Все эти вопросы Василий Петров задал своему командиру – лейтенанту Величко. Как должен поступить старший на батарее? Искать старших начальников или отражать нападение противника? Вдвоем они еще раз прочли инструкцию. И не нашли ответа на эти вопросы. Подошедший помощник начальника штаба объяснил, что главное для них – привести свои подразделения в боевую готовность, а потом обязательно поступит разъяснение от вышестоящих начальников. Там, наверху, знают обстановку лучше, чем они здесь, на местах.
Ни Петрова, ни Величко такой ответ не удовлетворил. Но не могли же младшие командиры оспорить инструкцию, подписанную начальником артиллерии корпуса! Оставалось надеяться, что все обойдется, ведь между Германией и СССР заключен пакт о ненападении. В советских газетах писали, что Германия – дружественное государство. Обсуждение секретной инструкции проходило 17 июня, до начала войны оставалось пять дней. Или всего пять дней! Это как посмотреть…
Василий Петров, проснувшись, не сразу смог сообразить, что происходит. Дрожали стены казармы. На полу валялись битые стекла, со стен и потолка сыпалась штукатурка. Валил едкий дым. Грохотали взрывы. Во дворе рвались снаряды, сверкало пламя.
Василий машинально глянул на часы. Они показывали 3 часа 02 минуты. Это время он запомнил на всю жизнь. Так для него началась война. В спальном помещении бегали полуодетые растерянные люди.
– Третья батарея! – крикнул он. – Боевая тревога! Наряду вскрыть ящики с патронами, выдать оружие!
И сразу возник какой-то порядок. Солдаты одевались, разбирали оружие, противогазы. Младшие командиры строили людей.
Во дворе увидел первых жертв обстрела. Одни лежали на земле неподвижно, вторые стонали. В парке горел тягач. Петров отдал приказ выводить орудия. Он действовал по инструкции, которая гласила:
«Командир батареи и лица, его замещающие, обязаны немедленно вывести батарею, материальную часть с боеприпасами, тягачи, автомобили, личный состав, все штатное имущество из расположения части…»
В 3 часа 31 минуту батарея заняла боевые порядки. В инструкции сказано, что сюда должен прибыть кто-то из старших начальников либо его представитель. С начала огневого налета прошло полчаса. Однако никого не было. Петров не знал, что ему дальше делать.
Прошло еще полчаса. Над головой пролетели немецкие бомбардировщики, вскоре послышались взрывы бомб. В пять часов утра появился командир батареи лейтенант Величко вместе с политруком Шапиро. В это время бойцы открыли огонь из винтовок по низко летевшему немецкому самолету-разведчику.
Политрук сразу же вмешался:
– Товарищ лейтенант, вы не имеете указаний, самовольно действуете. Ваша опрометчивость может дорого стоить. Возможно, что это фашистская провокация. Нужно подождать, пока обстановка не выяснится…
Петров объяснил, что немецкий самолет-разведчик «хеншель» корректирует огонь немецкой артиллерии, и бойцы его батареи стреляли по самолету в целях самообороны.
Но политрук не мог успокоиться и все сокрушался по поводу того, что огонь был открыт без разрешения начальства:
– Товарищи красноармейцы, фашисты нас провоцируют, они хотят начать войну и взвалить всю вину на Советский Союз! Это провокация…
Однако его слова не нашли понимания среди батарейцев. Они стали перечислять своих товарищей – тех, кто погиб или был ранен.
Василий Петров говорил, что в тот момент ему самому хотелось поверить в то, что это не война, а фашистская провокация.
«Неужели так начинается война – великое бедствие, несущее гибель миллионам людей? Мне казалось, что это наваждение, кошмарный сон, дым рассеется, наступит тишина. Увы, разрывы снарядов не оставляли никаких надежд. Позади меня орудийный номер споткнулся, упал, окровавленный, лицом в пыль, с карабином, ранцем, противогазной сумкой. Он недвижим, он мертв, а другие бежали мимо, охваченные ужасом. Человеческая смерть на глазах. И я понял – это начало, первая жертва, принесенная на алтарь войны огневыми взводами нашей батареи, и больше не сомневался. Потому-то я отдал приказание стрелять по корректировщику, когда еще не раздалось ни одного выстрела».
В течение целого дня артиллеристы так и не получили приказ на открытие огня по противнику. Несколько раз они наводили свои орудия на цель, но каждый раз по телефону поступала команда: «Стой!» Это бездействие подавляло людей. Никто не мог вразумительно объяснить положение. А тут еще хлопоты с касками. Бойцы их надели впервые, поверх пилоток. Но они не держались на голове. А инструкции по их подгонке не было. Вот и мучились, пока не приловчились.
Только на вторые сутки командир дивизиона объявил на построении:
– Товарищи командиры! Без объявления войны немецкие вооруженные силы вторглись в пределы нашей страны. Наши войска получили приказание атаковать агрессора всеми силами и отбросить его за государственную границу. Девяносто второй отдельный артиллерийский дивизион поступает в распоряжение начальника артиллерии восемьдесят седьмой стрелковой дивизии.
