— Тогда, пожалуй, и я поучаствую! — послышался из-за плеча ненавистный хохоток Мейсона. — Предлагаю за долю в акциях три доллара наличными, а в придачу подброшу еще новые подтяжки и часы «Ингерсолл». Идет?
Гобл бросил на него злобный взгляд.
— Тебя-то кто просил влезать?
— Совесть! Старая добрая совесть. Не могу я спокойно смотреть на избиение младенцев! Почему бы тебе не подождать, пока он умрет? Тогда и сдирай с бедняги шкуру. — Уолли повернулся к Отису. — Ты разве сам не видишь, что наш мюзикл — самый громкий хит за последние годы? Думаешь, этот Джесси Джеймс с большой дороги предложил бы тебе хоть цент, не будь уверен, что сделает на «Розе» состояние? Да ты представляешь…
— Для меня несущественно, — высокомерно перебил Отис, — сколько предлагает мистер Гобл. Я уже продал свою долю.
— Что?! — завопил продюсер.
— Когда?! — подхватил Мейсон.
— Еще во время гастрольного тура. Не знаю даже, кому — он покупал через юриста-посредника.
Тишину, наступившую за этим откровением, прервал новый голос:
— Мистер Гобл, я хотела бы поговорить с вами! — К беседе незаметно присоединилась Джилл.
Гобл сердито обернулся, и она спокойно встретила его взгляд.
— Я занят! — рявкнул он. — Приходите завтра!
— Я бы предпочла сегодня.
— Она бы предпочла! — Он вскинул руки, словно призывая небеса в свидетели земных мучений праведника.
— Я насчет вот этого. — Джилл протянула письмо на бланке со штампом театра. — Нашла в почтовом ящике, когда выходила из дому.
— И что это?
— Похоже, меня увольняют.
— Правильно, — буркнул Гобл, — так и есть.
Уолли издал удивленное восклицание.
— Ты хочешь сказать?.. — начал он.
— Вот именно! — ощерился продюсер. Наконец-то победа за ним! — Я согласился, чтобы она сыграла на премьере в Нью-Йорке, и не обманул. А теперь пусть убирается! Она мне не нужна, и я не оставил бы ее в труппе даже с приплатой. Она мешает работать, баламутит актеров, ей здесь не место!
— Я бы предпочла остаться, — сказала Джилл.
— Ах, вы бы предпочли! — яростно выплюнул Гобл. — А при чем тут ваши предпочтения?
— Видите ли, я забыла вам сообщить… Теперь шоу принадлежит мне.
У Гобла отвисла челюсть. Он снова взметнул руки, да так и застыл наподобие семафора. Сегодня вечером удары обрушивались на него один за другим, и этот был худшим из всех.
— Шоу — что? — выдавил он.
— Шоу принадлежит мне, — повторила Джилл. — Разумеется, это дает мне право делать в нем то, что я предпочитаю.
Воцарилась тишина. Гобл сглотнул пару раз, приводя в порядок голосовые связки. Уолли с Пилкингтоном молча таращились. В глубине сцены припозднившийся рабочий, собираясь домой, неумело насвистывал припев популярной песенки.
— Что значит, принадлежит? — прохрипел наконец Гобл.
— Я его купила.
— Купили?
— Выкупила через юриста долю мистера Пилкингтона за десять тысяч долларов.
— Десять тысяч! А где это вы столько раздобыли? — На Гобла вдруг снизошло озарение. Все стало ясно. — Проклятье! — завопил он. — Я мог бы догадаться, что за вами стоит мужчина! Вы ни за что не вели бы себя так нахально, не оплачивай какой-нибудь тип ваши счета! Вот же…
Гобл осекся, но не потому, что не хотел продолжать, — тему он затронул лишь краешком, — а потому что Уолли Мейсон резко ткнул его локтем в область возле третьей пуговицы жилета, начисто выбив дыхание.
— А ну, тихо! — с угрозой произнес Уолли и повернулся к девушке. — Джилл, вы не могли бы сказать мне, каким образом достали десять тысяч долларов?
— Конечно, скажу. Их прислал мне дядя Крис. Помните, в Рочестере вы передали мне письмо от него? В конверте был чек.
— Ваш дядя? Но у него же нет денег!
— Должно быть, раздобыл где-то.
— Как это он умудрился?
Внезапно голос вернулся и к Пилкингтону, и тот пронзительно то ли фыркнул, то ли всхлипнул. Узнав, что права на пьесу выкупила Джилл, он некоторое время пребывал в ступоре, но наконец опомнился, и его разум заработал с завидной скоростью. Слушая беседу, он напряженно соображал, и теперь ему открылось все.
— Это мошенничество! — пронзительно завопил он. — Заведомое мошенничество! — Очки в черепаховой оправе метали искры. — Меня одурачили! Оболванили! Ограбили!
Джилл широко раскрыла глаза.
— О чем вы говорите?
— Вы прекрасно знаете, о чем!
— Понятия не имею! Вы же сами хотели продать свою долю.
— Я не про это! Вы знаете, про что я! Меня ограбили!
Мейсон перехватил его руку, которая в отчаянии взметнулась вверх, почти как у Гобла совсем недавно. Тот пока восстанавливал дыхание, прислонившись к асбестовому занавесу.
— Не дури, подумай сам! Ты отлично знаешь, что мисс Маринер не стала бы мошенничать.
— Ну, может, мисс Маринер и не участвовала, — признал Отис, — но этот ее дядюшка надул меня на десять тысяч! Старый проныра с гладкими речами!
— Не смейте так говорить про дядю Криса! — сверкая глазами, воскликнула Джилл. — Объясните лучше, в чем дело!
