тории флота периода Войны 1948 года. Это послужило официальной причиной того, что вскоре последовало. Официальной, но не единственной.
После капитуляции нацистов прошло всего два с половиной года. Евреи еще только пытались осмыслить масштаб случившегося в Европе, прикидывая, сколько человек осталось в живых. В те дни израильтяне собирались у радиоприемников и слушали передачу «Бюро поиска пропавших родственников», ведущий которой зачитывал душераздирающую записку матери, разыскивающей дочь, называл имя младенца, которого в последний раз видели в Лодзи в 1942 году, оглашал мольбу жительницы венгерской деревни, ищущей хоть кого-нибудь из земляков… Для многих война еще не кончилась. Ни у кого не было даже уверенности, что Гитлер мертв.
Вот как описывает обнаружение в Бейруте яхты Гитлера диверсант Рика: «Казалось, мучитель переворачивается в могиле, не смирившись с существованием Государства Израиль, и шлет на бой с ним свой личный военный корабль». Гамлиэль живописует пылающий корабль, уходящий под воду. У этого зрелища, пишет он, «был сладкий привкус мести».
«Заря» — Гамлиэлю:
Исходя из фазы луны и из волнения на море, возможен перенос акции с четверга на воскресенье, 28 ноября. Окончательный ответ получите завтра.
Ваши дальнейшие инструкции.
Мигающий сигнал начнет подаваться в 21:15 и закончится в 23:15. После выхода нашего человека на берег корабль уйдет в море и вернется на то же место спустя два часа…
Если наш человек не поднимется на борт до 04:30, корабль возвратится в Израиль. Наш человек останется в Бейруте до тех пор, пока мы не сумеем организовать его возвращение.
Приготовьте ему одежду размера Хавакука, длинное зимнее пальто, бумажник с ливанскими деньгами, бутылку рома, легкую еду.
Оглядев гавань, Ицхак убедился, что на «Grille» что-то происходит: палуба частично застелена брезентом, чужих не подпускают. Поблизости от порта предлагался напрокат хазакех — длинная доска для серфинга, на которой надо стоя грести длинным двухлопастным веслом; Ицхак и Хавакук взяли доску, Хавакук улегся на нее, Ицхак стал грести; оба изображали отдыхающих. Неподалеку от яхты было несколько рыбацких лодок и корабль британских ВМФ «Childers» — эсминец, не так давно останавливавший в море лодки с еврейскими беженцами. Разведчики подобрались к «Grille» достаточно близко и сумели разглядеть на палубе нескольких человек, выглядевших по-европейски, скорее, как немцы.
Когда оба вернулись в свою комнату в мансарде, Хавакук передал по «бельевой веревке» донесение обо всем увиденном.
Пока шли приготовления, Ицхак ни на минуту не забывал о возможности отмены акции по причине одной из главных трудностей в работе бейрутской ячейки — присутствия в городе обыкновенных евреев. Небольшая община ливанской столицы, в основном сирийские евреи, кровная родня ближних общин Алеппо и Дамаска, давно пользовалась многоликостью и толерантностью Бейрута, что были заимствованы у французов и навеяны космополитическими ветрами левантийского берега. Но положение евреев ухудшалось и здесь, как во всем арабском мире. Из-за военной истерии их лояльность подвергалась сомнению, независимо от того, как сильно они сторонились сионизма и как униженно декларировали свою преданность арабскому делу. Эти декларации звучали неискренне и чаще всего такими и были. Местные евреи оказались заложниками и готовы были заявлять все что нужно, лишь бы оставаться в безопасности. Как предупреждал Гамлиэль в одном из донесений, им грозила опасность стать мишенями для «диких выходок» и даже для бомбометателей. Любая израильская акция подвергла бы местных евреев дополнительной опасности.
Несколько предложений разведчиков о проведении диверсионных актов были отвергнуты именно из опасения ответных репрессий; ячейке приказывали избегать любых контактов и придерживаться старого правила Арабского отдела: не смешивать еврейских агентов и жителей-евреев. Офицер Пальмаха Игаль Алон, один из основателей Отдела, обсуждал этот вопрос с лидерами сионизма в 1944 году и обобщил его в несколько преувеличенных выражениях: «Однажды наш посланник в одной арабской стране спросил меня, как ему поступить при виде избиения арабами местного еврея: не обращать внимания, вмешаться? Я посоветовал ему присоединиться к нападающим».
Со временем нарушения этого мудрого правила привели к трагическим последствиям. «Дело» (под таким названием это фиаско стало известно в Израиле) началось в 1951 году, когда родилась идея организовать египетских евреев с целью «распространения пропаганды»; постепенно она выродилась в намерение использовать их в качестве диверсантов. Ячейка была разоблачена, одни ее члены угодили в тюрьму, других казнили. Один покончил с собой в тюрьме. Сама операция и вопрос о том, кто приказал ее провести, стали источником одного из худших политических скандалов в молодом государстве.