Закончил он свою речь так:
– Товарищи командиры и политработники! Нам первым надлежит нанести ответный удар по вероломному врагу, продемонстрировать мощь нашей артиллерии.
В ответ трижды прогремело «ура!». Петров говорил, что в тот момент бойцы почувствовали какое-то облегчение. В том, что началась война, сомнений больше не было, каждый знал, что ему делать! Это бить врага!
А вот первая боевая стрельба осколочно-фугасными гранатами по вражеской пехоте. Поданы команды. Время, положенное для наведения орудий, проверки и заряжания, прошло. Командиры орудий ждут команды. Первое орудие, второе, третье, четвертое.
– Огонь!
Четыре мощных выстрела сотрясли воздух. Затухающие колебания звуковой волны опередил мягкий шелест улетевших к цели снарядов. Более двух часов на позиции не стихал грохот. Стрельба не прерывалась ни на минуту. Боеприпасы были на исходе, люди совсем обессилели, с трудом держались на ногах. Ведь приходилось ворочать тяжеленный лафет, заряжать, наводить орудие, подавать снаряды.
«Что побуждало действовать сержантов, орудийных номеров? – задавался вопросом Петров и отвечал: – Нравственно здоровому человеку стыдно сознаться, показать, что силы иссякли, одолевает усталость, немощь, конечности налиты свинцом. Неловко, неприятно и неприемлемо перед командиром и теми, кто рядом, кто выполнял команды, повиновался и вел огонь».
Самого лейтенанта Петрова подстерегала напасть. Во время боя он охрип. Встал вопрос: как управлять боем? Жестами? Этого делать нельзя. Но выход был найден. Петров произносил команды на ухо орудийному номеру, тот громко повторял их. Но вскоре и этому номеру понадобилась замена.
Поступил приказ на батарею: «Приготовиться к отражению танковой атаки. Огонь вести прямой наводкой!»
И вот вражеские танки движутся на батарею по лесной просеке. Их можно видеть невооруженным глазом. Лица артиллеристов бледнеют. Танки для них – это что-то неведомое, страшное.
Следует команда:
– Первому огневому взводу… по двум головным, второму огневому взводу… по группе, которая вышла к ориентиру шесть… осколочно-фугасной гранатой, взрыватель РГМ, фугасный, заряд полный… угломер… тридцать ноль, уровень… тридцать ноль, прицел восемь.
Вспыхнуло пламя, громыхнул выстрел. Танки открыли ответный огонь.
Вот размышления лейтенанта Петрова в этот момент:
«Многие утверждают, будто в минуту опасности память возвращается вспять, оживляет позабытые впечатления. Я не могу этого подтвердить. В такие мгновения не до воспоминаний. Близкие разрывы ударили больно по слуху, будто отключилось сознание. Захотелось лечь, укрыться, исчезнуть. Нет, страх не коснулся моей души, но состояние жуткое, ошеломляла близость смерти, непостижимое присутствие ее. В то же время меня властно влекла возможность противостоять, предчувствие последующих мгновений, того, что произойдет по моему слову».
По его команде прогрохотали гаубицы. Головной немецкий танк скрылся в облаке дыма и пламени. После второго выстрела получила прямое попадание еще одна машина. Вражеские танки, не выдержав огня советских артиллеристов, начали отползать назад.
Атака была отбита. В батарее Петрова двое погибших, пятеро раненых. Одно орудие выведено из строя попаданием вражеского снаряда, два других получили серьезные повреждения. Но главное то, что заканчивались снаряды, а новых не подвезли и горючее для тягачей на исходе.
Вскоре пришла еще одна печальная новость. Противник занял Новоград-Волынский, им перерезаны пути сообщения, прекратилось снабжение, боеприпасы израсходованы, нет горючего. Командир дивизиона майор Фарафонов принял решение вывести из строя орудия, тягачи и все транспортные средства. Была поставлена задача – выйти к своим войскам.
Петров говорил:
«Сегодня я готов был ко всему, но то, что произойдет в ближайшую минуту или две, претило моей воинской совести. Лишиться орудий после всех злоключений! Все уйдут… Я уйду… брошенные гаубицы останутся».
Мелькнули огни – красные и белые, – это сигнал поджечь машины. И вот уже пылают факелы. Гаубицы, которые безотказно служили под разрывами снарядов и бомб, теперь брошены в пламени. Утешало лишь то, что они целыми не достанутся противнику.
У Василия Петрова есть рассуждение о воинской дисциплине, достоинстве, совести. С воинской дисциплиной, казалось бы, все понятно, армия не может без нее существовать, но и здесь не все было так однозначно. Воинскую дисциплину в училище курсантам преподавали как символ веры. Моральный облик будущего командира выражал его способность подчиняться, соблюдать нормы уставов. Внешний вид, умение вести себя, как подобает воину, ценились наравне со знаниями ведущих предметов. Над повышением уровня воинской дисциплины курсантов трудились их командиры, политработники, преподаватели училища. Трудились целеустремленно, без устали.
Петров говорит, что гордился тем, что привык, не размышляя, выполнять требования службы. Выучив наизусть статьи уставов, он ожидал, что все военнослужащие также будут их соблюдать.