мир рухнул ему на голову. Тот поход на дело с Джимми, мэтром взлома, был самым светлым и гордым воспоминанием его жизни. И вот теперь, вновь встретившись с ним в Лондоне, он уже предвкушал долгое и плодотворное сотрудничество на преступной стезе. Штыря не тревожило, что его доля в таковом будет самой мизерной. С него было бы довольно самой скромной роли в обществе Мастера. Перед его глазами уже громоздились все богатства Лондона, и мысленно он повторил за Блюхером: «Какой прекрасный город для разграбления!»
И вот его идол разбил вдребезги эту мечту единым словом.
— Выпей-ка еще, Штырь, — сочувственно сказал Отрекшийся Вождь. — Для тебя ведь это потрясение, я понимаю.
— Дык я же, босс…
— Знаю-знаю. Таковы уж трагедии жизни. Мне тебя крайне жаль, но что поделаешь!
Штырь сидел молча, повесив нос. Джимми хлопнул его по плечу.
— Взбодрись! — сказал он. — Откуда ты знаешь, вдруг честная жизнь окажется в высшей степени развеселой. Многие люди ведут ее и просто наслаждаются. Вот и тебе следует ее испробовать, Штырь.
— Мне, босс? И мне тоже?
— Более чем. Ты — мое единственное связующее звено… Я не хочу, чтобы адрес всплыл у тебя в памяти на втором месяце десятилетнего срока в Дартмуре. Я намерен приглядывать за тобой, Штырь, сын мой, как рысь. Мы вместе будем наблюдать жизнь в разных развлекательных заведениях. Выше нос, Штырь! Разв