«Юрка толстый, соседка, вся Отрежка да и весь Безславинск…» Весь Безславинск смеется над ним, над его позором! Рогоносец!..
«Ну, Шульга, ну, жаба дырявая! Капец тебе, „петух гамбургский“!»
Пробирался задворками, вздрагивая от шорохов во дворах, от пьяных выкриков на улице. На открытых местах пригибался, словно крался к сторожкому зверю. Казалось, вся жизнь зависела сейчас от того, чтобы подойти, подкрасться к дому Шульги как можно незаметнее.
Громко залаял соседский пёс. Димоша, ступая на мыски, подошел к окну и прижался к простенку. Кровь била в виски, ослабевшие колени подгибались… Распластав по стене руки, он повернул шею и, скашивая глаза на освещенное окно, стал подтягиваться к косяку.
В комнате тускло горел торшер, в кресле перед телевизором сидел отец Вадима Шульги, а в углу хозяйничала его сестра. Димоша припал к стеклу окна и долго не мог оторвать глаз. Надеялся, вот-вот появится и сам мерзавец Шульга. После он спрыгнул, подошёл к двери, громко постучал.
— Тебе чего? — спросила сестра, нескоро открывшая дверь.
— Позови брата.
— Нет его. В город сегодня укатил.
— В какой ещё город? — не понял Димоша.
— В Донецк. «Дон и ёбцк» расшифровывается. Теперь понял? — пошутила девка и весело щелкнула языком.
«Дон и ёбцк! Значит, там её будешь ждать?!». Димоша кинулся домой. Бежал на одном дыхании. Горилка кипела в крови буйной смесью. Долетев до крыльца, он сжал пальцы до хруста в суставах и в бешенстве рванул за знакомую витую ручку двери.
Посреди хаты на полу играла с куклами Анечка, а около письменного стола, за которым сидела обеспокоенная Александра Петровна, с цепочкой в руках стояла бледная, трепещущая, полная смятения и радости Анташа. У них явно состоялся разговор матери и дочери, в котором первая советовала быть мудрой и не ставить в известность ревнивого мужа, сохраняя тем самым всеобщее спокойствие.
«Трахалась Анташка с Шульгой? Да или нет? Изменяла мне? Вы знаете! Знаете, но молчите!..» — Димоша обернулся к дочери и тёще, словно ждал от них подтверждения.
Лицо Димоши было мрачным. По напряженной его фигуре было понятно, какую ярость несет он в себе.
— Убью, сучка похотливая! — громом вырвалось у Димоши.
Радостный вскрик её тут же замер. Черные впадины глаз на бескровном лице Димоши, трясущиеся губы и весь он, точно огромный кулак, занесенный над головой…
Анташа сжалась и стала отодвигаться к стене. Пятясь, она задела настольную лампу. Моргнув огненным глазком, лампа со звоном упала на пол и разбилась.
В этот короткий миг Димоша успел охватить диким взором и широкую, с высоко взбитыми подушками кровать, и пестрые квадраты покрывала, и зажатую в правой руке Анташи цепочку.
«На этом самом покрывале, подаренном мною же, ты с ним…» — окончательно теряя разум, подумал он.
Всё это промелькнуло с той быстротой, с какой молния рассекает грозовые облака, выхватывая из тьмы ночи и мокрые, трепещущие листья на деревьях, и согнувшегося под дождём путника. Димоша кинулся, перепрыгивая через дочь, прямо к жене. Анташа пронзительно вскрикнула и тотчас же умолкла, точно ее накрыло подушкой.
Поднятые руки ее скользнули по плечам Димоши и опустились. Из правой выпала цепочка с кулоном. Димоша на лету подхватил ее, гадливо разорвал на части, раскидал по комнате и, размахнувшись, ударил по лицу. Анечка закричала, Александра Петровна кинулась к внучке, а напружиненное тело Анташи потеряло опору и грохнулось на стену. Оборвалась тонкая бечевка на оригинале картины Владислава Ерко — любимого современного художника Анташи, полотно бабахнулось на пол, разлетелась хлипкая рамка. Спасаясь от возмездия, Анташа метнулась в сторону кухни, споткнулась о ножку кресла, завалилась вниз.
— Куда?! — взревел Димоша. — Стоять!
По злой иронии судьбы она ударилась лицом об острый край радиатора, установленный в углу гостиной, вскрикнула, и послышался неприятный хруст. Изменщица разорвала губу, щёку, глаз и сломала себе шею. «Неужели мимолетная страсть с этим попугаем Шульгой стоила того?» — мелькнуло в её сознании и ровным рядом пошли яркие картины из прошлого…
Смерть наступила практически мгновенно. Тело Анташи лежало изуродованным лицом вниз. Со стороны казалось, что она не умерла, а притаилась и внимательно слушает — нет ли кого в подполе.
…Ползли тихие сумерки. На вершине сухого тополя заворочалась какая-то большая птица и взлетела, роняя ветки.
— Да не хотел я, видит Бог, не хотел, — громко клялся Димоша со слезами на глазах, когда его вели под конвоем по Отрежке. Несмотря на то, что было уже давно за полночь, из домов выскакивали люди и шли следом. У отделения милиции стоял отец Вадима Шульги и толстый Юрка, а заплаканная Александра Петровна уже сидела в кабинете у следователя — в ту роковую ночь подняли всех.
