Людон сдалась, она больше не сопротивлялась и в какой-то момент закрыла глаза, блаженно застонала. Её могучие груди колыхались, а участковый проникал всё глубже и глубже.
Так продолжалось несколько минут, пока Ябунину, покрывшемуся потом, будто он только что выскочил из парилки, не пришла в голову «оригинальная» идея.
— Ща, Люсяня, кинцо забацаем! Известными станем!
— Иван Геныч, ты шо там удумал? — повернув голову в сторону милиционера, спросила Людон. А тот уже включил видеокамеру в режим записи, поставил её на край стола, направил объектив в сторону кровати и продолжил свои сильные, напористые фрикции.
— Давай-давай, подмахивай, покажи чо умеешь! Сучка драная!
— Да не хочу я голышем сыматься! И какая я тебе сучка драная?!
— Не будь дурой! Сама потом приколешься!
Огонь страсти пожирал старлея изнутри, и он чувствовала себя развратным и раскрепощенным. Перевернув Людон на спину, одним толчком он вогнал в нее весь свой член на полную длину и завалился на ее стройное тело всей своей тушей. В глазах Людон отразилось омерзение. Она уперлась ладонями ему в грудь, стараясь оттолкнуть огромного милиционера и избавиться от боли. Но Ябунин не дал ей этого сделать, зная, что совсем скоро настанут блаженные мгновения — близился момент эякуляции.
— Шо ж ты делаешь? Слоняка! Пердила херова! — возмущалась Людон. Вся её злоба сосредоточилась на милиционере. Ей казалось, что не было бы в Безславинске старлея Ябунина И. Г., не пришлось бы ей маяться, не посадили бы опять в тюрьму Димошу Надуйкина, не было бы сейчас войны, да и вообще, родилась бы она в Австралии, в семье богатого фермера, а не на окраине захолустной Отрежки в многодетной семье украинских алкоголиков.
Их тела были скользкими от соленого пота Ябунина. Наконец участковый инспектор задрожал, достигнув апогея страсти, застонал и изверг сперму, залив лоно Людон мощной струей.
Тяжело дыша, словно загнанный до смерти морж, он в изнеможении упал на Людон, задававшую в своих мыслях вопрос кому-то невидимому: « Почему хороших людей или убивают, или в тюрьмы сажают, а вот такие гниды по белу свету ходят как ни в чем не бывало? Это ж не человек, а боров паскудный! Где же справедливость? Где же кара Божья?».
После не сдержалась, повернувшись лицом к «борову» Ябунину, Людон вдруг по-собачьи злобно ощерила зубы. Казалось, она увидела близко волка и ощетинилась вся.
— Мразь ты, Иван Геныч!.. Шоб ты и тебе подобные укрофашисты заживо сгнили!.. Хотя ты вон уже и так весь гниешь…
— Да ладно тебе ерепениться! Я ж тебе сказал, со мной не пропадёшь! У меня и баблоса в перспективе знаешь сколько?
— Чего? Какого ещё баблоса?!
— У прокурорши в подвале сейф имеется, мне по пьяни всё Кузьма рассказал, так вот в этом сейфе валюты и золотишка столько, шо на всю жизнь хватит. Понятно?
— Да пошёл ты!!
Глава 44Ну, Людон, ты даёшь!
Солнце село в золу, расщепленные снарядами деревья скрипели, стонали на вечернем ветре, на проводах линии электропередачи раскачивалось изуродованное тело солдата нацгвардии, заброшенное туда мощной взрывной волной, бездомные своры собак грызлись между собой с истошным визгом и лаем, где-то в Отрежке в чьем-то дворе громко работал телевизор — шел фильм «Приключения гипертоника»…
Было уже за полночь, когда участковый инспектор с ружьем под мышкой и бутылкой горилки в руке вернулся в вонючую, тесную комнату в общежитии, пропахшую мышами. Он занимал ее с недавних пор, когда его дом, стоявший у реки на самой окраине Безславинска, обстреляли снайперы и подожгли мародеры, после чего трусливый старлей попросту боялся находиться в его стенах.
Местные жители говаривали, что дом этот достался старлею Ябунину крайне подлым путём — своего родного младшего брата вместе с его женой, которым раньше и принадлежал вышеуказанный дом, он подставил и надолго засадил в тюрьму «за торговлю наркотическими веществами», а сам стал новым постояльцем и владельцем дома в одном лице.
Он сел в углу за маленький кухонный стол. Поставил перед собой бутылку, достал из кармана кусок недоеденной кровяной колбасы. Налил в заляпанный стакан горилки, выпил. Доел колбасу и закурил. В последнее время участковый курил много.
Закончился очередной наполненный опасными и страшными событиями безславинский день. Не всех ополченцев ещё отловили.
«Когда же всё это уже закончится?» — подумал Ябунин, глубоко затягиваясь дешевыми сигаретами. «Короче, валить мне отсюда трэбо. Прямо с утра пораньше заявлюсь к Кузьме, заставлю его сейф вскрыть и сразу же подамся в Киев, а ещё лучше в Москву, там доверчивых лохов много. Есть кого разводить, прогоню там историю, что я в Чечне воевал, что у меня три ордена Мужества, что мой дед был кавалер трёх орденов Боевой Славы, да и война эта мне будет на руку, привру, что возглавлял отряд ополченцев… А тут если тормознусь — стопудово грохнут».
