В предвкушении скорой встречи с МарТином, Линда суетилась и думала: «Я ничего важного не забыла?».
Звонок домофона прервал ее мысли. Линда нажала на кнопку, не глядя и не спрашивая, кто именно стоит внизу у входной двери. На лестнице послышались тяжелые шаги, в коридор с картинами на стенах вошёл забавный молодой человек. Он был полноват и одет не по погоде: зеленая клеенчатая куртка с капюшоном, черная рубашка на молнии, плотные широкие джинсы, высокие кроссовки. Под мышкой молодой человек нес картину без рамки.
— А, это ты… Заходи, располагайся. Твоя очередная картина?
Художник пришёл в условленный срок, сел на большой красный диван, ногой подвинул журнальный столик с пепельницей, его широкое доброе лицо и гладкая лысина, до горячей красноты опалённые зноем — в Лондоне стояла жара, — принесли, казалось, на себе отсветы заката. Догорающая заря проливалась из высокого окна на его плечи и грудь.
— Привет! Ты куда-то сваливаешь?
— Представь, лечу на Украину.
— Забавное совпадение. Вчера вечером рылся в Инете и случайно наткнулся на рассказ о смелом девятнадцатилетнем немце, который в 1987-м году умудрился посадить свой маленький спортивный самолет на Красной площади. Он вылетел из Хельсинки и на низкой высоте, минуя всю противовоздушную оборону СССР, так раньше называлась Россия, добрался до Москвы.
— При чём здесь немец и я?
— Ты ведь тоже летишь в Россию.
— Во-первых, я не собираюсь приземляться на Красной площади, а во-вторых, я лечу не в Россию, а на Украину.
— Разве это не одно и то же?
— Последние двадцать лет нет. И вообще, я лечу туда не как туристка. Я за МарТином — своим племянником.
— В любом случае, это круто. Там сейчас зима?
— Сейчас там война! — Линда ответила резко, будто жалея, что война идёт «там», а не в Лондоне. Ей хотелось, чтобы этот беззаботный мазила ощутил весь ужас, который ей предстоит испытать в недалёком будущем. Затем она побарабанила пальцами обеих рук по собственному лбу и хладнокровно добавила, — Надеюсь, зимы нет. Хотя прошлый раз я была там именно зимой, но это было слишком давно…
Он снял куртку, оставшись в одной рубашке с длинными рукавами. Но и без куртки художнику было жарко, он расстегнул молнию, обнажив плотную белую шею и гладко выбритую грудь.
— Линда, по поводу зимы я пошутил. А что там делает твой племянник?
— Он уже почти два года как в России. Помнишь моего брата Гаррета, ну, бывшего хозяина этой галереи? Так вот, когда он внезапно умер, его жена-украинка уехала вместе с МарТином на родину, а там она нашла себе нового мужа, и МарТин стал ей мешать. Вот я и решила оформить над ним опекунство. Документы готовы, теперь я лечу за ним.
— Значит, водка, наркотики, секс и ночные тусовки — по боку?
— По боку? Да я ради этого туда только и лечу! — подыграла Линда очередной шутке своего недавнего знакомого.
— О-ля-ля! — пропел художник в восторге.
— Перестань, — остановила его Линда, — Ты же знаешь, что я давно завязала с наркотиками и тусовками.
— Кстати, я слышал, что половина русских никогда не читала газет, а другая половина не участвовали в выборах президента.
— Остается только надеяться, что это одна и та же половина.
— Я тебе новую картину принес. Небольшой натюрморт…
— Хорошо, оставь на столе. Когда вернусь, выставлю её на продажу.
Художник аккуратно положил свёрток на журнальный столик, поднял глаза, остановил свой взгляд на стойком оловянном солдатике на фоне замка. Лицо солдатика было копией лица МарТина.
— Эту картину нарисовал мой покойный брат. И посвятил её — своему сыну. Любимая сказка МарТина! Он знает её наизусть.
— Круто. Я имя-то свое иногда забываю, а тут целая сказка…
— Кстати, а что было дальше с этим немцем?
— С каким ещё немцем? Я зависал всю ночь с итальянцами.
— Который на Красной площади приземлился.
— Ах, этот немец! Ну, поставили ему в Москве памятник и то место, где он сел, называют теперь Шереметьево-3.
— Серьезно?
— Нет, конечно. Его посадили в тюрьму, дали четыре года, он, кажется, отсидел месяцев пятнадцать и вернулся к себе в Германию. На родине вместо триумфальной славы испытал горечь поражения — его лишили лицензии пилота, обвинив в легкомыслии, поставившем под угрозу не только свою, но и другие жизни. Так что есть о чём задуматься и тебе.
— О чём?
— Стоит ли лететь туда, где идёт война, чтобы забрать сына у матери? В новостях такое показывают про эту Украину! Там реальная резня идёт!
— У МарТина синдром Дауна. Если я не заберу его, то он там пропадёт! Погибнет… Уж больно легкомысленна всегда была его мать.
— А она сама согласна отдать тебе его?
