— Вот гниды казематные! Всю жизнь мне изуродовали! — не мог успокоиться Димоша, натягивая рубашку на свое «островками» покрытое зоновскими наколками тело.
Внезапно МарТина отпустило, и он бросился к Энни, ухватился за плечи учительницы и потащил её к дивану. Вместе с Анной им удалось затащить стонущую Александру Петровну на диван, она начала приходить в себя. Димоша протянул руку к шкатулке.
— Не тронь! Это деньги на учебу! — остановила его Анна.
Бледный, то с пропадающим, то с вновь выступающими пятнами на лице, Димоша крикнул:
— А ты оказалась такая же дура и проблядь, как и твоя мамаша, — вздувшиеся багровые жилы на его висках заметно пульсировали, он забрал шкатулку и добавил: — В свои-то юные годы уже вся в засосах и ссадинах. И потом, шлюхам, чтобы танцевать в борделе у шеста, учеба не нужна!
И хотя Анне было уже трудно воспринимать разъяренного мужчину, как своего родного отца, услышав жесткие, безжалостно-чужие и явно незаслуженные оскорбления, она съёжилась, как скомканная бумажка, пульс застучал часто-часто, и ей показалось, что любое возражение грозит ей чуть ли не смертной казнью. Но, несмотря на весь страх, из глубины её груди в сердцах вырвалось страшное заклинание:
— Я хочу, чтобы тебя не стало! Чтобы тебя не было! Чтобы ты просто сдох! Лучше бы мама жила, а ты бы гнил в земле! Я тебя ненавижу! Умри! Умри! Умри!
Отец же, недолго думая, тихо произнес: — Эх, дочка-дочка… — после сплюнул под ноги своей единственной дочери, громко вышел, оставив после себя сильный запах перегара и дешевого одеколона. Анна автоматически, будто запрограммированный робот, помогла бабушке сесть на диван, замерла на минуту, после повернулась к МарТину и с бойким вызовом в голосе спросила:
— Тебе ещё что надо?! Зачем приперся?!
Затем Анну всю передёрнуло, словно от прикосновения к оголенному электрическому проводу, и она бросилась вслед за отцом, вслед за деньгами, вслед за будущим, громко хлопнув дверью. Она хотела догнать, остановить отца, поскольку и вправду не могла поверить в произошедшее. Неужели он действительно мерзавец, убийца и вор?!
МарТин не успел выбежать вслед за Анной на улицу из комнаты, забрызганной кровью и пропахшей сильным перегаром, его вырвало чем-то темно-зеленым прямо на пороге. Скрючившись от спазмов, он пошел на свежий воздух, держась за стену.
Анна выскочила во двор. Поднялся сильный ветер, так что тонкий ствол рябины тревожно застонал, будто душа её убиенной матери вселилась в это дерево и теперь дрожала, выла в его ажурной кроне. Сделав несколько стремительных шагов, Анна резко остановилась около березы, казалось, что внутри у неё что-то оборвалось, лицо сильно побледнело, ноги подкосились, и она прислонилась к холодному стволу дерева. Удар прожег ее от головы до ног. Падая на колени, Анна выхватила глазами затылок уходящего отца, и кусок летнего, прозрачного неба, и кудрявую рябину. Затем её потянуло куда-то назад, и вот, прошептав: «Умри! Умри! Умри!», она уже сидит посреди двора, упираясь руками в пыльную землю, и дышит часто-часто, не чувствуя своих ног.
МарТин, частично придя в себя, передвигался так, будто опасался вспугнуть раненного зверя, но хотел максимально близко приблизиться к нему, чтобы помочь. Он обошел Анну и сел прямо перед ней. Больше всего он боялся выдать Анне хотя бы одним звуком охватившую его тревогу. Во рту у МарТина стоял омерзительно-горький вкус рвоты. Глядя в стеклянные глаза её, он почувствовал кромешный страх, но не подал виду, а включил видеокамеру в режим записи и протянул её к руке Анны, сказав по-английски:
— Это тебе, я не возьму камеру с собой в интернат, потому что тебе она нужнее. Здесь твоя бабушка и школа. Здесь все твои друзья, твой город и твоя жизнь…
Перед глазами Анны в это мгновение пролетела вся ее жизнь! Разве такое может быть? Да, может, если, говоря «вся жизнь», иметь в виду самые важные, самые ключевые её моменты, которые мы называем страшной болью или великим счастьем.
Анна резко отшвырнула камеру в сторону, та покатилась, перевернулась несколько раз, ударилась о ствол березы, и произошло то ли замыкание, то ли ещё что-то, теперь уже необъяснимое, но камера начала работать в цветном режиме. Причем получилось так, что в ракурс её объектива точно попали МарТин и Анна.
— Я ненавижу тебя и твою долбанную видеокамеру! Оставь меня!
Девушка оттолкнула МарТина, и тот упал навзничь. Но, превозмогая себя и все свои чувства, МарТин поднялся, встал перед Анной на колени и посмотрел ей прямо в глаза. Вдруг Анна сорвалась, разрыдалась и закрыла лицо руками, чтобы не видеть этого страшного мира. МарТин сжал зубы и обнял её. Обнял самую красивую девушку в мире. Сделал то, о чем он даже не мог мечтать — прикоснулся к самому дорогому и любимому человеку на свете.