Над кривоногой тумбочкой висело потемневшее от пыли зеркало, Ябунин увидел в нём своё отражение, подумал и громко рявкнул:
— Как же задолбало это блядское безденежье и… Лишний вес!
На столе лежала видеокамера. И то ли машинально, то ли желая освежить в памяти события минувшего развратного утра, старлей милиции включил кнопку «Power». После перемотал пленку назад и только собрался нажать «Play», как в дверь комнаты постучали.
— Кто там ещё?
Дверь отворилась, на пороге стояла Людон.
— Батюшки мои! — чересчур громко вырвалось у старлея, ещё с утра находившегося в состоянии опьянения.
Нежданная гостья поспешно и молча шагнула внутрь. Быстро и плотно закрыла за собою дверь. Села напротив Ябунина и замерла.
Выглядела Людон не как обычно: не было претенциозного макияжа, ярких нарядов, навороченной прически, поддельной жеманности тоже не было. Темно-синий спортивный костюм, кроссовки, походный рюкзак на плече и волосы, забранные в пучок, делали продавщицу моложе, симпатичнее и скромнее.
Самодовольный Ябунин, жадно затягиваясь сигаретой, в упор рассматривал свою полуночную гостью:
— А ты, Люсяня, когда не намалеванная, даже лучше выглядишь!
— Хватит зеньки таращить, наливай давай. Выпить хочу с тобой, — тихо и крайне уверенно сказала Людон.
— Это можно, — разливая горилку по стаканам, охотно согласился Ябунин.
Людон, привыкшая вести себя фривольно, не была расположена ни к лишним словам, ни к привычной жестикуляции — сидела, словно на похоронах близкого человека.
— Ну, королевишна, надо понимать, пьём за наше будущее? Ты, я вижу, уже с вещами пожаловала…
— Так и есть. За будущее.
Чокнулись, опрокинули стаканы, закусили, Людон закурила.
— А я вот тут решил, — постучав по видеокамере указательным пальцем, пояснял инспектор Ябунин, — наш с тобой фильмец глянуть. Затянувшись ещё пару раз, он затушил бычок о край пепельницы, доверху переполненной окурками.
— Составишь компанию? Порнушечку нашу дыбанём?
Лицо Людон резко потемнело, покрылось пятнами, губы сжались, словно под высоким давлением. Маленькие, уставшие, холодные её глазки сощурились, сделались строгими, напряженными, словно она готовился встать на отходную молитву. Людон резко поднялась, вытащила из кармана заточенную отвертку, перегнулась через стол и со всей силы саданула её в горло ненавистного милиционера. Длинный стержень отвертки вошел в кадык, насквозь пробив гортань и голосовую щель, уперся в шейный позвонок.
Руки Ябунина взметнулись к ручке и с силой дернули её. Окровавленная отвертка глухо упала на пол. На могучей щетинистой шее жутко задергалась сонная артерия. На стол, на милицейскую рубашку старлея ударила струя крови, а он вскочил, схватился обеими руками за горло и захрипел.
В страшных, широко открытых глазах Ябунина читалось: «Шо ж ты делаешь? Мразь!..».
Он угрожающе двинулся на Людон, но та успела поднять с пола своё остроконечное оружие и принялась беспорядочно бить отверткой в грудь, в живот Ябунина. Кровь брызгала на безславинскую продавщицу, но ни это, ни то, что участковый пытался схватить её своими огромными окровавленными ручищами, не останавливало её.
На губах его появилась розовая пена, участковый откинулся назад к стене, по которой уже совсем скоро медленно сполз на пол.
Когда тело Ябунина окончательно успокоилось, перестало биться в конвульсиях, когда кровь больше не хлестала из шейного отверстия, Людон начала хладнокровно действовать. В свой рюкзак она сложила: видеокамеру, наручники, связку ключей, извлеченную из кармана брюк Ябунина, табельное оружие, милицейское удостоверение, с вешалки сняла чистую милицейскую форму, аккуратно уложила её поверх всего вышеперечисленного.
Затем огляделась, протерла полотенцем всё, к чему прикасалась руками, забрала отвертку, предварительно завернув её в полотенце, выключила свет и ушла.
Ученые говорят, что после остановки сердца человеческий мозг ещё живет приблизительно шесть-восемь минут. Что происходило в тот момент в мозгу Ивана Геннадьевича Ябунина, быстро остывавшее тело которого сидело на полу с широко расставленными ногами, раскинутыми руками и понуро опущенной головой, теперь можно только предполагать.
И можно представить себе, что, перейдя грань между жизнью и смертью, он встретился с обгоревшими останками Ланы Дмитрины, которая понуро заявила:
— Говорили же, говорили, что после смерти люди делаются снова молодыми и красивыми!..
Но Ябунин не ответил — мешала дырка в кадыке и пробитое горло, лишь шипел, как экран допотопного лампового телевизора.
Зато наверняка стало ясно, что, по крайней мере, на планете Земля этот «боров» больше никогда никому не причинит никакого зла и вреда.
Чтобы успеть до рассвета, Людон шла быстро, выбирая самые темные участки улиц. Дойдя до отделения милиции, она отдышалась, из бокового кармана рюкзака достала черную вязаную шапку с заранее прорезанными отверстиями для глаз, натянула её себе на голову, закрыв верхнюю часть лица. Следующее, что извлекла из рюкзака отчаявшаяся женщина, было табельное оружие участкового инспектора — пистолет.