Глава 21Возвращение
Дом Александры Петровны был небольшой, но уютный. Он по-прежнему, как и десять лет назад, стоял под высокой березой, рядом с которой появилось еще одно деревце — рябина, посаженная Анной и Александрой Петровной в память об Анташе. Правда, теперь его наружные стены были обиты евро-вагонкой, а жестяную крышу сменили на андулиновое красное покрытие — благотворительная помощь повзрослевших выпускников Александры Петровны. Два окна выходили на дорогу, два других — на огород и вниз на речку.
В бабушкиной комнате Анна тяжело опустилась в кресло у письменного стола и прижала к лицу руки. Сердце билось редко и болело. Все события того дня пронеслись перед её глазами. И как отец шибанул маму, и бригада скорой помощи, приехавшая за ней, и наряд милиции, забиравший отца, и публичный суд, где она с бабушкой выступала свидетельницей — доказывали на пару, что убийство было не случайным, а запланированным, умышленным и преднамеренным, затем долгие годы переписок с отцом. Анна бессильно уронила голову на стол — она не могла освободиться от мучительных воспоминаний.
— Как ты мог? Зачем ты это сделал? — заговорила она сдавленным полушепотом, дрожа от сиротской обиды и долгих лет страданий, еле сдерживая жгучие слёзы. — Да, я писала тебе, что прощаю убийство мамы, но как мы с тобой оба забудем это? И вообще, можно ли такое забыть? Что будет дальше? Как нам жить, когда ты вернёшься?
Как всегда в критические моменты жизни, мозг Анны лихорадочно работал. Она замечала это не раз на уроках или в напряженные и ответственейшие минуты споров с бабушкой об отце, когда мгновенно всё вдруг становилось отчётливо ясным.
«Но остановись, Анна! Ведь ты же его единственная дочь. У него же нет никого, кроме тебя, на всём белом свете. Смирись и прими его таким, какой он есть! А мама… Моя любимая мама…»
Губы её жалко задрожали. Анна подняла голову и сквозь навернувшиеся слёзы увидела в дверном проёме сервированный обеденный стол. Но в доме совсем не прибрано, а на подоконнике стоит вонючая пепельница с бабушкиными окурками.
«Господи! Он совсем скоро приедет!..»
Она подбежала к окнам и одно за другим распахнула их. Волны прохладного воздуха освежили разгоряченную голову.
«Всё, всё прибрать!»
Анна схватила веник и стала мести пол. Опорожнила пепельницу и тщательно промыла её с шампунем. Никогда она так не волновалась, как сейчас. Казалось, вся жизнь её зависит от того, успеет ли она привести в порядок комнату до возвращения отца.
Она умылась холодной колодезной водой, тщательно протёрла лицо, руки, виски вьетнамским бальзамом, но запах табака всё ещё преследовал её.
«Бабуля, когда же ты бросишь курить?»
Анна почувствовала, что запах табака впитался в материю бабушкиных вещей. Она торопливо собрала их с вешалки у печки и оттащила в бабушкину комнату, засунула всё в шкаф. В том шкафу висели мамины платья.
«Надену какое-нибудь из них», — подумала Анна, и вдруг тревога охватила её: «Но ведь он подумает, что я хочу напомнить о его страшной ошибке…».
Анна замаскировала засосы Вахлона тональным кремом, надела свою любимую рубашку в клеточку и белые джинсы, закрыла окна и тяжелой, усталой походкой подошла к письменному столу, на котором лежал её мобильный телефон с недавно пришедшим СМС-сообщением: «Еду на грузовике из Донецка. Скоро буду в Безславинске на остановке у ДК. Встречай!»
Глава 22Настоящий Hugo Boss!
С нависшего над оврагом камня слетел орлан-белохвост и, набирая высоту, потянулся к долине. Из-за реки по дороге, рассекавшей поля с гречихой, готовящейся к обильному цветению, выехали грузовики с гуманитарной помощью, сопровождаемые легковушкой, в которой сидели четыре российских представителя Международного Комитета Красного Креста. При въезде в Безславинск стояли местные жители, возглавляемые отцом Григорием, с иконами и транспарантами в руках. Они блокировали въезд для украинских силовых структур. Два парня в камуфляжной форме держали плакат-растяжку с надписью «Военных преступников ждет возмездие».
На крыше УАЗика, припаркованного за блокпостом, был установлен мощный металлический рупор, направленный в сторону врага, из недр его трубы конической формы то и дело мужской голос зачитывал призывы и предупреждения:
«Если твой командир подчиняется незаконной киевской хунте, то ты обязан арестовать его, так как он нарушил военную присягу!»
«Подчинение преступным приказам хунты Турчинова есть военное преступление, которое будет караться по закону!»
«Украинский офицер, если у тебя осталась честь, то ты должен приказать своему подразделению арестовать пособников киевской хунты!»
В Отрежке как-то резко замолкли свадебные песни, точно в каждом доме был покойник. Но «Пир во время чумы» продолжался.
До остановки оставалось совсем немного, и уже через минуту из кабины грузовика вышло три человека. Самым последним, словно остерегаясь кого-то или чего-то, показался Димоша. В руках, на безымянных пальцах которых виднелись зоновские татуировки, он держал подарочный пакет и небольшую дорожную сумку, между ручками которой была просунута ветровка. Светлая рубашка и белые брюки демонстрировали его негативное отношение к черной зоновской робе, обрыдла она ему за долгий срок. У него грудь и торс, как у манекена крупного размера, — всё обтянуто, без единой морщинки, без складочек. И вообще, в осанке было нечто гордое, монументальное. Такой человек вскинет голову, расправит плечи, ногу особым, боксерским образом выставит, глянет по-волчьи — и почувствуешь себя перед ним слабым, хилым, маленьким, незначительным, словно перед гранитным монументом.