Личный состав полка относился к своей эмблеме как к знамени. Когда эсэсовцы из моторизованной дивизии «Викинг» рано утром атаковали огневой пункт 1‑й батареи, то расчеты, понеся потери, отошли, оставив врагу орудия. В это время кто-то вспомнил эмблему. Перед отправкой орудия из подразделения эмблема удалялась. Горстка бойцов двинулась обратно, чтобы вернуть орудия или погибнуть на поле боя.
Эсэсовцы встретили артиллеристов автоматными очередями. Дело дошло до рукопашной схватки. Один артиллерист сумел добраться до своего орудия и стал стирать эмблему. Настигнутый пулями, он погиб, сделав лишь часть работы. Немцы снова оттеснили орудийные расчеты. Но на этом борьба не окончилась. К полудню при поддержке 2‑й батареи огневики вернули свои орудия.
С того времени на щитах орудий 1‑й батареи наносились две эмблемы. Рядом со стандартной эмблемой белела другая, наполовину стертая – какой она осталась под рукой погибшего солдата. Усеченный рыцарский щит напоминал о подвиге воина, верного долгу и присяге.
Петров говорит о том, что в отличие от уставных норм, обязательных для всех, требование традиций соблюдается только личным составом одного подразделения или части. Уравниловка же порождает безличие. Традиция наделяла отличием каждое подразделение для того, чтобы сплотить всех под знаменем полка.
Влияние воинских традиций огромно. Воин связан со своим орудийным расчетом узами дисциплины и рассматривает принадлежность к коллективу как нечто обязательное и постоянное. Отношение воина к службе определяют общепринятые уставные положения, и все же интересы орудийного расчета, взвода, батареи, к которой он принадлежит, ему ближе, чем другого подразделения. Поэтому он и называет свое подразделение родным.
Традиции 231‑го КАП культивировали у личного состава дух дисциплины и коллективизма. Огневики, разведчики, связисты, воины других специальностей дорожили тем, что их полк, оставаясь таким же, как и другие артиллерийские части, имел собственное лицо. Но привязанность воина к подразделению имеет другую природу. Нет крыши над головой и нет тепла. Воину дороги люди, с которыми сражался в одном строю, он знает то, о чем они думают, переживают, знает богатство и чистоту человеческой натуры. Никаких тайн и секретов ни в мыслях, ни в намерениях, ни в поступках. Воин верит своим товарищам, своим командирам, как верят люди собственному «я». Никакие занятия несравнимы с фронтовой службой. Нигде человек не подвергается такому колоссальному напряжению и не переживает такие глубокие и острые ощущения.
«Способность подчиниться закону дисциплины, – подчеркивает Петров, – возвышает воина в его собственном мнении. Он поступился личными интересами в пользу общих и не представлял себя вне строя своего подразделения. Но осознание рядового не означает, что он утрачивал черты, свойственные отдельной личности. Наоборот, воин старался преуспеть, отличиться, лучше других нести службу. И находил стимулы в делах подразделения, поскольку он внес свою долю, которая не рассеялась попусту и не исчезла бесследно, но обратилась в действия орудийного расчета, взвода, батареи».
Все эти размышления связаны с его переводом в другую, 8‑ю, батарею (там временно отсутствовал командир). Петров с сожалением покидал ставшую ему родной 6‑ю батарею. Новая батарея была укомплектована 152‑миллиметровыми пушками-гаубицами. Они относились к разряду тяжелых орудий. Досягаемость их по дальности составляла более 17 километров. Снаряд весил 45 килограммов. Это увеличивало его поражающее действие. Вес самой пушки – семь тонн. Массивный лафет с раздвижными станинами имел особые клинья, обеспечивающие устойчивость орудия в момент выстрела. Все это повышало точность стрельбы. Если в 107‑миллиметровых орудиях после выстрела приходилось заново восстанавливать наводку, то пушка-гаубица почти не сдвигалась с места.
Прибыв на новое место службы, лейтенант немного растерялся. В родной батарее он знал каждого в лицо: кто повиновался его командам, кто пренебрегал опасностью, на кого можно было положиться в боевой обстановке. Здесь все люди были незнакомые, он даже не знал их фамилий, но уже получил приказ – принять батарею и произвести прицельные стрельбы. Пришлось, не смыкая глаз, до самой полуночи вникать в дело. Можно было отдохнуть, но не удалось. Утром стрельбы продолжились. И когда, наконец, удалось во всем разобраться, устранить недостатки, поступила команда – возвращаться на свою батарею.
Много ли человеку нужно для счастья во время войны? Казалось, что должна быть одна только мысль: не погибнуть! Но Петров говорил, что в тот момент он ощутил прилив радости от того, что вернулся в родное подразделение.
Однако здесь его ожидал неприятный сюрприз. На огневой пункт 6‑й батареи прибыла комиссия из штаба артиллерии армии. Она должна проверить состояние орудий, документацию. Лейтенант Петров представился военному инженеру 2‑го ранга, который возглавлял эту комиссию. Его интересовал один вопрос: почему не соблюдаются правила эксплуатации материальной части?