— Давай-ка, Отис, выкладывай! — поддержал Уолли. — Бросаешься серьезными обвинениями, так обоснуй их, а мы послушаем. Скажи хоть что-нибудь толком!
— Если вы спросите меня… — начал Гобл, наполнив наконец опустошенные легкие.
— Не спросим, — перебил Уолли. — Ты тут ни при чем… Ну, — повернулся он к Отису, — мы ждем с нетерпением!
Пилкингтон нервно сглотнул. Подобно большинству простаков, на ошибках которых жиреют хищники нашего мира, он терпеть не мог признаваться, что его облапошили. Куда приятней выглядеть хитрецом, который знает ходы и способен за себя постоять.
— Майор Сэлби, — начал он, поправляя очки, которые от сильных чувств съехали на кончик носа, — пришел ко мне в прошлом месяце и предложил основать компанию, чтобы мисс Маринер могла сделать карьеру в кинематографе.
— Что?! — воскликнула Джилл.
— Да-да, в кинематографе, — повторил Пилкингтон. — Майор Сэлби спросил, не желаю ли я вложить в дело свой капитал. Я все тщательно продумал и решил, что проект меня устраивает. Я… — Он снова сглотнул. — Я выписал ему чек на десять тысяч долларов.
— Ну и осел! — хохотнул Гобл, но поймал взгляд Мейсона и вновь утих.
Пальцы Пилкингтона суетливо потянулись к очкам.
— Может, я поступил и глупо, — визгливо возразил он, — хотя был вполне согласен потратить эти десять тысяч на оговоренную цель… но когда они возвращаются ко мне в обмен на очень ценную часть моей собственности… Мои собственные деньги — и ими же мне платят! Это же… — Он задохнулся от возмущения. — Мошенничество, преднамеренное мошенничество!
Сердце у Джилл налилось свинцовой тяжестью. Она не сомневалась ни минуты в правдивости истории Отиса — фирменное клеймо дяди Криса, вплетенное в ее ткань, ясно проступало всюду. Была бы уверена не больше, даже поведай все это дядюшка собственной персоной.
Все та же проказливость, та же благодушная бесцеремонность в трогательном стремлении сделать ей добро за счет других, какие побудили его — если такое можно сравнивать — отправить Джилл к незадачливому дяде Маринеру в Брукпорт под видом богатой наследницы, питающей интерес к недвижимости.
Уолли Мейсон, впрочем, пока не сдавался.
— А чем ты можешь доказать… — начал он.
Джилл решительно покачала головой.
— Это правда, Уолли! Я слишком хорошо знаю дядю Криса. Никаких сомнений!
— Но, Джилл!..
— Посуди сам, где еще он мог раздобыть деньги?
Воодушевленный такой поддержкой, Пилкингтон вновь подал голос:
— Он жулик, жулик! Ограбил меня! Он и не собирался учреждать никакую кинокомпанию! Все продумал, чтобы…
— Мистер Пилкингтон! — Оборвав поток обвинений, Джилл устало заговорила, преодолевая сердечную боль:
— Мистер Пилкингтон, если то, что вы говорите, — правда, а я боюсь, сомнений тут быть не может, мне остается лишь одно — вернуть вам вашу собственность. Так что поймите, пожалуйста: все остается как было. Считайте, что дяде моему вы ничего не давали. Десять тысяч при вас и пьеса тоже — говорить больше не о чем.
Смутно осознавая, что финансовая сторона более-менее урегулирована, Пилкингтон все же не мог избавиться от чувства, что над ним совершено насилие. Ему хотелось еще многое высказать о дядюшке Крисе и его привычках вести дела.
— Да, но я не думаю, что… Все это прекрасно, но я еще не закончил…
— Закончил! — оборвал его Уолли.
— Говорить больше не о чем, — повторила Джилл. — Мне очень жаль, что все так вышло, но теперь вам больше не на что жаловаться, правда? Доброй ночи!
Развернувшись, она поспешила к выходу.
— Нет, еще не все! Постойте! — крикнул Пилкингтон, схватив Мейсона за рукав.
Его терзала горькая обида. Неприятно когда одет, а пойти некуда, но еще хуже, когда переполнен словами, а сказать их некому. Он мог еще битых полчаса говорить о дяде Крисе, а ближайшая пара ушей принадлежала Мейсону.
Однако тот оказался не в настроении выслушивать излияния обиженного и, отпихнув его, помчался следом за девушкой. Ощутив себя брошенным, Пилкингтон побрел в объятия продюсера, который уже совсем оправился и был готов к дальнейшим переговорам.
— Попробуйте сигару, — предложил Гобл, — хорошая. А теперь к делу, и давайте-ка без лишних слов! Хотите двадцать тысяч?
— Не хочу! — затравленно выкрикнул Пилкингтон. — Даже за миллион не продам! Хотите меня облапошить? Вы тоже мошенник!
— Конечно, само собой, — добродушно кивнул Гобл. — Однако шутки в сторону! Допустим, я подниму до двадцати пяти? — Он ласково взял Пилкингтона за лацкан пиджака. — Для такого доброго малого мне ничего не жалко. Двадцать пять тысяч! Ну как?
— Никак! Отпустите меня!
— Ну-ну, вы же разумный человек! Стоит ли так нервничать? Попробуйте хорошую сигару…
— Да отстаньте вы со своей хорошей сигарой! — заорал Пилкингтон и, вырвавшись, зашагал журавлиными шагами к выходу со сцены.
Гобл проводил его угрюмым взглядом, ощущая тяжесть на сердце. Судьба была явно неблагосклонна к продюсеру. Не суметь надуть даже такого пустоголового дилетанта! Что же дальше — бесславный конец карьеры? Он печально вздохнул.