Пехота не сумела преодолеть передний край и стала окапываться. Налетели немецкие бомбардировщики. Одна бомба попала в то место, где находилось третье орудие 6‑й батареи. Огромная воронка от 250‑килограммовой бомбы – это все, что осталось от орудия и личного расчета. Ствол орудия валялся в стороне. Три человека были убиты на месте, их изувеченные тела неподвижно лежали на земле, а где еще двое?
Подбежал лейтенант Васильев, который находился в соседнем укрытии. Петров сказал, что весь расчет третьего орудия можно считать погибшим.
– Где же тела двух человек? – спросил Васильев. – Этих людей нельзя считать погибшими.
Петров с этим не согласился. В это время появился полковник Стрелков, начальник артиллерии 15‑го корпуса. Его машина попала под обстрел, и он вынужден был с адъютантом спрятаться в укрытии.
Выслушав доклад лейтенанта Петрова, полковник спросил, о чем спорят офицеры. А потом сказал, что лейтенант Васильев прав.
– Подобные сомнения волновали многих людей еще в прошлую войну. Оказалось, что, кроме погибших на полях сражений, было потеряно еще много солдат. Они исчезли в таких случаях, как этот, не оставив после себя никаких следов… безвестно погибли. Война закончилась, на могилы убитых возлагались венки… А вот как почтить память безвестно пропавших?
– Действительно, как? – в один голос спросили Петров и Васильев.
– Французы романтически окрестили всех, кто пропал, общим именем – «неизвестный солдат». Они возвели этого солдата на пьедестал бессмертия и возложили к подножию венок славы.
– У нас тоже так будет?
– Будет, – сказал полковник Стрелков. – Но для этого нужно победить в войне…
Полковник уехал, а Петров и Васильев еще долго стояли, размышляя над тем, что услышали. Много позже Петров узнал, что полковник Стрелков был тяжело ранен и скончался 29 сентября 1941 года, находясь с бойцами в окружении возле города Лубны.
Огневики на позициях были встревожены, был введен лимит на использование снарядов. За истекшие сутки артснабжение не доставило ни одного заряда.
– Это последние, – показал лейтенант Васильев Петрову на ящики, которые таскали его бойцы.
Из штаба дивизиона пришел приказ стрелять экономно. Петров и Васильев переглянулись. Стрелять экономно? Но это значит не выполнить приказ, не уничтожить указанную цель.
Васильев предложил приберечь снаряды.
– Это как? – не понял Петров. – Скрыть от командования наличие снарядов?
– Не прибережем, – сказал Васильев, – погубим батарею. Возможно, что придется стрелять прямой наводкой. Если немцы нагрянут, то чем будем отбиваться? И нашей пехоты поблизости нет, чтобы прикрыть орудия.
Петров понимал, что доводы Васильева не лишены оснований. Командир батареи предупреждал относительно самообороны. Для этого есть НЗ (неприкосновенный запас) снарядов. Неудача наступления нашей пехоты, перебои со снабжением, налеты «юнкерсов» и приближавшийся грохот с востока вызывали на огневом пункте тревогу. Усилия наших подразделений ликвидировать плацдарм оказались тщетными.
– Вас пугает ответственность? – продолжал Васильев. – А вверенные нам орудия не боитесь оставить без защиты? Или думаете отражать немецкие атаки штыками?
Петров сказал, что не будет обманывать командование. Этот разговор услышал политрук Савченко.
– Как прикажете понимать? – напал он на лейтенантов. – Вы хотите обмануть командира батареи?
– Командир батареи далеко отсюда. Свои команды он отдает по телефону и всей сложившейся обстановки не знает, – возразил Васильев.
– Командир батареи – единоначальник, он отвечает за боеспособность батареи. И если он считает, что нужно вести огонь, никто не имеет права противиться. Я вынужден доложить о вашем поведении…
– Вы подслушивали, товарищ политрук? – возмутился Васильев. – Это стыдно для политработника!
Савченко смутился и начал говорить, что высшее командование знает лучше обстановку. Снаряды должны привезти с часу на час.
Наступило утро четвертого сентября. Боеприпасов не было, зато поступил приказ открыть огонь. Политрук ходил между орудиями и считал снаряды. Это возмутило Васильева.
– Вы думаете, что солдаты прячут снаряды в вещмешках? Считаете своей обязанностью изобличать неправду на боевых позициях, но когда застрочат здесь немецкие автоматы, кто будет отвечать за сохранность орудий и людей? Мы с Петровым!
Когда позвонил командир батареи младший лейтенант Варавин, то политрук немедленно сообщил о том, что артиллеристы прячут снаряды, не говорят правду об их количестве.
Командир батареи приказал Петрову:
– Чтобы я об этом больше не слышал! Никаких личных запасов… Открывайте огонь!
В это время связь прервалась и возобновилась только после полудня. Командир батареи снова потребовал открыть огонь, чтобы поддержать отступающую пехоту. Петров доложил, что все снаряды израсходованы, остался только неприкосновенный запас.
– Давайте НЗ! – приказал Варавин.
107‑миллиметровая корпусная пушка имела передок, в люльках которого перевозилось 16 снарядов, составлявших так называемый неприкосновенный запас. Укомплектован он осколочно-фугасными гранатами, шрапнелью и бронебойными снарядами. Шрапнель предназначалась для поражения пехоты, бронебойные – для танков.
