Ведь я стал для них Обычным.
Глава девятая
Пэйдин
— О, да ладно. Мы с тобой оба знаем, что это не стоит и двух шиллингов, не говоря уже о трех.
Для пущей убедительности я стучу черствой буханкой хлеба о тележку торговца.
Тук, тук, тук.
— На самом деле, — добавляю я с долей веселья в голосе, — это тебе следует заплатить мне, чтобы я его съела, Фрэнсис.
Пожилой мужчина прячет гримасу за складками ткани, обмотанной вокруг его лица. Западные ветры сегодня особенно суровы, они приносят зернистый песок и мусор из пустыни и покрывают ими город и его жителей. Мне понадобилось всего два дня в Доре, чтобы понять, насколько необходимы шарфы в гардеробе — благодаря им у меня получилось хоть как-то защититься от песка, норовившего залететь мне в рот.
— Три, — ворчит он в четвертый раз, его сильный акцент приглушается грязной тканью. — Нехватка пшеницы.
С моих губ срывается стон. Я потратила несколько дней, пытаясь расположить этого человека к себе, чтобы не пришлось продолжать незаметно его грабить. Будь проклята чертова совесть, которая у меня еще осталась.
— Фрэнсис, — медленно начинаю я, наблюдая, как он хмурится, сам того не замечая, и как сужаются его глаза. Увидев его имя, криво вырезанное на крыше деревянной тележки, я использовала его в попытке наладить хоть какое-то взаимопонимание с торговцем. До сих пор я с треском проваливалась. — Давай будем благоразумны. Ты же знаешь, у меня нет таких денег, чтобы разбрасываться ими на хлеб, о который я, скорее всего, сломаю зуб.
Он не утруждает себя ответом, ограничиваясь хриплым рычанием.
Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, от которого мне в рот снова попадает песок.
Я начинаю гордиться тем, что понимаю этих людей. Таких, как я. Людей, которые борются за выживание, полагаются на упрямство, чтобы прокормить свои урчащие желудки. В другой жизни я могла бы считать трущобы Илии своим домом, если бы не отсутствие силы, текущей по моим венам.
Может быть, именно поэтому я так отчаянно хочу начать все сначала. Здесь, в Доре, где я Обычная, в совершенно новом смысле этого слова. Нельзя считать человека бессильным, когда все остальные так же бессильны. Нет, здесь меня считают равной. И ничто еще не звучало так необычно.
— Ладно, — вздыхаю я, притворяясь побежденной. — Но только потому, что ты мне нравишься, Фрэнсис.
Только потому, что я хочу понравиться тебе.
Он едва не закатил свои золотистые глаза. Я же при этом мило улыбаюсь, надеясь, что мой взгляд подчеркивает, насколько сильно я жажду общения, и в то же время ненавижу то, как открыто я это демонстрирую.
Я неуклюже бросаю еще одну монету на его тележку, желая, чтобы она скатилась с потертой древесины. Серебро сверкает в лучах лениво заходящего солнца, а затем с приятным звоном падает на землю.
— О, прости, Фрэнсис! Я еще не привыкла к жаре, и мои руки все время ужасно потные.
Он моргает, его загорелое лицо, скрытое шарфом, не выражает ничего, кроме явного презрения. Когда он наклоняется, чтобы поднять серебро, являющееся моим нынешним соучастником в преступлении, я ловким движением рук выхватываю с прилавка еще две буханки, по одной из каждой кучи с выпечкой, чтобы не вызывать подозрений.
— Я имею в виду, что я никогда не обливаюсь по́том, — непринужденно продолжаю я, пока Фрэнсис выпрямляется, протирая грязную монету большим пальцем. — Серьезно, как тебе удается не потеть под всеми этими слоями одежды? Я чувствую себя такой липкой, что…
— У нас сейчас зимний сезон, — ворчит он, перебивая меня.
Я моргаю, глядя на него.
— Оу. Ну, это… ужасно.
Несмотря на то, что Дор находится довольно близко к Илии, я росла в условиях сменяющихся времен года, хотя зимы у нас, к счастью, были мягкими. Я и представить себе не могла, насколько сильно может отличаться погода за пределами пустыни. В то время как западные ветры приносят в Илию прохладу с Мелководья, в Дор постоянно проникает знойная жара Скорчи. Жара привычна для местных жителей.
— Тебе не пережить сезон голода, бледное существо, — он смотрит на меня долгую минуту, в течение которой я пытаюсь придумать ответ.
Невыносимую тишину нарушает сухой смех, и я поднимаю глаза на мужчину. Фрэнсис опускает загорелую руку себе на живот, сотрясаясь от грубого смеха. Я нерешительно присоединяюсь к нему, неловко посмеиваясь.
— Ты забавная, бледное существо, — добавляет он между смешками.
Я облегченно вздыхаю, надеясь, что мое невежество заслужит благосклонность Фрэнсиса.
— Рада слышать, что мои потные страдания тебя веселят, — легко говорю я, беря буханку, которую он мне протягивает.
Он продолжает хихикать, с большим трудом разрывая еще одну буханку пополам.
— Вот, — он машет этой половиной передо мной, и я неуверенно хватаю и ее. — Иди найди какую-нибудь тень, чтобы перекусить под ней.