Неожиданно ветер затих одним махом, так же, как и начался совсем недавно. Деревья больше не качались, и наступила какая-то странная гробовая тишина — не было слышно птиц, лая собак, дворовой живности, словно кто-то всемогущий выключил тумблер звука. Анна, немного погодя, высвободилась из объятий МарТина, посмотрела на небо и замерла, точно в ожидании явления некоего чуда.
У МарТина быстро пронеслось в голове:
— «Оловянный солдатик так растрогался, что из глаз у него чуть не покатились оловянные слезы, но он вовремя вспомнил, что солдату плакать не полагается. Не мигая, смотрел он на танцовщицу, танцовщица смотрела на него, и оба молчали».
МарТин в душе ругал себя за нерешительность и внезапно выдал:
— У меня есть тайна, о которой не знает никто, даже моя мама. Я хочу рассказать только тебе об этом. Ко мне иногда приходит мой отец, хотя все говорят, что он умер.
Анна посмотрела на МарТина недоверчиво, а тот продолжил:
— Я не шучу. Он приходит в разное время и его никто не видит, кроме меня. Мы разговариваем с ним. Разговариваем обо всем. О тебе, Энни, тоже говорили не раз. И сейчас, когда я услышал, что ты пожелала смерти своему папе, я ужаснулся. Ужаснулся, потому что отдал бы все на свете, чтобы воскресить своего папу, а ты хочешь, чтобы твой умер… Или, быть может, я не понял? Я ошибся?
Анна задумалась: «Почему моя мама никогда не приходила ко мне вот так?». Опустила лицо вниз, ее волосы упали с плеч, замерла и вспомнила, как ее бабушка иногда говорила на школьных собраниях про МарТина: «Поймите, он особый ребёнок, но, независимо от состояния здоровья, все люди рождаются свободными и равными в своих правах, в своем достоинстве и ценности своей личности». Не поднимая головы, Анна сказала:
— Прости, я разбила твою камеру.
— Камера… Не волнуйся.
И здесь МарТин напрягся, сжал до синевы губы и кулаки, затем тяжко выдохнул и заговорил, как ему казалось, отчеканивая каждое слово:
— Все, что там было, я сохраню в своем сердце. В сердце, которое будет любить тебя до последнего своего удара. Ты будешь теперь всегда со мной, прямо вот здесь, — он руками дотронулся до груди, — потому что… Я люблю тебя, Энни!
Анна поняла всё сказанное, несмотря на то, что МарТин постоянно запинался. Затем она тихо зашептала по-русски, по-прежнему глядя в землю:
— Почему? Почему ты не такой, как все? Почему именно ты полюбил меня так, как никто не умеет и не может уметь? Почему? За что мне эта боль? За что меня судьба так наказала?… За что тебе это страдание до конца твоей убогой жизни? Ведь ты же такой хороший человек… — здесь Анна подняла голову и, глядя МарТину прямо в глаза, продолжила, перейдя на английский: — Ты… Ты самый лучший… И не нужна тебе никакая пластическая операция! Оставайся таким, какой есть — непохожим на всех этих страшных уродливых людей! И прости, главное — прости, — на этом месте она запнулась и снова вернулась к родному языку, — что я никогда не смогу ответить тебе тем же…
Горькие слёзы помимо её воли навернулись на глаза. Стало как-то невыносимо тяжко после всего случившегося с отцом. Ведь всё могло быть иначе, не так, по-хорошему, по-любви… Ведь она могла бы ему помочь, он мог бы просто пойти ей на встречу. А что теперь будет?
У Анны задрожало все тело, она прижалась к МарТину и поцеловала его в лоб, глаза, щеки и в губы, затем отвернулась в сторону. У МарТина потекли слезы счастья. Анна снова повернулась к нему и улыбнулась, вытирая слезы МарТина, сказала очень уверенно:
— Но знай и верь, МарТин, обязательно верь! В следующей жизни мы будем с тобой другими и непременно будем вместе, будем любить друг друга, будем самыми-самыми счастливыми людьми на земле!
МарТин, ничего не говоря в ответ, закрыл лицо руками. Он не всё понял по-русски и подумал, что Анна призналась ему в любви.
В тот вечер впервые узнал он волнующую терпкость сухих, горячих девичьих губ. И точно весеннее солнце взошло в его душе тогда…
Глава 26Особняк прокурорши
Окончательно стемнело, когда грозный кортеж из ГАЗели и древней немецкой легковушки въехал на улицу Скотобазная. Единственным шикарным коттеджем, обнесенным высоким забором, способным выдержать удары средневековых стенобитных орудий, был дом прокурорши Ромаковой. Возле её замка-коттеджа обе машины и остановились. На всех автомобилях отсутствовали номерные знаки.
Первым вышел ростовский «доброволец», сидевший на переднем сиденье легковушки рядом с водителем. С розовым лицом, не обремененным интеллектом, он был наименее ценным членом всего «экипажа», поэтому кавказец-бородач бесцеремонно послал его на разведку, дополнив свое приказание своеобразной шуткой-прибауткой:
— Сходи, дружок, провентилируй лужок.
Оказавшись возле железной калитки, бандит по кличке Дружок несколько раз оглянулся по сторонам, при этом каждый раз поворачиваясь всем телом, словно его могучая шея уже не способна была управлять головой. Затем бросил беглый взгляд на покинутую им «аудюху», словно бы прикидывая путь к отступлению, и, наконец, нажал толстым пальцем кнопку переговорного устройства.
— Кого принесло в таку годину? — неприветливо спросил незримый страж ворот.