ронежского фронтов отразили наступление немецких войск групп армий «Центр» и «Юг», сорвали попытку противника окружить и уничтожить их. Затем советские войска перешли в контрнаступление, разгромили тридцать дивизий противника и освободили города Орел, Белгород, Харьков.
Полк, в котором служил капитан Василий Петров, наступал в Сумской области. В этих краях он до войны учился в артиллерийском училище, здесь ему с тяжелыми боями пришлось отступать осенью 1941 года. 14 сентября 1943 года возле села Чеберяки Роменского района Петров под сильной бомбежкой с воздуха быстро и без потерь организовал переправу трех батарей через реку Сулу.
Через два часа после переправы батареи подверглись неожиданной контратаке тринадцати танков и батальона немецкой пехоты. Капитан правильно оценил обстановку и подпустил танки и пехоту противника на дистанцию 500–600 метров. Советские артиллеристы, открыв массированный огонь из всех орудий, подбили семь танков. В это время большая группа немецких автоматчиков зашла батарейцам в тыл. Немцы стремились окружить батарею и пленить ее личный состав.
Петров дал команду развернуть шесть орудий в сторону немецких автоматчиков и открыть губительный для них огонь картечью. Сам капитан собрал бойцов из взвода управления и всех свободных от орудий батарейцев и повел их в атаку на немецких автоматчиков. Враг не выдержал натиска наших бойцов и отступил. Петров вывел батареи из окружения, захватив в плен семь солдат противника. Сам капитан, несмотря на ранение в плечо, остался в боевом строю. Это лишь один эпизод из его послужного списка.
В конце сентября 1943 года наступающие советские войска достигли реки Днепр. К тому времени капитан Петров был уже заместителем командира истребительно-противотанкового артиллерийского полка, его грудь украшали два ордена Красной Звезды, медаль «За отвагу» и три нашивки за ранения.
Участок, где артиллеристы должны были форсировать Днепр, находился недалеко от Кременчуга, у деревни Щученко. Противник засыпал левый берег снарядами, минами, бомбами. Обстановка создалась такая, что невозможно было подступиться к реке. Ни днем, ни ночью не прекращался огонь. А время не ждало – на правом берегу уже высадились наши парашютисты. Артиллеристы должны были поддержать их огнем. Командующий артиллерией приказал: «Первым дорогу через Днепр откроет Петров».
Темной сентябрьской ночью от левого берега Днепра отчалили два парома с артиллеристами и пушками. Не успели они выплыть на середину реки, как вокруг стало светло от немецких ракет. Маленькие суденышки оказались видны как на ладони. Вражеские батареи открыли огонь, казалось, вся река всколыхнулась от взрывов. Один из паромов накренился, люди прыгали в воду, не давали ему перевернуться. И какое было счастье, когда почувствовали под ногами землю. Орудия на руках вытаскивали на крутой берег.
Мокрая одежда отяжелела, в сапогах хлюпала вода, у многих бойцов зубы от холода выстукивали мелкую дробь.
– Не унывайте, товарищи! – подбадривал своих артиллеристов Петров. – Пушки установим, дадим беглый огонь, сразу станет теплее. А пока согреемся на работе. Надо оборудовать позицию. Немцы не оставят нас в покое.
Тут же развернули чудом уцелевшую рацию и доложили об обстановке. Сообщение Петрова вызвало радость на левом берегу. Командир бригады сказал, что нужно продержаться до прихода основных сил.
«Держись, Василий Степанович! Я надеюсь на тебя. Высылаю подмогу», – таковы были его слова, перед тем как связь прервалась.
Противник тем временем подтянул к захваченному советскими бойцами плацдарму на правом берегу Днепра бронетехнику. После массированного артиллерийского огня в наступление двинулись танки и самоходные орудия. Во время вражеской атаки капитан Петров лично руководил огнем двух батарей, подбив четыре немецких танка, уничтожив два шестиствольных миномета. Когда танки противника своим огнем вывели из строя весь расчет одного из орудий, то Петров со своим ординарцем бросились к орудию и вдвоем продолжали вести огонь, подбив самоходную пушку «фердинанд». В этот день были отражены четыре контратаки противника, а захваченный советскими войсками плацдарм был удержан.
Семнадцатилетний боец-пехотинец Иван Сыч через много лет так вспоминал те события:
«То, что делалось на Днепре в те сентябрьские дни, видел только Бог. Ни мы – рядовые, которые раз за разом ходили в атаку, ни наши командиры, ни высокие армейские чины, которые были на наблюдательном пункте, всего этого не видели. Если на Курской дуге горели земля и небо, так говорили все, кто там воевал, то на Днепре горели мокрые берега и сама вода. Немцы прямой наводкой расстреливали паромы, плоты, лодки – все, что появлялось на воде, и тех, кто пытался переправиться. От взрывов все разлеталось в пух, люди и все, что было рядом с ними, шло на дно.
Так прошел день. Смеркалось. Я сидел в окопчике, было уже темно, когда меня вызвали на НП, к капитану Ртищеву.
«Переправился артиллерист Петров со своими людьми на тот берег, но нет связи, – сказал он. – Пойдешь, тебе дадут лодку. Переплывешь, установишь связь с артиллеристами, передашь им наши условные знаки».
