У Гаррета, отца МарТина, была способность, которую сам он особенно ценил: он мог, как на киноплёнку, отчетливо фиксировать в памяти целые временные отрезки, запечатлевая всю картину в целом и в отдельности каждую деталь. Вряд ли это было врожденной способностью (детство, например, он помнил довольно смутно), скорее, это было профессиональным приобретением, ежедневной потребностью — четко помнить каждый пройденный шаг своей жизни. Ведь он рисовал Лондон по памяти, никогда не останавливаясь с мольбертом напротив старинного здания или парка, которые он особенно любил. Поздними вечерами, оставшись в своей мастерской один, он заваривал кофе, закуривал и, расположившись в кресле-качалке, начинал очередной «сеанс памяти», прокручивая события дня, предыдущие прогулки по городу, совершенные за несколько дней. Так он качался до тех пор, пока не останавливал свой «фильм» на каком-нибудь определённом здании или целой улице, и тогда приступал к наброскам.
В эти моменты МарТин любил подсматривать за своим отцом, который казался ему волшебником и великим мастером своего дела. «Ну почему я больше не могу подсматривать за папой? Почему не могу покачаться вместе с ним в его кресле?» — часто спрашивал сам себя МарТин. И сейчас, оказавшись в прицепе на сеновале, он имел массу вопросов, но начал с главного, который больше всего тревожил его на тот момент:
— Па, почему они так со мной? Я ведь такой же, как и все люди, только внешне чуть-чуть отличаюсь и родился в Лондоне. А то, что я никак не могу выучить русский язык… За это же нельзя меня ненавидеть! И Энни от меня убежала. Может, я просто неудачник?
Гаррет погладил сына по голове и сказал,
— Неудача не означает, что ты неудачник. Она означает, что успех еще впереди.
— Ты всегда меня успокаиваешь. Папочка, ты такой добрый.
— Я хочу видеть тебя сильным. Никогда не сдавайся и не предавай своих идеалов. Тогда все будет хорошо.
Помимо любви к творчеству, МарТин унаследовал и другую отцовскую черту — он не терпел предательство в любой, даже незначительной форме.
— Знаешь, пап, у меня такое ощущение, что я слишком сильно влюбился в Энни и предал вас всех.
— Как понять «предал»?
— Я думаю только о ней, готов бежать за ней куда угодно, она меня отвергает, а я ещё больше хочу её видеть. И я ничего не могу с этим поделать. Я даже не помню, когда писал и звонил тёте Линде в последний раз. Я ведь мог, мог найти возможность связаться с ней, но я этого не делал, думал только об Энни — днём и ночью. Теперь я понимаю, почему и ты ко мне так давно не приходил… Я прав? Вспомнил о тебе только тогда, когда мне подарили видеокамеру. Я как тот парень, который предал отца и брата из-за девушки.
— Какой парень?
— Ты же сам читал мне книжку про отца, который убил сына за то, что тот влюбился и предал всех-всех на свете. Не помнишь?
— Ах, это! Тарас Бульба звали того человека. Но, сынок, там было все иначе. Сын Тараса, молодой казак, полюбил дочь своего врага, врага своего отечества. Ради этой любви он был готов на все: скакал в бой против своих же, готов был убить брата, товарищей, отца. Ему нет оправдания. Твоя же любовь не такая.
— Я не знаю, какая моя любовь, но мне кажется, что я могу пойти на всё ради Энни. Даже на преступление. Даже на…
— Знаю, насколько это непростое чувство. Насколько оно затмевает сознание. И ты уже видишь мир совсем по-другому.
— Но я не хочу, как тот молодой казак, стать трусливым предателем или преступником из-за своей любви.
— МарТин, если любовь настоящая, она не делает человека трусом, предателем или коварным преступником. Она делает его выше всей этой низости. Что же касается молодого казака, то пойми, что и такую всепоглощающую любовь, которая обрушилась на него, тоже нельзя не уважать. Надо иметь огромное мужество, чтобы ради любви согласиться оставить все: дом, родных, друзей, отчизну. В финале он поступил как настоящий мужчина, погиб за любимую женщину. Осознавая свою вину, он умер молча, прошептав лишь имя любимой. И Тарас Бульба убил его не за любовь. Так что не сравнивай себя с тем литературным героем. Просто оставайся тем, кто ты есть на самом деле. Главное в любви — это не сама любовь, а то, на что ты можешь пойти ради этой любви, не причиняя никому никакого зла, конечно же. Ведь любовь и зло — понятия несовместимые.
— Спасибо тебе, — прошептал МарТин, который постоянно путался в своих новых чувствах. — Мне так нравится этот твой халат.
— Я являюсь тебе таким, каким ты хочешь меня видеть. Так что можешь мои наряды выбирать сам! И даже образы!
— Как это?
— А вот так, — подморгнув, сказал Гаррет и перевоплотился в образ самого МарТина. Сам же МарТин так удивился, что потерял дар речи. Ему не нравилась своя внешность, а тут на тебе! Ещё один!
— Я живу не в физическом земном мире, а в мире параллельном, где отсутствует материя, и поэтому могу являться в твоё подсознание кем захочу, ну или кем ты захочешь меня видеть.
