В конце концов обоим снова завязали глаза и посадили на заднее сиденье машины. В машину они сели арестованными арабами Ибрагимом и Абдул Каримом, а вышли вскоре уже как Хавакук и Ицхак, сотрудники Арабского отдела. Их привезли в заведение «Тельц-хаус», рекламировавшее себя как «красивейший и удобнейший отель Хайфы», расположенное в сосновом лесу на западном склоне горы Кармель, всего в шести минутах езды от пляжа. Отель превратили в строго охраняемый штаб, руководивший военными действиями в Хайфе и окрестностях. Там двоих сотрудников ждал один из шефов Отдела.
Обошлось без прощаний и почти без инструктажа. Страна уже потеряла тысячи своих сыновей, еще тысячам суждено было пасть, евреи ждали вторжения арабских государств, все сбивались с ног. Этих двоих отправляли в Бейрут; оставалось придумать, как туда попасть. Радиосвязь, как и любая другая связь, отсутствовала. Отдел не сомневался, что найдет способ связаться с ними, если евреи выстоят. Командир дал им немного денег, вручил Ицхаку маленький пистолет и сказал: «Удачи!» Разведчики уловили идею, как было принято говорить в Пальмахе, и отправились пешком вниз по крутым улицам в арабский сектор, снова превращаясь по пути в арабов. Пройдет немало времени, прежде чем они опять станут самими собой.
На улице у доков они нашли группу беженцев, ждавших эвакуации. Неподалеку стоял автобус. Ицхак пошел искать водителя и нашел его за кофе и неспешным разговором с еще несколькими мужчинами.
— Почему эти люди сидят на улице, почему их не пускают в автобус? — поинтересовался Ицхак, указывая на беженцев. Вразумительного ответа не последовало. Ицхак взял руку водителя и заставил пощупать через ткань куртки пистолет. — Я из джихада Яффо, — сказал Ицхак — Абдул Карим. — Окажи мне любезность.
Вскоре они уже ехали мимо пустых домов и лавок. Хайфа осталась позади, по сторонам дороги бежали галилейские пейзажи. Показался контрольно-пропускной пункт иностранных наемников Арабской освободительной армии, которая вошла в Палестину, не дожидаясь ухода англичан. Командовал этой армией Фавзи аль-Кавукджи, грозивший евреям «тотальной войной»: «Убивать, крушить, рушить все на своем пути». Эмблемой Арабской освободительной армии была звезда Давида, проткнутая кинжалом.
Арабские солдаты остановили автобус, двое вошли внутрь и стали разглядывать пассажиров. Обоих наших знакомых они вывели наружу. Мужчинам призывного возраста не полагалось уносить ноги.
— Мы покинули свой кров, жен, детей, чтобы помочь вам воевать с евреями, а вы бежите с родной земли?! — крикнул один солдат Ицхаку.
Разведчик показал ему свой пистолет.
— Будь у этого ствола рот, — сказал он, — он бы рассказал тебе, сколько евреев я прикончил.
Солдат все равно потребовал объяснения, почему он уезжает.
— Евреи убили моего отца, — стал сочинять Ицхак. — Мать уехала с моими младшими братьями и сестрами в Алеппо.
Он намеренно вставлял в свою легенду Алеппо: вдруг собеседник распознает его акцент?
— Я первенец, — продолжал он, — и я за них в ответе. Я должен позаботиться об их безопасности. Но я обязательно вернусь и продолжу борьбу.
Солдаты позволили автобусу со всеми пассажирами ехать дальше, к ливанской границе, мимо полей, еще зеленеющих после сезона дождей. В отличие от остальных, наши двое не чувствовали себя в безопасности. Но всех их объединяло неведение относительно будущего и сомнение, что они когда-нибудь вернутся.
12. Падение Израиля
Ливан встретил разведчиков ревом и чадом бесконечных военных колонн, тянувшихся в противоположную сторону, в Палестину: начиналось арабское наступление. Это были грузовики с солдатами, тягачи с пушками, бронетранспортеры. Раньше все вооруженные до зубов военные, которых они видели, были британцами. Самым серьезным оружием, из которого доводилось стрелять им самим, была винтовка. Пальмах, самая серьезная сила, которую евреи могли противопоставить грозному врагу, выглядел по сравнению с этой бронированной лавиной попросту жалко.
Возможно, Хавакук вспоминал в этот момент Миру, солдатку, с которой был вынужден разлучиться. Последние месяцы она сопровождала прорывавшиеся к Иерусалиму конвои, сидя верхом на ящиках с овощами, держа наготове автомат и разглядывая обгорелые остовы прошлых конвоев на обочинах. Это была опасная служба, но этим риск не ограничивался: ее кибуцу в Галилее, тому, где она и Хавакук познакомились у костра, теперь угрожала Арабская освободительная армия. Вот-вот прозвучит приказ о вторжении, и в его сторону двинутся новые войска.
Я познакомился с Мирой, когда ей было уже 85 лет. Маленькая, но грозная женщина с хриплым голосом вызывала уважение. Она жила все в том же кибуце Алоним. На мой вопрос, потеряла ли она веру в тот критический момент мая 1948 года, она решительно ответила: «Нет». Тогда, семнадцатилетней, она знала, что Пальмах не может потерпеть поражение. «Оставалось одно: верить в этих людей, отдавших все, что они имели, — сказала она. — Они были вместе: один за всех, все за одного. Они вместе ушли в бой и вместе вернулись».
