– Ладно, сделаем так. Он за моим столиком. Давай я возьму твой восьмой, а ты – мой с ним. Идет?
Лакс едва не отказывается, и позже, гораздо позже, она будет вспоминать этот момент на кухне «Бухты», запах жареной рыбы, пар, поднимающийся над раковинами, звон столовых приборов, шутки поваров на испанском… Тогда все это казалось неважным, не тяжелым и не обременительным. Ей просто выпала возможность поговорить с парнем.
Разве может такая мелочь изменить всю жизнь?
– Идет, – соглашается она, улыбаясь Кэм и протягивая ладонь для рукопожатия.
Золотой мальчик поднимает голову, когда она приближается к столику, и его улыбка очаровывает.
Наверное, глупо чувствовать себя такой счастливой только потому, что ей улыбается симпатичный парень, но Лакс научилась принимать неожиданные радостные подарки судьбы.
– Официантка передала вам, что я спрашивал о вас? – произносит он, наклоняя голову и немного смущенно улыбаясь.
У него теплые карие глаза, длинные волосы, вьющиеся у мочек ушей. Он – человеческое воплощение золотистого ретривера.
Просто душка.
– Возможно, – слегка пожимает плечами она, и парень морщится, потирая рукой затылок.
– Отлично. Значит, есть хоть какой-то шанс, что ты считаешь меня по-настоящему классным, верно?
– О да, есть.
Его улыбка становится шире, и Лакс замечает ямочки на его щеках. Он действительно классный.
– Черт, – выдыхает он. – Видишь ли, я собирался поболтать с тобой, задать интересные, ненавязчивые вопросы…
– Само собой, – кивает Лакс, и ее щеки едва ли не сводит от того, как сильно она старается не расплыться в глуповатой улыбке.
– А потом, – продолжает он, – в самом конце я собирался очень вежливо попросить твой номер телефона. Но поскольку теперь все, кажется, пошло прахом, я скажу, что, по-моему, ты великолепна, и я бы очень хотел однажды сходить с тобой куда-нибудь.
Сердце Лакс сильно стучит в груди, а в животе расцвел целый сад с бабочками. Тем не менее ей кажется забавным продолжить игру.
– Ты даже не знаешь, как меня зовут, – напоминает она ему, а он указывает на бейджик с ее именем.
– Вообще-то знаю. Лакс. Что на самом-то деле делает меня очень унылым на твоем фоне, потому что у тебя крутое имя. Я знал, ты не из моей лиги. – Он откидывается на спинку стула, и Лакс замечает, как натягивается футболка на его широкой груди. – Я Нико.
Лакс кладет руку на бедро.
– Это тоже классное имя.
– Коротко от Николас.
Лакс хмурится, делая вид, что размышляет.
– Знаешь, это определенно лишает тебя некоторых достоинств, но в целом у тебя все равно неплохое имя. Одобряю.
Нико смеется как ребенок, запрокидывая голову:
– Беру свои слова обратно. Можешь не давать мне свой номер. Выходи за меня замуж.
– Пожалуй, сначала я посмотрю, сколько ты оставишь на чай.
Когда она в последний раз флиртовала с парнем? Когда в последний раз чувствовала себя такой же, как и раньше, той, у кого всегда были наготове парочка колкостей, самой сообразительной из всех подруг?
Много лет назад.
Годы и годы назад. Но вот она здесь, так легко флиртует с незнакомым парнем.
В конце концов она поймет, что у Нико есть особенный талант – заставлять людей мгновенно чувствовать себя особенными, лучшими версиями самих себя. Но прямо сейчас, стоя у его столика в четверг вечером, она не знает этого, не понимает, что свет, окутавший сейчас ее, горит для всех, кого он встречает.
– Что ты пишешь? – Лакс указывает на блокнот, лежащий все еще открытым на столе.
Здесь, в самом дальнем уголке бара, мягко мерцают лампы, но она все равно видит, как ее собеседник слегка краснеет, и, возможно, именно в этот момент влюбляется в него.
Нико поворачивает блокнот к ней, чтобы она могла рассмотреть страницу, на которой приведен список блюд, выглядящий не очень аппетитно, – в каждом из них в состав включены консервы, – а также ряд цифр и грубо нарисованная карта.
– Я люблю выходить в открытое море, – объясняет он. – Хочу приобрести двадцатипятифутовую яхту. Планирую отправиться на Гавайи, как только смогу, так что… – он проводит рукой по странице, – решаю вопросы логистики, в общем.
Лакс мало что понимала в лодках, кроме того, что ей нравится на них смотреть. Она выросла в Калифорнии, но родилась на Среднем Западе. Ее родители родом из Небраски, а отец до сих пор живет там с новой женой и детьми.
Это была идея мамы Лакс – переехать в Сан-Диего после развода, чтобы начать все сначала в месте, которое принадлежало бы только им. И все было замечательно, пока она не заболела, когда Лакс была на втором курсе. Рак поджелудочной железы, внезапный и разрушительный, сначала крошечный, но распространившийся по всему телу. Однако ее мама упорно боролась. Врачи дали ей шесть месяцев, а она продержалась три года, но каждый был тяжелым испытанием, поэтому, когда она наконец умерла, Лакс почувствовала облегчение.