— Тогда, приходи ко мне лучше в образе папы, в потрепанном халате, а то мне так сильно его не хватает, — совсем тихо прошептал охваченный тоскливыми воспоминаниями МарТин. Он не мог говорить больше. До боли закусив губу, он закрыл лицо руками и так сидел не менее минуты, потом лёг на замызганный пол прицепа. И без видимой для себя самого связи со всем, что происходило недавно в его жизни, не открывая глаз, сказал:
— Хороший фрукт арбуз. Ты ешь, ты пьешь и умываешь лицо…
Громко пели полуночные петухи. Капли дождя всё напористее барабанили по рубероидной крыше сарая. Становилось ветрено, ворота сарая заскрипели, задвигались. Тяжело, медленно раскатился гром над слиянием двух рек, Собачеевкой и Татаркой. За кустами смородины послышались голоса, немного погодя в сарай заскочили беззаботные, слегка пьяные и мокрые Анна и Вахлон. Последнему удалось развеселить девушку и упросить её «просто прогуляться по деревне». МарТин замер, притаился, будто его застигли за каким-то очень противозаконным действием. Повернувшись в сторону угла, где сидел его отец, МарТин обнаружил, что его и след простыл. Ни Вахлон, ни Анна не заметили в полумраке ночи присутствия МарТина, о котором говорили перед тем, как зайти в сарай.
— Даже не верится, что этот долбоящер нарисовал картину во всю стену.
— Что ты его все время каким-то долбоящером обзываешь?
— Эт я так, любя, хотя не понимаю тех мамаш, которые оставляют таких детей. Они ж не живут, а только мучаются да всех вокруг напрягают.
— А что бы ты сделал, если бы узнал, что у твоей жены должен родиться ребенок-Даун?
— Аборт и никаких соплей!
— Ну а если бы она уже родила ребенка с этим синдромом, что тогда?
— Тогда отдал бы его в специнтернат какой-нибудь, пусть там с такими же, как сам, и живет.
— Как у тебя всё просто…
— Хорошо, а ты бы как поступила?
Анна хотела было ответить, но передумала. Она уже задавала себе этот вопрос раньше, когда МарТина привели в их класс и он стал учиться вместе со всеми. Но, ни тогда, ни сейчас у неё не было однозначного ответа. Слишком сложно говорить о том, чего сам не пережил. Чего сам никогда не касался.
— Давай сменим тему, — предложила она и передернула плечами, мурашки пробежали по ее влажной спине.
Выходец из северной столицы наигранно глубоко вздохнул и начал форсировать свои отношения с объектом вожделения. Вахлон пару раз крутанулся вокруг собственной оси, подошёл сзади, обнял девушку и томно замурлыкал:
— Анюсь, замерзла? Иди ко мне, я тебя согрею…
У МарТина перехватило дыхание, он забился в угол прицепа и смотрел беспомощно, как птица с перебитыми крыльями, а Вахлон принялся прижиматься к груди Анны и даже попытался дотронуться до неё.
— Эй! Ты что это? — резко высвободившись из объятий, возмутилась наша героиня.
— Анюсь, ну ты чего? Я же просто приласкать тебя хотел. Что здесь особенного? Давай, иди ко мне!
— Прости, но я так не хочу и не нужны мне никакие ласки, — пятясь к стене сарая, отчеканила Анна.
— Ну, ты чего, Анюсик? Я же реально влюбился в тебя с первого взгляда! Отвечаю! Ты не такая дебилка, как все здесь!
— Ты тоже не такой, как все здесь, но давай не будем… И не трожь меня больше, пожалуйста.
Возникла пауза. Вахлон задумался, закурил, сделал несколько глубоких затяжек, потушил сигарету о край прицепа, затем зло спросил:
— Ты что, думаешь, я загибаю, что влюбился? Наврал, что помогу? Я же сказал, что помогу тебе поступить в эту Академию танцев, помогу устроиться в Питере — значит, так и будет. Ты что, не веришь? Я за свои слова отвечаю!
— Да нет, верю, но… Не могу.
— Слышь, да хорош из себя целку ломать! Я знаю, что вы здесь на Украине все, как кошки, с двенадцати лет трахаетесь!
Анну такое заявление словно громом поразило:
— Да ты что несешь?! Ты просто пьяный! Это же безбожно!
— Да ладно тебе понтоваться! Божно-безбожно… И никакой я не пьяный! Иди сюда, красотка!
Его домогательства приняли грубые, неоправданно низкие и во многом пошлые формы. Вахлон бесцеремонно притянул к себе Анну за руку и попытался залезть под юбку. Анна, стиснув зубы, оттолкнула городского «ухажера». Тогда тот с ещё большей яростью набросился на девушку, пытаясь насильным путём получить то, что обычно дают исключительно при взаимной симпатии и страсти по отношению друг к другу. С её головы слетел венок из полевых цветов. Анна не поддалась, он рванул за лямку — бюстгальтер порвался, жадным ртом вцепился в шею и, поставив засосы, попытался завалить молча и отчаянно сопротивлявшуюся девушку! Господи, как же стыдно в тот момент было Анне, именно стыдно: за себя, за этого пьяного петербуржца, за этот сарай, за Отрежку, за Безславинск и за всю Вселенную сразу. МарТин впал в оцепенение. Его словно загипнотизировали — хотел пошевелить рукой, ногой или пальцем, но не мог, будто внутри образовался некий жесткий каркас, а снаружи его покрыли ледяной оболочкой, не дававшей возможности даже вздохнуть. Только глаза могли двигаться, наблюдать весь этот ужас, ведь прямо в нескольких шагах от него насиловали Анну, и он ничего не мог поделать. Даже представить себе такое страшно, не то что оказаться на месте нашего героя.