Линда задумалась, ведь знакомый художник был далеко не первым, кто задавал ей этот вопрос за последнее время. Она повернула ладони своих рук к лицу, посмотрела, словно пытаясь предсказать будущее по линиям жизни, и тихо произнесла:
— Вот этот момент самый сложный. Она ещё не дала своего согласия. Но я пойду на всё. В крайнем случае, зная о её сложной финансовой ситуации, предложу много денег. Продам галерею и квартиру, возьму кредит, если это понадобится, но МарТина я привезу сюда и сделаю из него настоящего художника. Понимаю, что не смогу заменить ему мать и отца, но точно знаю, что буду ему настоящим, преданным другом до последнего своего дыхания.
Глава 15Америке достанется Камчатка…
На центральной площади Безславинска стояло два автобуса, по бокам которых висели белые простыни с алыми надписями «Дети». Желающих увезти детей из Украины в Россию становилось всё больше и больше. Но эвакуироваться было сложно — Безславинск окружили снайперы, въезд и выезд из города стали практически невозможны. Рискуя собственными жизнями, организаторы «бегства во имя спасения» нашли обходные пути из города, а потому торопились, чтобы реализовать задуманное.
Вокруг автобусов суетились люди — прощались со своими детьми. Этим рейсом отправляли только детей возрастом от семи лет и старше, места были крайне ограничены.
Материнский надрывистый плач, скупые отцовские слезы, испуганные лица детей, крики организаторов, проклятия в адрес киевской хунты — всё смешалось в те утренние часы на площади. У одной из женщин, потерявшей на днях мужа, началась истерика, она упала на асфальт, схватила себя за волосы и кричала:
— Будь ты проклят, Турчинов, мудак лысый! Пусть твоя команда и твои дети всю жизнь испытывают то, шо сейчас испытываем мы! А тебя, эссэсовка Тимошенко, шоб парализовало! И шоб ты ещё лет сто промучилась в инвалидной коляске!
В тот прощальный момент многие ещё не знали, что расстаются навсегда, поскольку уже менее чем через час под Безславинском неизвестные люди в черном — эдакие укро-ниндзя обстреляли автобус с белым флагом и сопроводительный автомобиль, двигавшиеся по так называемому «анонсированному киевскими властями гуманитарному коридору».
Первые пули прошили лобовые стекла легковушки и автобуса, водители и пассажиры, сидевшие рядом, скончались на месте. Легковушка врезалась в столб, а автобус съехал в кювет и перевернулся. Дети громко заголосили, перекрикивая автоматные очереди, но присевший на колено укро-ниндзя многим из них закрыл рты реактивной противотанковой гранатой, выпущенной из Базуки точно в салон автобуса.
Жуткое было зрелище, хорошо, что родители тех детей не видели всей этой тщательно запланированной провокационной расправы.
Но, мы вернёмся назад на площадь, где только дидусь Ленин, к постаменту которого прикрепили плакат с надписью «Украинские летчики — фашисты и убийцы!», невозмутимо призывал своей чрезмерно длинной правой рукой к весёлой российско-украинской попойке: «Чего, мол, ждёшь? Наливай!»
Кстати, мог ли себе представить Ильич в те далекие послереволюционные годы, чем обернётся его историческое вмешательство в судьбу Донбасса? Ведь в какой-то степени именно ему должны были быть «благодарны» жители Безславинска, да и всей Донецкой области за страшные события, происходившие в те весенне-летние месяцы 2014 года. Представьте себе, что Донбасс, Харьковская и Днепропетровская области в 1918 году, создав Донецко-Криворожскую республику, объявили о выходе из состава Украины и вхождении в состав Российской Федерации. Но дидусь Ленин выступил категорически против этого, заявив, что без Донбасса Украина не может стать самостоятельным государством. Таким образом, нынешняя соборная Украина с существующими сегодня границами — ленинское наследие…
Неподалеку от автобусов в гостинице «Бунтарик» жизнь шла своим загадочным чередом.
— Ну, що ж пол дила зроблено. Прилад у нас. Що дали?
— А дальше будем искать контакт с этим дауном, — ответил Олежа Валерич «нестриженному пуделю», взлохмаченная черная голова которого склонилась над столом гостиничного номера. Наполовину опустошенная бутылка горилки, кока-кола, с которой компаньоны мешали горилку, мутили «лонг-дринк», кровяная колбаса, цибуля для Олежи Валерича, чеснок для «пуделя», чипсы и шматок копченого сала с белым хлебом стали легким завтраком партнеров.
— Почекай, але нам же наказали самим натискувати на кнопку.
— Планы изменились, — заговорил тихо Олежа Валерич, стоявший около окна в красных боксерах и ситцевой майке с широкими лямками. «Жаль, что детей увозят… Накрыть бы их всех вместе, прости Господи!» — подумал он и продолжил: — Я не такой дурак, чтобы рисковать собственным здоровьем. Понял?
— Зрозумив. А якщо цей дебил не натискуватиме на кнопку?
— Нажмёт. Куда денется? Да ещё потом спасибо нам скажет. Главное, ты подготовь прибор к работе, а дауна я беру на себя… — выпятив вперед свои сдобные губы, господин «корреспондент» посмотрел на прибор, ухмыльнулся и добавил: — Ну просто фаллоимитатор!
«Нестриженный пудель» засмеялся, изобразил рукой онанирующего человека, после перешел на чистый, грамотно поставленный иврит и, сменив интонацию и тембр голоса, серьёзно спросил: