Он обратился к жителям, которые окружили его:
– В благодарность за гостеприимство вашего города мы заровняем борозды, оставленные орудиями. Помните нас. Мы вернемся. До свидания!
Расчеты спешились. Политрук засыпал у ворот дома следы гусениц и вернул лопату хозяину.
Загудели двигатели. Колонна тронулась. Тяжелые тягачи, стуча гусеницами по булыжной мостовой, набирали дистанцию. Толпа людей увеличилась. В глазах женщин стояли слезы. Петров спросил себя: «Зачем они плачут? Вспоминают родные лица мужа, сына, брата? Или в этих слезах извечная тоска славянской женщины по воину, след которого затерялся в круговороте войны?»
Август – сентябрь 1941 года. На всем фронте шли тяжелые бои. Немецкое командование приостановило наступление на главном московском направлении и бросило против войск Юго-Западного фронта свои главные силы. В результате встречных ударов, нанесенных с севера и юга, противнику удалось окружить наши войска.
В пространстве между Днепром и его восточными притоками – реками Сула, Псёл – развернулось грандиозное сражение, длившееся более месяца, в котором участвовали до полутора миллиона солдат, около половины всех танковых соединений противника, состоявших на фронте, большое количество артиллерийских и авиационных частей. Боевые действия не прекращались ни на день, ни на час, однако на последнем этапе этой титанической борьбы у советских войск стали возникать огромные трудности: прекратилось боевое и материальное обеспечение, была нарушена система управления, боевые порядки соединений оказались расчлененными.
В то время лейтенант Петров всего этого знать не мог, его подразделение выполняло поставленные командованием задачи. Одной из таких задач было отступление к городу Чернобыль. Через реку Припять саперами был построен деревянный мост, который беспрестанно подвергался атакам с воздуха. «Юнкерсы» раз за разом пикировали на этот мост, пытаясь его разбомбить, советские зенитчики только успевали отбивать атаки.
И вот к этому мосту стали спускаться с пригорка тяжелые орудия дивизиона. Комендант переправы запретил артиллеристам дальше двигаться. Он заявил, что мост по грузоподъемности не рассчитан на передвижение орудий и тягачей. Командир же дивизиона приказал своим бойцам двигаться дальше, ведь в любой момент могли налететь немецкие бомбардировщики.
Возникла конфликтная ситуация, которая могла перерасти в столкновение. У коменданта переправы имелись большие полномочия. Он был вправе запретить всякое движение в районе переправы, остановить дивизион, вернуть обратно любую машину или орудие. На коменданта также возлагалась ответственность за поддержание воинского порядка. Все командиры, по служебному положению ниже командующего армией и его заместителей, обязаны были подчиниться коменданту переправы и согласовывать с ним движение своих частей.
С другой стороны, у командиров частей, переправлявшихся по мосту, были свои боевые задачи, которые они обязаны выполнить. Они отвечали за безопасность своих подразделений, а сосредоточение большой массы войск на переправе представляло отличную мишень для немецких самолетов.
В разговор вмешался сапер, который заявил, что мост по своей грузоподъемности не пригоден для тяжелых орудий. На позициях зенитчиков вдруг разнеслась команда: «По местам!» Все посмотрели в небо: вот-вот должны появиться немецкие бомбардировщики. Орудия, которые спустились к реке, теперь назад не развернуть. Командир дивизиона подал команду: «Шестая батарея, марш!» Комендант переправы махнул рукой: «Давайте, не задерживайтесь!» Все понимали, что промедление становилось смерти подобно.
Через несколько минут появились «юнкерсы». Завыли сирены противовоздушной обороны, загрохотали залпы зенитных орудий. Мелькнула тень пикирующего самолета. Оглушительный взрыв потряс землю. Сверкнуло пламя, бомба разорвалась ниже моста, выбросив высоко фонтаны воды.
Немецкие бомбардировщики пикировали, бросали бомбы, обстреливая мост и берег реки из пулеметов и пушек. Несколько машин, сбитых нашими зенитчиками, упали в воду. Над перилами моста взлетали, кувыркаясь, доски. Артиллеристы, которые переправляли орудия на раскачивающемся мосту, боялись прямого попадания бомбы. Одна из бомб прошила настил моста, но не взорвалась. Саперы бросились под огнем ремонтировать настил, передавая по цепочке друг другу доски.
Орудийные номера обреченно брели возле орудий, ожидая неминуемой катастрофы. И она едва не случилась, когда колесо пушки провалилось между разбитыми досками, тяжелый лафет заскользил по мокрому настилу. Казалось, что еще мгновение и орудие рухнет в воду, увлекая за собой артиллеристов. Но готовый заглохнуть двигатель тягача вытащил колесо пушки и потащил ее дальше. Саперы поспешно кинулись заделывать дыру для прохода следующего орудия.
Когда тягач выехал на берег, водитель вытер пот и сдавленным голосом сказал:
– А если бы, товарищ лейтенант, провалились? Погибать? Я в жизни не плавал… С детства боюсь воды…
Петров ничего не ответил. Что он мог сказать? Напомнить о воинском долге? Водитель обязан делать свое дело. И он не струсил, не бросил свой тягач. Поэтому если и проявил малодушие, то сам справился с ним.