Комиссию привел в изумление большой расход снарядов. Интенсивность стрельбы превысила все допустимые нормы.
– Вы нарушаете режим, установленный техническими нормами, – заявил председатель комиссии. – Если так будет продолжаться, то через десять дней орудийные стволы выйдут из строя. Это граничит с вредительством. Я буду докладывать командованию.
Петрова поразило, что это говорилось каким-то безразличным голосом, словно проверяющий не понимал того, что старший на батарее, как и его подчиненные, только выполняют команды. Режим стрельбы и все, что связано с применением оружия, определяет стреляющий: темп, количество снарядов, заряды и остальное. Поэтому председатель комиссии обратился не по адресу, тем более, обвиняя батарейцев во вредительстве. Петров еле сдержался, чтобы не наговорить грубостей проверяющим.
Комиссия между тем составила разгромный акт. Вина за недочеты и упущения, обнаруженные в содержании орудий, возлагалась на должностных лиц огневых взводов – командиров орудий, старшего на батарее. По требованию председателя комиссии лейтенант Петров поставил под актом свою подпись. Комиссия с чувством исполненного долга отбыла в штаб дивизиона.
– Теперь жди неприятностей, – сказал кто-то из батарейцев. – Нашему командиру здорово перепадет.
Но последующие события внесли свои корректировки. Немецкие войска начали наступление на этом участке фронта, и артиллеристам 6‑й батареи пришлось несколько раз в день открывать огонь по указанным целям. Противник тоже не остался в долгу. Немецкий самолет «хеншель» повис над позициями дивизиона и с воздуха корректировал огонь своей артиллерии.
Вражеские снаряды начали рваться все ближе к орудиям. Василий Петров в это время сидел под деревом возле своей палатки. Последовал сильный удар, а потом он ощутил запах жженой земли. Петров услышал какие-то звуки, необычное шипение. Повернув голову, он увидел в шаге от себя торчащий 105‑миллиметровый снаряд, который вонзился на три четверти в грунт. В палатке виднелась большая дыра.
– Товарищ лейтенант, это ваш амулет, – сказал подбежавший боец.
Петров вспомнил, что в артиллерии так называют снаряд, который упал рядом и не разорвался. Вызвали артиллерийского мастера, который принялся извлекать из земли немецкий снаряд, чтобы отнести его подальше.
– В рубашке родились, товарищ лейтенант, – сказал он. – Взрыватель не сработал. Если бы рванул – не горюй, мама! – Как бы подтверждая свои слова, показал пальцем в небо.
Петров намек понял. Днем раньше, 10 августа 1941 года, похоронили водителя тягача Дурова. Во время налета немецкой авиации пулеметная очередь прошила солдата. Тягач, который на полных оборотах шел вперед, вдруг остановился.
Петров успел крикнуть водителю: «Дуров… левый фрикцион…» – и только потом увидел, что водитель поник головой. Из его плеча хлестала кровь, кабина тягача была изрешечена пулями. Когда Петров заскочил в кабину, Дуров уже не дышал. Он перехватил рычаги и с трудом выровнял завалившуюся на бок машину.
Вот какие размышления в тот момент были у него:
«Дуров погиб. Горе! Было бесконечно жаль водителя. Я понял, кого потеряли огневые взводы. Откуда Дуров родом? Сколько времени я провел рядом в кабине и не удосужился спросить. Но я знаю больше всех анкет, я знаю доподлинно – в груди Дурова билось сердце воина. Рвались снаряды, сверкали трассы очередей, он не выпускал из рук рычаги. В том, что под Старой Гутой орудие ушло из расположения противника, немалая заслуга водителя. Дуров был одним из тех, кто добровольно отправился на выручку наблюдательного пункта. 22–23 лет, открытое приветливое лицо, выше среднего роста, блондин. Скромный, добросовестный, покладистый парень, чуждый всякого бахвальства, он до последнего дыхания сохранил верность воинской присяге».
Почему-то именно смерть этого рядового солдата осталась в памяти, несмотря на увиденные за войну десятки, сотни смертей. Артиллеристы вырыли неглубокую могилу, опустили на ее дно завернутое в плащ-палатку тело Дурова. Сверху насыпали холмик из песка, батарея попрощалась с погибшим воином. Петров занял место в кабине тягача. Прежде чем тронуться, он еще раз оглянулся:
«Остался на склоне могильный холмик. Колонна уходила дальше и дальше. Холм скрылся из глаз. Придорожный курган – свидетель погребения – сохранит свою тайну. Дожди размоют песок, и затеряется, порастет травой солдатская могила. Но образ рядового Дурова останется навсегда в памяти 6‑й батареи».
Были в жизни батарейцев и радостные моменты. Советское командование организовало наступление. В тыл немцам были сброшены с самолетов десантники. Враг понес большие потери. Артиллеристы увидели, как по грейдерной дороге показалась колонна пленных – около семидесяти человек. Тащились немецкие повозки с разным трофейным имуществом, запряженные огромными ломовыми лошадьми. Пройдя какую-то часть пути, пленные остановились на привал.
Ни Петрову, ни его товарищам еще