Я благодарю его, проглатывая чувство вины, которое я чувствую, вспоминая о двух украденных буханках, которые лежат в кармане моего жилета тяжелым грузом. Фрэнсис все еще смеется, когда я отворачиваюсь, и на моих губах появляется едва заметная улыбка.
Возможно, он все-таки начинает относиться ко мне теплее.
Я опускаю взгляд на свои руки, теперь гораздо более загорелые, чем неделю назад, до того, как я пробиралась через Скорчи. Но несмотря на это, я все еще светлее, чем большинство тех, кто провел в Доре всю жизнь. Осматривая оживленные улицы, я любуюсь их смуглой кожей, гладкой и сияющей в солнечных лучах, словно те — их старые друзья, которые поглаживают кожу знакомыми пальцами.
Натянув тонкую ткань на лоб, я пробираюсь сквозь массу тел на улице. Мой взгляд цепляется за смятую листовку, которая висит на стене полуразрушенной лавки. Нахмурившись, я иду сквозь толпу и встаю перед лицом, которое зеркально отражает мое. Я смотрю на девушку с моими чертами и глазами, которые наполнены ужасом и яростью.
Я сглатываю и сдерживаю слезы, не позволяя им пролиться.
Должно быть, это копия, записанная Наблюдателем, который увидел меня через несколько мгновений после убийства короля, — преступление, которое я совершила, отражалось на моем изможденном лице. Я почти ощущаю кровь, которая пропитала мои руки и покрыла мое изуродованное тело. Рука тянется к шраму под подбородком, пальцы нащупывают букву, вырезанную над моим сердцем.
Мне невыносимо смотреть на это лицо, невыносимо переживать еще сильнее, чем я уже переживаю.
Невыносимо смотреть в лицо убийцы.
Дрожащими пальцами я срываю листовку со стены, сжимаю ее в кулаке и засовываю в рюкзак на плече. Когда я вошла в город в ту первую ночь после стычки со стражником…
Стражник, которого ты убила и оставила гнить.
…я чуть не врезалась в стену, украшенную моим лицом. Серебряные волосы блестели в лунном свете, и даже несмотря на то, что они потускнели из-за песка, не было никаких сомнений в том, что — я идеальная копия разыскиваемой Серебряной Спасительницы с плаката. Любой странный цвет волос — это верный признак того, что в ваших жилах течет Чумная кровь, будь вы Обычным или Элитой.
А я, прожившая ничтожную жизнь, скрываясь у всех на виду, превратилась в белую ворону. Я никогда не чувствовала себя такой уязвимой, такой необычной.
Я провела ночь на обвалившейся крыше магазина, залечивая раны и прячась, пока ранний восход солнца не окрасил улицы в золотой цвет. Только тогда я отважилась стащить из тележки торговца лоскутный шарф, чтобы обмотать им лицо и предательские серебристые волосы. К счастью для меня, нет ничего необычного в том, чтобы защищать лицо как от солнца, так и от песчаных бурь в течение дня. И вот так я снова вернулась к блаженной невидимости.
Кто-то достаточно сильный резко задевает меня плечом, и это выводит меня из ступора.
Молодой парень, как мне кажется, извиняюще кивает, после чего снова начинает проталкиваться по переполненной улице. Глубоко вздохнув, я поправляю шарф и притворяюсь, что мне здесь самое место. Жители Дора довольно грубые — смею заметить, они сродни зазубренным кусочкам металла, которые отец заставлял меня метать в корявое дерево на заднем дворе.
Мой взгляд скользит по улице: повсюду происходят бесчисленные столкновения, сопровождаемые криками. Здесь физические и словесные поединки — явно обычное явление. И если стражники не изнывают от скуки, то, не моргнув и глазом, сами вступают в бой.
Эти люди грубы, как песок, из которого они выползли.
Я замечаю ненадежно свисающий со стены магазина потрепанный навес, который обещает заманчивую полоску тени.
Можно и последовать совету Фрэнсиса.
Чуть не столкнувшись с группой детей, бредущих по улице, я неловко сворачиваю в тень и потираю ноющие мышцы. «Жевать» — это слишком щедрое слово для того усилия, которое требуется, чтобы проглотить этот черствый хлеб. Теперь к моему бесконечному списку болей можно добавить и челюсть. Оставшееся время я провожу в попытках спрятаться от палящего солнца и обвиняющих листовок.
Мне нужны деньги.
Эта единственная мысль преследует меня, терзая мой разум все сильнее с каждым часом, проведенном в новом городе, который я отчаянно пытаюсь сделать своим домом. Монеты, звенящие в моем рюкзаке, кажутся слишком легкими. К несчастью для меня, жители Дора относятся к своим деньгам в карманах не так беспечно. Мои успехи в воровстве (исключая вещи на торговых тележках) были, мягко говоря, минимальными. Мне почти неловко.
Когда солнце садится, а вместе с ним отступает и жара, я петляю по городу в поисках крыши, на которой мне так понравилось спать.
Мне нужны деньги. Деньги — это кров. Это еда.
Это… желание жить.
— … три серебряных выигрывает Слизь. Этот ублюдок непобедим.
Грохочущий голос отвлекает меня от хаотичных мыслей. Опасная смесь скуки и любопытства заставляет меня прислониться к стене переулка, с намерением подслушать.
Другой мужчина фыркает с сильным акцентом.