«Все кончено, – подумала она тогда, – по крайней мере, ее страдания закончились».
Так оно и было, но из-за этого в жизни девушки образовался странный трехлетний пробел. В последний раз, когда все было нормально, ей было двадцать, она училась в Калифорнийском университете и вела довольно типичную жизнь – занятия, вечеринки, случайные связи.
Затем телефонный звонок. Голос мамы на другом конце провода дрожал. Вся ее жизнь перевернулась в одночасье.
Три года, прошедшие между этим телефонным звонком и той ночью, когда Лакс собрала свои вещи и покинула дом, который она больше не могла себе позволить арендовать, прошли как в тумане, и когда туман рассеялся, она обнаружила, что ей не удалось сохранить даже самую малую часть своей прежней жизни. Друзья устали от звонков и сообщений, оставшихся без ответа, семьи в Калифорнии не осталось, а ее отец… Что ж, она к чертовой матери уничтожила все шансы на теплые взаимоотношения.
С тех пор Лакс живет на автопилоте – она работает, чтобы оплатить аренду захудалой квартирки, которую делит с тремя другими девушками, и строит планы максимум на следующую неделю, а иногда – только на следующий день.
Но заметки Нико, кажется, что-то в ней пробуждают.
– Сколько времени это займет? – уточняет Лакс, а парень пожимает плечами.
– Доплыть до Гавайев? Плюс-минус три недели. Зависит от многих обстоятельств.
– Ты плывешь один?
Лакс пытается представить, каково это – оказаться посреди бескрайних вод, в полном одиночестве, когда единственное, что отделяет ее от смерти – это корпус из стекловолокна и ее собственные навыки. Это пугает, но в то же время… возбуждает?
– Думаю, это тоже зависит от многих факторов, – отвечает Нико, улыбаясь ей, и сердце Лакс делает аккуратное сальто в груди.
Остаток вечера пролетает незаметно. У нее есть другие столики, но она постоянно ощущает присутствие Нико, ее взгляд то и дело находит его в укромном уголке бара. Когда ее смена заканчивается, а он сидит на прежнем месте, ожидая девушку, в ее душе восходит солнце.
Как будто вся ее жизнь внезапно начинается сначала.
Глава 5
– Подожди, так тебе не нравятся лодки?
Мы с Бриттани стоим в отделе с консервами в «Фудленд» и закупаемся продуктами. Ремонт «Сюзанны» почти завершен, и мы отбываем в ближайшее время, поэтому и пошли по магазинам. Амма решила остаться в марине, скривившись на наше предложение сходить за покупками.
Видимо, что-то столь обыденное, как поход за продуктами, не входит в представления Аммы о приключениях. Понимаю, но с другой стороны, я не люблю голодать, поэтому с охотой наполняю тележку непортящимися продуктами – суп, консервированные овощи, орехи, крекеры, а также большое количество любимого гавайского спэма[6]. И побольше воды. У Нико на яхте есть система очистки, но мы по-прежнему берем с собой галлоны, большие пластиковые емкости, наполненные чистой водой, которые будут храниться в маленьком трюме. До Мероэ плыть три дня, а после Бриттани и Амма хотят провести две недели на атолле – Нико убедил их, что после семидесяти двух часов в море им захочется немного побыть на суше, прежде чем отправиться в обратное плавание.
И это только в случае, если все пойдет по плану, а этого, как Нико уже несколько раз напоминал мне, никогда не происходит.
Поэтому я кладу в тележку еще несколько банок супа.
– Дело не в том, что я не люблю лодки, – объясняю я Бриттани, – просто это в первую очередь хобби Нико.
Она кивает, перегибаясь через ручку тележки. Сегодня ее волосы распущены и падают на плечи, когда она смотрит на наш улов.
– Хорошо, тогда что тебе нравится? – интересуется она, поднимая на меня взгляд.
Из колонок под потолком играет «The Greatest Love of All»[7], и у меня волосы встают дыбом, когда я снова демонстративно начинаю изучать прилавки, будто мне вдруг очень захотелось выбрать лучший сорт нута.
Вот он, вопрос на миллион долларов. Что мне нравится?
Загвоздка в том, что, когда твой мир рушится, у тебя не остается «увлечений». Ты настолько сосредоточен на том, чтобы пережить следующий день, что «интересы» и «амбиции» как бы улетучиваются. У тебя не остается времени на увлечения. Взрастить в себе такую любовь к хождению под парусом и морю, как у Нико, – это удовольствие, которое я не могла себе позволить уже много лет. До того, как заболела мама, у меня было много интересов: в старшей школе я занималась легкой атлетикой, в детстве играла на гитаре. И я всегда любила читать – от классики, которой нас пичкали в школе, до детективов в жутких мягких обложках. Я хотела изучать английскую литературу, но в колледже снова вернулась к игре на гитаре и всерьез подумывала о том, чтобы получить музыкальное образование, пока мама не позвонила и не сообщила о приеме у врача.
Иногда я все еще вспоминаю ту Лакс, чей мир не перевернулся с ног на голову. Ту девочку, которая, возможно, могла сидеть в какой-нибудь музыкальной комнате, окруженная детьми, и учить их гаммам. Но в этой идеальной картинке меня всегда что-то смущало: на самом деле я с трудом могу предста