В Сумском артиллерийском училище все должностные лица – преподаватели, командиры взводов, младшие командиры – постоянно напоминали курсанту о бремени службы и будущих обязанностей. Занятия, распорядок дня, весь уклад жизни способствовали развитию физических и волевых задатков личности курсанта. Он становился участником общего процесса создания воинского порядка. Слово устава на глазах обретало материальную сущность. В классе, на полевых занятиях, в манеже курсант чувствовал себя чуждым элементом, если своим внешним видом или поведением не соблюдал уставных стандартов.
Курсанты делили начальствующий состав на лиц требовательных и добряков, энтузиастов и равнодушных. Так называемые добряки предпочитали видеть улыбчивые лица курсантов и не обременяли свою мысль их будущим. Зачем портить настроение по пустякам? Я – начальник, ты – курсант. Приятно, когда поблажки вызывают у окружающих признательность. Мелкие нарушения дисциплины? Пусть исправят те, кто к ним строже. И зачем спешить? Все равно курсант всего не постигнет. После окончания училища жизнь сама научит его.
Василий Петров уже тогда понял, что такая «доброта» командира ни к чему хорошему не приведет. Он поступается интересами службы, то есть общими интересами. Склонность смотреть на обязанности командира сквозь пальцы, мириться со слабостями, простительными с точки зрения обычной житейской психологии, наносили непоправимый ущерб личности воина. Непреклонный закон дисциплины представляется не всегда нужным и даже необязательным. С помощью добряков воин вредил себе, он делался слабее в собственных глазах, чем есть на самом деле.
Василий Петров через много лет вспоминает о своей курсантской молодости. И делает такой вывод:
«На долгой дороге войны я, как и многие лейтенанты, часто вспоминал училище, наших командиров – и требовательных, и добряков. Действительность показала, что только в требовательности, неукоснительной и постоянной, проявляется искренняя доброта к людям. Подразделения, которые отличались жесткой дисциплиной, всегда успешно решали задачи, несли меньшие потери, были лучше вооружены, обеспечены одеждой, пищей».
Такие размышления Петрова не случайны. Нарушения дисциплины в боевых условиях могут быть трагичны не только для того, кто ее нарушает, но и для окружающих. Петров был свидетелем такого случая. Поступила команда: личному составу выдать боевые гранаты. Командование дивизиона опасалось прорыва немецкой пехоты на позиции артиллеристов. Гранаты раздали, но инструктаж по их применению не все командиры провели.
И вот чрезвычайное происшествие! В блиндаже командира дивизиона случился взрыв. Оказалось, что солдат-телефонист из недавнего пополнения держал в руках гранату и зачем-то выдернул предохранительную чеку. Испугавшись, бросил гранату на пол. Спас окружающих солдат-топограф. Он своим телом накрыл гранату и погиб.
Командир дивизиона сказал на совещании своим подчиненным, что в этом происшествии есть и их вина. Они не провели инструктаж, не объяснили правила пользования гранатой. Нарушение дисциплины привело к смерти бойца.
Солдата-топографа похоронили недалеко от блиндажа, в котором он погиб. И когда часть уходила в новый поход, воины отдали честь своему товарищу. Петров говорит, что бойцы, уходя, оглядывались на насыпанный курган, словно пытаясь навсегда запомнить солдата-героя.
«Этот курган явился ступенью в бессмертие, на которую бестрепетно вошел солдат-топограф и навсегда остался там, возвышаясь над рекой, над курганами и людьми, среди которых он жил».
Свои размышления о воинской дисциплине Петров подкрепляет фактами, подчас не очень приятными и для себя лично. Во время появления в воздухе немецких бомбардировщиков он отдал приказ личному составу батареи: «Всем залечь!» «Юнкерсы» только заходили в атаку, как кто-то из артиллеристов поднялся и побежал. После отбоя тревоги выяснилось, что приказ нарушил командир орудия старший сержант Орлов. Он объяснил свой поступок тем, что хотел добежать до укрытия.
Старший сержант Орлов не выполнил команду! Знает ли он, что натворил?
– Я не слышал команды, – начал оправдываться Орлов. – А укрытие было рядом… Вы думаете, я испугался?
Он так разволновался, что на глазах выступили слезы.
Петров повторил, что Орлов нарушил устав. Была подана команда – все! Падай на землю, даже если нет рядом укрытия. Орлов – командир орудия и должен служить для подчиненных примером!
И все же Петров видел, что эти доводы старший сержант не воспринимает. Подошел политрук Савченко.
– Что случилось? Что с вами, Орлов?
Петров начал объяснять суть дела. Савченко отправил старшего сержанта к своему орудию.
– Товарищ лейтенант, Орлов – лучший командир орудия. Вспомните, что он всегда был рядом с вами и никогда не подводил. Товарищ лейтенант, вы слишком строго судите…