Похоже, тема контактов с местными евреями часто беспокоила наших разведчиков в Бейруте и неоднократно обсуждалась в ходе сеансов радиосвязи с Центром:
Вы, конечно, понимаете, что мы не можем изменить наши рабочие принципы контактов с евреями. Возможно, мы чего-то лишимся, но в конечном счете обеспечим гарантию более важных вещей.
«Более важными вещами» были жизни местных евреев в арабском мире. Сейчас нам очевидно, что для евреев в арабском мире не существовало никакого будущего, но тогда этой очевидности еще не было. Например, евреи Алеппо, родного города Ицхака, пережили разрушение Иерусалимского храма римлянами в 70 году, зарождение христианства, Византийскую империю, становление ислама, арабское завоевание, арабские, турецкие, монгольские династии, как минимум одно катастрофическое землетрясение, разрушившее почти весь город… Почему бы им не пережить появление Государства Израиль? Полное истребление евреев в Алеппо и во всем арабском мире казалось чем-то невероятным. Большинство склонялось к тому, что беда минует их и в этот раз. Поэтому агентам следовало соблюдать осторожность и не переступать черту, а евреям Бейрута — не приближаться к ним на пушечный выстрел.
Но где пролегает эта черта? С этим не было и не могло быть ясности. Такие люди, как Ицхак и Гамлиэль, могли, действуя в Бейруте, считать себя не местными евреями, не уроженцами Алеппо и Дамаска, а израильтянами. Но они провели вдали от родных мест еще маловато времени и могли быть приняты арабами за тех же сирийских евреев, составлявших большую часть бейрутской общины. В арабском мире никогда не улавливали разницу между «израильтянами» и «евреями»: сейчас, как и тогда, всех скопом называют просто «евреями». Чем больше агентов попадалось — иракцев, сирийцев, уроженцев всего арабского мира, — тем сильнее становилась неразбериха.
В более поздних описаниях работы Арабского отдела его сотрудники фигурируют как израильские шпионы, сами они называют себя так же. Однако когда они отбывали для выполнения заданий в начале 1948 года, Израиля еще не существовало, как и слова «израильский». Их положение было туманным, отсюда впечатление о некоторых их действиях как о безрассудных нарушениях элементарной осторожности. Например, Гамлиэль, находясь на нелегальном положении в Бейруте, организовал встречу со своими родителями, приехавшими его навестить из еврейского квартала Дамаска. Потом он писал в свое оправдание, что поставил родителям условие: не задавать лишних вопросов. Они давно не виделись, и он сильно по ним соскучился. Это стало его последней встречей с отцом, который вскоре умер. Они посидели в кафе на набережной: двое сирийских евреев и их сын, израильский разведчик.
Выполнение приказания сторониться бейрутских евреев особенно тяжело давалось Гамлиэлю, ведь в городе жили два его брата. Впоследствии он признал, что встречался иногда со своим братом Халилом (взявшим потом имя Аврагам), который торговал нижним бельем. Он утверждал, что приходил в дом к Халилу только после того, как засыпали племянники, беря с брата строгое обещание соблюдать секретность. Встречался он и с другим братом, Субхи (Мацлиахом на иврите), торговавшим лекарствами. Из трех братьев шпионом был один Гамлиэль, но у всех троих были разные личности на выбор и по несколько имен. Независимо от занятия — торговли трусами или сбора разведданных, — все они рисковали, находясь с самого рождения в опасном арабском окружении.
Ицхак, приехав в Бейрут, первым делом, не испрашивая разрешения, подался в свой родной Алеппо, для чего пересек по своим палестинским документам ливанско-сирийскую границу. Его сопровождал Хавакук. Ицхак оправдывал риск намерением понаблюдать за военными приготовлениями в Сирии, но, кажется, сам в это не верил. Просто ему нужно было хотя бы несколько часов побыть дома, чтобы снова ощутить свои корни и убедиться, что Заки Шашо, его прежнее воплощение, — реальный человек. Этот порыв знаком многим эмигрантам. После его бегства втайне от отца и превращения в пионера-сиониста прошло уже целых шесть лет.
Два агента добрались по лабиринту узких улочек до квартала, где издревле жили евреи, неподалеку от огромной Цитадели, высящейся над базаром. За эти годы отец Ицхака успел уйти в мир иной; матери он лишился еще в детстве, но надеялся, что в еврейском квартале по-прежнему живет его мачеха. Но в ее дворе им сказали, что она переехала. К тому времени многие евреи уже сбежали из города, их жилища заняли чужие люди. После голосования в ООН о разделе Палестины минувшей осенью начались арабские бесчинства, в огне погибли сотни еврейских домов и лавок и почти все синагоги. Все обстояло уже не так, как раньше; их маленький мирок приказал долго жить. Теперь приходилось осторожничать при любой встрече и стараться не сболтнуть лишнего.
Наконец Ицхак нашел свою мачеху в другом дворе. Выйдя и увидев его, она забормотала заклинания против шайтана и сглаза: она думала, что его уже нет в живых, и, даже увидев, не поверила своим глазам. Она привела пасынка в свою простую комнатушку и накормила его любимыми хлебными шариками с белым сыром.