Но ее возлюбленный, глядя на палестино-ливанской границе на внушительные силы арабов, не испытывал такой же твердой уверенности. Бойцы не всегда возвращались вместе, а бывало, что и вовсе не возвращались. Кому, как не Мире, было это знать: ее брат Бен-Цион, пулеметчик Пальмаха, погиб в те недели в бою в Неби-Самуэль. Да и с ней самой война еще не свела счеты.
Автобус катил вдоль моря, все дальше углубляясь в Ливан, чтобы, миновав города Тир и Сидон, въехать в «немыслимый город», как описывает Бейрут тех лет английская писательница Ян Моррис: «Немыслима прелесть самого этого места, где встречаются Ливанские горы и Средиземное море. Немыслима мощь его характера, его безответственная жизнерадостность, его влажная уклончивость. Он немыслим экономически, ибо неисправимо процветает при системе, заклейменной многими серьезными теоретиками как категорически неработоспособная. Подобно шмелю, летающему вопреки законам аэродинамики, Бейрут существует вопреки всем правилам и предшествующим примерам.
Тем не менее он стоит, тряся кудрями и вертя юбками, — настоящая беспечная Кармен среди серьезных городов…
Здесь можно встретить политических беженцев, плетущих нескончаемые темные заговоры, и блистательных крючконосых шейхов в ослепительной арабской позолоте, перебирающих четки и упоенно погрязающих в ссорах. Здесь скользят стройные сирийки в шелках с глазами ланей, набережные кишат жгучими продажными женщинами семитско-барочного облика».
Это завораживающее описание нельзя не процитировать, даже если мы сознаем, что наше повествование чуждо вымышленному миру западного корреспондента: нам не встретятся ни блистательный шейх, ни жгучие красотки. Бейрут был арабским мегаполисом, сформировавшимся за годы французского колониального правления, где по-прежнему преобладали франкоговорящие христиане-марониты, ориентировавшиеся на французов. Суровость и страсть к нравоучениям, свойственные Ближнему Востоку, с трудом проникали в этот маленький приморский анклав с преобладанием средиземноморской, а не аравийской розы ветров, с расслабленной атмосферой. Город изящно примостился между морем и горами, что накрывались зимой белыми шапками, — этакий гибрид Салоник, Дамаска и Берна.
Сначала два разведчика поселились вместе с другими беженцами в здании школы, но быстро съехали оттуда, напуганные неприятными вопросами о родине и о родне. Пришлось снять номер в дешевой гостинице. Их снабдили одной-единственной инструкцией: проводить днем час-другой на центральной площади Мучеников, прогуливаясь и высматривая знакомое лицо — интеллигентного друга Гамлиэля, получившего, видимо, такое же задание, а потом переставшего выходить на связь.
Выходя вместе из гостиницы в город, они встречали на бейрутских улицах толпы растерянных людей, оторванных, как они сами, от привычных связей. Площадь представляла собой прямоугольник, где царил хаос автомобилей и конных повозок, среди которых сновали прохожие, возвращавшиеся с работы или с многолюдных старых рынков неподалеку — эти осколки Ближнего Востока чудом пережили проведенную французскими архитекторами реконструкцию города на современный манер. Кто-то спешил в правительственные учреждения в Малом Дворце на северной стороне прямоугольника, пробираясь сквозь обычную городскую толкучку из попрошаек и нищих. В документах разведки, сохранившихся в военном архиве Израиля, есть французская карта 1942 года под названием «Город Бейрут», которой пользовались агенты или Центр. На приведенной иллюстрации показана площадь Мучеников (Place des Martyrs) и ее окрестности.
Дождавшись на площади конца рабочего дня, можно было почувствовать изменение преобладающего в городе настроения: одновременно с закрытием учреждений оживали кафе, нищие расползались по задворкам, богачи и иностранцы направлялись в кабаре, вроде «Черного слона» или клуба «Кит-Кат», где, как свидетельствовал один из знатоков, «силились воссоздать церемониал парижских ночей, приправленный восточной чувственностью». Это был час начала настоящей жизни на улице, примыкавшей к площади Мучеников с востока и носившей имя великого арабского поэта Аль-Мутанабби: здесь находился квартал «красных фонарей» с примечательными заведениями вроде того, которое принадлежало гречанке мадам Марике Спиридон: ее салон пользовался популярностью у городских политиков и прочих нотаблей. Бордели существовали на законных основаниях, подвергаясь еженедельному санитарному контролю и набегам полиции нравов.
Но знакомых лиц в толпе на площади Мучеников наши друзья не находили, как ни искали. Связаться с Гамлиэлем и с кем-нибудь еще не было никакой возможности. При этом наплыв иностранцев породил в Бейруте настолько острую шпионскую лихорадку, что, по воспоминаниям Ицхака, арабское слово «джавасис» («шпионы») буквально висело в воздухе. Сообщалось о старом нищем, оказавшемся еврейским шпионом; прошел слух, что шпиона можно отличить по отметине на спине или даже во рту («звезда Давида» на зубе мудрости). Утверждали, будто такие случаи бывали в Сирии. Любой чужак попадал под подозрение, а чужих вокруг было не счесть.