Почти вся шрапнель была израсходована во время стрельбы по немецкому аэростату. Бронебойные снаряды в батарею не поступали, а те, что остались с мирного времени, были расстреляны еще в начале войны. Лотки были загружены осколочно-фугасными гранатами, которые применялись для стрельбы по различным целям – от пехоты до танков. Высокая начальная скорость и внушительная масса гранаты производили такое же действие при стрельбе по танку, как и бронебойный снаряд.
Боевой устав артиллерии предусматривал определенные случаи, когда разрешалось использование НЗ. Он был предназначен только для отражения нападения непосредственно на огневую позицию. Огневые взводы каждый раз, когда прекращалась связь, были предоставлены самим себе. Поэтому Василий Петров попросил командира батареи соблюдать уставные положения и не распоряжаться неотъемлемым ресурсом огневого пункта.
Варавин вспылил:
– Прикажите выложить НЗ. По местам!
Петров и Васильев переглянулись, противиться повторному приказанию они не могли. Стрельба возобновилась. У орудий осталось по шесть выстрелов, когда прервалась связь. Невдалеке, за косогором, слышался треск автоматов. Отправленный на линию телефонист не вернулся. Треск автоматов слышался все отчетливее. Нужно было готовиться к обороне.
– Товарищ лейтенант! На бугре немцы…
Петров посмотрел в бинокль. На косогоре появились люди. Похоже, что немцы.
– Внимание… пехота… ориентир три…
Все три орудия развернулись в восточном направлении.
– Правее ноль двадцать, первому… один снаряд… огонь!
Огневые расчеты работали молча, прижимаясь к щитам. О щиты то и дело бились пули. Немецкая пехота подошла совсем близко. Особенно досаждает пулемет.
– У меня четыре снаряда! – крикнул сержант Орлов.
– По пулемету! – приказал Петров.
Прогрохотал снаряд, немцы не выдержали артиллерийского огня, стали отступать.
Политрук Савченко побежал вперед, за ним устремились еще несколько бойцов.
Петров приказал пересчитать снаряды. На позиции осталось всего шесть снарядов. Это почти ничего, если немцы опять полезут – не отбиться!
Вернулся политрук Савченко. Он с бойцами собрал брошенные на поле боя немецкие автоматы.
– Много ли вы с ними навоюете? – спросил лейтенант Васильев. – Без снарядов нам капут!
Похоже, что Савченко теперь и сам понял, какое сложилось положение. Попытался оправдаться, сказал, что снаряды обещали подвезти.
– Обицянка-цяцянка! – не успокаивался Васильев.
Савченко был вынужден признать, что поступил неправильно. Но от этого признания легче не стало. В это время поступил приказ огневым взводам оставить позиции и отходить в южном направлении. На севере немцы перекрыли дорогу Чернигов – Нежин…
Дальше было отступление. Снаряды в 6‑ю батарею так и не поступили. Горючее было на исходе, с продовольствием перебои. Но более всего пугала неизвестность. Личный состав не знал, что происходит. Бойцы видели на дорогах бесконечные колонны деморализованных войск, которые с воздуха бомбили «юнкерсы». Все более очевидными становилось признаки поражения.
В одном селе артиллеристов окружили жители. Вопросы были одни и те же: «Почему отступаете?» Кто-то сказал, что это передислокация – временное отступление. Вот соберем силы – ударим! Одна красивая девушка подошла к Василию Петрову.
– Придут фашисты, – говорила она с горечью, – а вы нас бросаете… Горе будет, если они сюда придут!
Петров вспомнил другие глаза, той девушки на хуторе, которой он обещал вернуться. Выходит, что обманул…
«Я не видел прежде во встречном взгляде столько глубоких, откровенных и противоречивых чувств: радость и печаль, обида, просьба и обвинение. Слова красивой девушки не выходили из головы, я понял – она обвиняла… решительно и убежденно, без всякого права на оправдание. Обвинения ложились на всех… Девушку не интересовал ни я, ни лейтенант Васильев, ни орудийные номера. В ее представлении мы все являем собой воина – безликую частицу огромной военной машины, воплощаем силы вооруженного мужчины, призванного испокон веков стоять лицом к лицу к врагу и защищать ее до последнего дыхания. Но воин уходил на виду у всех. Никакие слова не в состоянии изменить горькую сущность этого факта. Пропадала девичья надежда на завтрашний день, не тот, что рождается всякий раз с восходом солнца, а другой – тот, который вытекал из вчерашнего дня, из всех прожитых лет. Девушка спрашивала: что будет? Это не вопрос, а жалоба. Она осталась со своим ведром у колодца. Мою душу томила боль. Я чувствовал свою вину перед девушкой, всеми людьми на площади и перед их жилищами».
И снова дорога, которая превращается в «дорогу смерти». Машины, тягачи, орудия стоят вплотную друг к другу. Никто не подает команд, никто не разводит ни людей, ни технику. Сверху пикируют «юнкерсы». Шоферы бросают машины, разбегаются в страхе. Бойцы огневых взводов тоже чувствуют неладное и уже не спешат выполнять приказания командиров.