Властным взглядом он заставил жену промолчать и обернулся к Арчи:
— И еще одно. Я с самого начала был против иска, но я позволил себя уговорить. А теперь я поступлю по-своему. Мистер Моффам, я рад, что вы заглянули к нам. И сделаю именно то, чего вы хотите. Проводите меня сейчас к Дэну Брустеру, мы покончим с этой чушью и пожмем друг другу руки.
— Ты с ума сошел, Линдсей?
Это был последний залп Коры Бейтс Макколл. Мистер Макколл пропустил его мимо ушей. Он тряс руку Арчи.
— Вы, мистер Моффам, — сказал он, — такой разумный молодой человек, каких я еще не встречал.
Арчи скромно зарделся.
— Жутко мило с вашей стороны, старый стручок, — сказал он. — А не могли бы вы сказать то же моему милому старому тестю? Для него это будет большая новость!
Глава 23. Мамины колени
Позднее Арчи Моффам всегда с некоторой гордостью вспоминал о своем соприкосновении со сногсшибательно популярной балладой «Мамины колени». Как известно, «Мамины колени» пронеслись по миру, подобно чуме. Шотландские старейшины напевали ее по дороге в церковь, у большевиков она стала бестселлером, в джунглях Борнео каннибалы ворковали ее своим отпрыскам. В одних только Соединенных Штатах было продано три миллиона экземпляров. Для человека, не совершившего в своей жизни ничего особо выдающегося, не так уж мало быть в определенном смысле сотворцом подобной песни. И хотя выпадали моменты, когда Арчи испытывал эмоции, охватывающие человека, проковырявшего дыру в плотине какого-нибудь из самых больших водохранилищ, он тем не менее никогда не жалел о своем участии в запуске этого смерча.
Теперь просто невозможно себе представить, что было время, когда хотя бы один человек в мире не слышал «Маминых колен». Тем не менее Арчи получил ее абсолютно свежей, когда несколько недель спустя после эпизода с Ваши сидел у себя в номере в отеле «Космополис», цементируя сигаретами и приятной беседой возобновленную дружбу с Уилсоном Хаймаком, которого впервые увидел в окрестностях Армантьера в дни войны.
— И чем ты теперь занимаешься? — осведомился Уилсон Хаймак.
— Я? — сказал Арчи. — Ну, собственно говоря, в моей деятельности в настоящий момент наблюдается то, что ты мог бы назвать затишьем. Однако мой милый старый тесть усердно созидает новый отель чуть поодаль отсюда, и вроде бы намечено, что я стану его управляющим, когда он будет закончен. Судя по тому, что я наблюдаю тут, работенка эта — не бей лежачего, и, думается, я сумею себя показать. А чем ты заполняешь долгие часы?
— Сижу в конторе дядюшки, черт бы ее побрал!
— Начинаешь с самого низа, чтобы досконально изучить дело и все такое прочее? Без сомнения, благородная цель, но, должен сказать, мне она была бы против шерстки.
— Для меня она хуже кости в горле, — сказал Уилсон Хаймак. — Я хочу стать композитором.
— Композитором, э?
Арчи почувствовал, что мог бы и сам догадаться. У типчика был явно артистический вид. Галстук-бабочка и все такое прочее. Брюки пузырились на коленях, а волосы, которые в военную эпоху его карьеры были сострижены до корней, теперь ниспадали ему на уши в пышном беспорядке.
— Кстати, не хочешь послушать самое лучшее, что я создал?
— Более чем, — ответил Арчи вежливо. — Валяй, старая птичка!
— Я написал и текст, а не только мелодию, — пояснил Уилсон Хаймак, уже сев за рояль. — Лучше названия ты еще не слышал: Лалапуза, одно слово! Она называется «Путь далек назад до маминых колен». Ну как? В точку, э?
Арчи с сомнением выпустил колечко дыма.
— Может быть, чуточку избито?
— Избито? То есть как избито? Для песни о мамочке всегда есть место.
— А, так она о мамочке? — Лицо Арчи прояснилось. — А я подумал, что это хит о коротких юбках. Ну конечно! Большая разница. И я не вижу причин, почему ей не быть спелой, сочной и с горчичкой. Ну валяй!
Уилсон Хаймак откинул с глаз столько волос, сколько уместилось в одной руке, прокашлялся, мечтательно посмотрел поверх рояля на фотографию тестя Арчи, мистера Дэниела Брустера, сыграл вступление и запел слабеньким высоким композиторским голосом. Все композиторы поют абсолютно одинаково, причем так, что надо услышать, чтобы поверить.
По вечернему Бродвею юноша бродить устал,
И не мог купить он ужин, все он деньги промотал.
— Не повезло! — сочувственно заметил Арчи.
Вспомнил он свою деревню, детских лет своих забавы,
Где жилось ему беспечно, где просты и чисты нравы.
— Правильный дух! — одобрил Арчи. — Мне этот типус начинает нравиться!
— Не перебивай!
— Ладненько! Слишком увлекся и все такое прочее.
А кругом бездушный город, все соблазны городские.
Испустил тяжелый вздох он и сказал слова такие:
Путь далек до маминых колен,
Маминых колен,
Маминых колен.
Путь далек до маминых колен,
Возле них я с мишкою играл,
Погремушкою гремел и лепетал.
Ведь ничто не перевесит
Детство милое в Теннесси!