Дальше Иван Сыч рассказывает, как плыл на лодке, похожей на корыто для свиней, с одним веслом. Он говорит, что еще на Курской дуге вычеркнул себя из жизни и, казалось бы, уже ничего не боялся. Но здесь ему стало страшно – утлая лодка попала в круговорот воды, ее стало крутить, а потом она перевернулась. С трудом солдат вплавь добрался до берега.
На берегу рвались снаряды, он слышал немецкую речь. А потом чудом наткнулся на наших артиллеристов. Иван Сыч говорит, что готов был их расцеловать. Его привели на огневой пункт капитана Петрова. Солдат доложил офицеру о том, что ему приказал командир. Петров распорядился накормить гонца. Уставший, мокрый, но счастливый рядовой Иван Сыч заснул. Больше он Василия Петрова не видел.
Там, на днепровском плацдарме, капитан Петров был тяжело ранен. В разгар жестокого обстрела пропал без вести помощник начальника штаба бригады капитан Григорий Болелый – друг Петрова. Василий отправился на поиски капитана. Это случилось около полуночи. Вокруг рвались снаряды, противник не прекращал интенсивный обстрел небольшого участка прибрежных круч, где держали оборону советские батареи.
Последнее, что запомнил Петров в отсветах разрывов снарядов, – это безжизненное тело капитана Болелого. Он лежал, распростертый, на краю воронки. Петров поднял его и понес в сторону командного пункта, где находился командир отдельной артиллерийской бригады полковник Купин. Командир бригады прибыл на плацдарм в сумерках. Василий сделал несколько шагов, когда на него обрушился удар страшной силы. Больше он ничего не помнил.
В своей книге Петров напишет: «Временами меня охватывает ужас. Неужели все это происходило со мной? Будто кого-то другого без всяких признаков жизни, окровавленного, под огнем эрликонов несла через Днепр лодка…»
Первый проблеск сознания был вызван ощущением света. Петров лежал в луже крови среди трупов, сложенных под низким дырявым потолком. В бревенчатой стене сквозь щель пробивался луч восходящего солнца.
Второй раз к нему вернулось сознание в душной небольшой комнате. И тот же луч яркого света. Перед глазами банка с красной прозрачной жидкостью. Петров лежал под стенкой, в бедре – огромная открытая рана, в нее воткнута игла со шприцем. Женщина в белом халате неподвижно склонилась над ним. Василия невыносимо мучила жажда. Воды! Медсестра подняла испуганное лицо. Острая боль пронзила тело Василия, свет померк. И снова непроглядная тьма.
Петров так описал свои ощущения:
«Я скользил куда-то, мучимый желанием остановить скольжение, задержаться, сделать еще что-то, совершенно необходимое, и не мог, не знал, что именно. Опора, только что обретенное пространство, опрокидывалась, куда-то исчезала. Я падал стремительно в разверзшуюся бездну сквозь черно-коричневую липкую темноту, увлекаемый неодолимой силой.
Нельзя, я не сумею передать ощущение боли, которая терзала меня непрерывно в течение многих дней, нет, дней не было и ничего уже не было, только боль. Время не имело никаких границ. Мышцы мои будто отторгнуты от костей, временами тело становится чужим. Живую ткань рассекал с треском скальпель, хлестала кровь. Моя кровь. Боль накатывалась снова. Невыносимо страшная боль. Я стонал, кричал, пока дух мой не иссяк весь совершенно, без остатка. Но боль возвращалась, обволакивала, обнимала в смертной схватке со всех сторон, и уже ни жары, ни холода, ни могильной темноты. О ужас! Я обращался в ничто.
Сколько раз удар, подобный молнии, низвергал меня в нирвану? Сколько длилось состояние небытия? Боль подступала вновь, жгла, колола, с яростью рвала мышцы, каждую клетку в моих костях и в мозгу, неотступная, всепроникающая боль. Невыносимо болело все во мне и вокруг, боль причиняют постель и стены, свет и тьма, ею насыщен был воздух. И, кроме боли, не существовало ничего ни в мыслях, ни в ощущении.
Дух, неотступно терзаемый болью, сплюснутый под ее тяжестью, покидал тело, но человек – носитель его – не умирал, агония длилась, растянутая в бесконечность. Потерянное, ненужное, невыносимое существование удерживало его на краю света и тьмы только затем, чтобы в страшный миг просветления вернуть ему спрессованные болью обрывки чувств десятилетий, а может быть, веков.
Его сознание витало в чуждом непостижимом пространстве. Нет нигде ни начала, ни конца, никаких устоев, зияла только жуткая, непримиримо враждебная пустота – преддверие в потусторонний мир. Людей я не видел. В беспросветной мгле являлось на миг нечто лишнее, ненужное, неприятно контрастное. Маленькие, как в перевернутом бинокле, существа – карлики – суетились, ничтожные в своем бессилии. Они не могут унять боль! Но кто-то же в этом ужасающем мире, если не люди… так вещи должны откликнуться на зов еще не умершего человека. Он не желал выносить бесконечную пытку. Довольно!
Разве ради себя сражался воин? За чью вину эти муки? И белые халаты теперь пекутся о нем, спасают жизнь. Наглые лицемеры. Кому нужно существование, потерявшее всякий смысл? Неужели присяга не ограждает воина от произвола этих… людей? Его не страшит смерть… укрытая мглой и все! Зачем отодвигать неизбежный конец. Игра в прятки.