Путь далек назад, но начать его я рад!
Возвращаюсь я назад!
И поверьте, навсегда!
Возвращаюсь я назад!
(Я хочу туда!)
Возвращаюсь я на девять-пять
В старый милый домик мой опять,
Возвращаюсь днем осенним,
Возвращаюсь к маминым коле-е-е-еням!
На заключительной высокой ноте Уилсон Хаймак пустил петуха — слишком далеко она выходила за пределы диапазона его голоса. Он обернулся со скромным покашливанием:
— Ну, некоторое представление ты мог получить.
— И получил, старикан, и получил!
— Огненный вихрь, верно?
— Да, наличествуют многие признаки тип-топности, — признал Арчи. — Конечно…
— Конечно, многое зависит от пения.
— Именно это я и хотел сказать.
— И петь ее должна женщина. Женщина, способная взять заключительную высокую ноту с воздушной легкостью. Весь припев ведет к этой ноте. Тут требуется Патти или кто-нибудь вроде, способная подхватить эту ноту с крыши и держать, пока не явится швейцар запереть здание на ночь.
— Я должен купить экземпляр для жены. Где я могу его раздобыть?
— Раздобыть ты его не можешь. Она не опубликована. Писать музыку — чертовски дохлое дело! — Уилсон Хаймак яростно фыркнул. Было ясно, что он изливает чувства, накапливавшиеся много дней. — Напишешь такое, чего свет давно не слышал, и ходишь, ищешь, кто бы спел, а они говорят, что ты гений, а потом засовывают песню в ящик и забывают про нее.
Арчи закурил следующую сигарету.
— Я ведь милый старый ребенок в подобных делах, малышок, — сказал он. — Но почему бы тебе не отнести ее прямо издателю? Собственно говоря, я на днях общался с издателем нот. Типусом по фамилии Блюменталь. Он перекусывал здесь с одним моим приятелем, и мы вроде бы нашли общий язык. Почему бы тебе не отправиться завтра со мной к нему в контору и не сыграть?
— Нет, спасибо. Весьма обязан, но я не собираюсь играть свою мелодию у какого-то там издателя, где шайка нанятых им подзаборных композиторов прижмется ушами к замочной скважине и будет записывать. Придется ждать, пока я не найду певицу. Ну, мне пора. Рад был тебя повидать. Рано или поздно, но я позову тебя послушать, когда эта высокая нота будет взята так, что у тебя позвоночник завяжется узлами под затылком.
— Буду считать дни, — сказал Арчи вежливо. — Ну, пока-пока!
Не успела дверь закрыться за композитором, как она снова открылась, пропуская Люсиль.
— Приветик, свет души моей! — сказал Арчи, вскакивая и обнимая жену. — Куда ты пропала на весь день? Я ожидал тебя куда раньше. Хотел познакомить…
— Я пила чай с одной девушкой в Гринич-Виллидж. И раньше вырваться никак не могла. А кто это вышел отсюда, когда я шла по коридору?
— Типчик по фамилии Хаймак. Я с ним познакомился во Франции. Композитор и много чего еще.
— Мы как будто начали вращаться в артистических сферах. Девушка, с которой я пила чай, — певица. То есть она хочет петь, но не встречает поддержки.
— Совсем как мой типус. Он хочет, чтобы его песню спели, и никто не желает ее спеть. Но, солнышко моего домашнего очага, я не знал, что ты знакома с певчими пташками Гринич-Виллидж. Как ты с ней познакомилась?
Люсиль села и устремила на него тоскующий взгляд больших серых глаз. Она явно находилась во власти эмоции, но Арчи не мог разобрать, какой именно.
— Арчи, милый, когда ты женился на мне, ты обязался разделять мои горести, верно?
— Абсолютно! Все как перед священником. В радости и в горе, в болезни и в здравии, хвост держи пистолетом и носа не вешай. Нерушимый контракт.
— Ну так раздели их! — сказала Люсиль. — Билл снова влюбился.
Арчи заморгал.
— Билл? Когда ты говоришь «Билл», ты имеешь в виду Билла? Твоего брата Билла? Моего шурина Билла? Милого старого Уильяма, сына и наследника Брустеров?
— Его самого.
— Ты говоришь, он влюблен? Стрелы Купидона?
— Вот-вот!
— Но послушай! Не слишком ли это… Я хочу сказать, малыш абсолютная язва! Великий Влюбленный, а! Вместе с ним на дорожке Бриэм Янг[14] и все такие прочие. Да всего несколько недель назад он жалобно скулил из-за бабы с пунцовыми волосами, которая затем подцепила старину Реджи ван Тайла!
— Эта девушка все-таки лучше, слава Богу. Но не думаю, чтобы папа одобрил.
— И какого калибра нынешний образчик?
— Ну, она со Среднего Запада и, видимо, старается перебогемить всех девушек Гринич-Виллидж. Волосы коротко подстрижены, и она разгуливает в кимоно. Вероятно, начиталась журнальных историй про Гринич-Виллидж и тамошние артистические нравы, ну и подгоняет себя под них. До того глупо, когда от нее просто разит захолустьем. Билл сказал, что она из Мичигана, из местечка Змеиный Укус.
— Странные у вас тут названия! А впрочем, кто я такой, чтобы критиковать! В Англии найдутся и почище. Значит, старина Билл так и пылает?