Через минуту она уже стояла с этим пистолетом в руках и в окровавленном спортивном костюме прямо перед дежурным милиционером. Кинув ему через окошко наручники, Людон потребовала низким, крайне строгим голосом:
— Пристегни себя к батарее и не чуди, иначе пристрелю.
Тот, практически не раздумывая, повиновался. Воспользовавшись ключами участкового Ябунина, Людон прошла все преграды в виде запертых дверей и оказалась в коридоре КПЗ. Там она наткнулась ещё на одного дежурного милиционера, мирно спавшего на своём посту. Действуя так, словно ей уже нечего было терять в этой жизни, продавщица сельмага мощно шибанула дежурного рукояткой пистолета по лбу. Когда милиционер, очнувшийся от сильной головной боли, обнаружил себя на полу с приставленным к глазу дулом пистолета, он сразу подчинился и исполнил все указания неизвестной налетчицы. А именно: отдал ключи от всех камер, в одной из которых находился подозреваемый Надуйкин, и сам себя приковал наручниками к дверной решетке.
— Щербатый, выходи!
Для того, чтобы сбить с толку милиционеров и окончательно запутать следы своих действий, Людон приняла решение выпустить из камер всех ранее задержанных преступников и губной помадой написать на стене «Смерть російським окупантам?! Свободу Україні?! Хер вам!».
Правонарушители с радостью приняли её «политический» поступок, и разбежались по Безславинску и его окрестностям кто куда мог. Повезло, однако, уголовничкам!
Был среди них и кавказец-бородач Акаков. Его сильно травмированную ногу нестерпимо ломило. Несмотря на несносную боль, он активно заковылял в сторону горы Кобачун в надежде застать в своём логове не только белобрысого пацана с пленниками, но и всё награбленное добро, без которого его возвращение домой теряло весь смысл!
Спустя пять минут Людон и Димон, оба в бронежилетах, позаимствованных в милицейской дежурке, спешно и одновременно с тем осторожно подходили к дому прокурорши.
— Ты машину-то не разучился ещё водить? — тихо поинтересовалась Людон.
— По-моему, это единственное, что я не разучился делать.
— Ну, не занижай свою планку. Кое-что ещё ты тоже делаешь отменно, — с хитрицой в голосе сказала Людон и передала пистолет Ябунина своему спутнику.
Как и предсказывала Людон, в особняке прокурорши, кроме кривой Дуняши и находящегося в глубоком запое Кузьмы, никого не было. Добиться что-либо от деда Кузьмы, лопотавшего своим изуродованным ртом: «Якхи йф тощи млери дман… пфю…» и подразумевавшего: «Який сейф? Товариші міліціонери! Які діаманти?.. Я тут сало йм та горилку пью! Моя Светка в лікарні! Їй ноги відірвало!.. Мій син в могилі! А ви мені про діаманти розповідаєте!!!», было практически невозможно. Да и узнать его было крайне сложно, ведь вся голова его, всё лицо было замотано грязными, местами коричневыми бинтами.
— Слышь, ты, пропойца! Нам Степанида Владимировна приказала быстро доставить всё из сейфа в надёжное место! — грозно вещал Димоша, на котором форма урядника Ябунина смотрелась очень забавно, по клоунски.
Зато на немую сестру прокурорши, принявшую ночных визитеров за ОМОНовцев, — особенно молчаливая Людон хорошо смотрелась в вязаной шапке с отверстиями для глаз, в бронижелете с надписью «Міліція» и с окровавленными рукавами, — парочка произвела мощное впечатление. Дуняша показала и сам сейф, и помогла извлечь из него всё содержимое, а содержимое сейфа Ромаковой было роскошным — почти пятьсот тысяч американских долларов, около пяти миллионов гривен и увесистый пакет с драгоценностями.
Глазам сложно было поверить!!!
И то ли ради шутки, то ли в качестве благодарности, а то ли из страха перед карой Божьей, Димоша извлек из пакета толстую золотую цепь с распятием и со словами: «Верить в Бога каждый дурак может, а вот полюбить его, как самого себя единицам дано…» — повесил её на шею кривой Дуняши.
— Вот и заплатила судья Ромакова за мой срок! — констатировал Димоша, когда они с Людон выезжали из двора особняка на мерседесе прокурорши, ключи от которого им так же преданно вручила Дуняша.
— Сквозь блокпосты не проедем, но я знаю дорогу, по которой доберемся до соседней деревушки, а оттуда уже до Васильевки недалеко.
— И что в Васильевке? — поинтересовался Димоша, никогда в жизни не сидевший за рулём такого роскошного мерседеса. Да и вообще на тот момент ему казалось, что он находится в состоянии глубокого сна, когда субъективная реальность сновидений подменяет ощущение реальности объективной и нам уже кажется, что сон — это и есть реальность.
Димоша поддал газу, мерседес рванулся вперед. Качнулись навстречу дома, заборы, прогалы переулков, садов и обгоревшая военная техника.
Людон не сразу ответила на вопрос: она боялась, что машина наскочит на какой-нибудь хлам, на ночные патрули и хаотично брошенные автомобили, заденет бортом фонарный столб…
Одной рукой она указывала дорогу, другая впилась в кожаную обшивку. Ей казалось невероятным, как это можно десять лет не садиться за руль, а затем вот так гнать, да ещё и ночью!
— Щербатый, не гони! Убьёмся!
Мерседес вырвался за город. На темном горизонте толпились табуны пирамидальных тополей. Соскучившийся по рулю Димоша, любитель быстрой езды, открыл окна и дал «полный», насколько это было возможно по проселочной дороге.
— Так что в Васильевке?
— Там мой брат живёт двоюродный. Поменяем этот крутой тарантас на какую-нибудь неприметную колымагу и рванём в Донецк, где оклимаемся, сменим вид и дальше в Киев. Ну а уже в Киеве прикупим себе новые документы и сразу же сдёрнем в Таганрог. Прошу тебя, не гони!
Пошедшей во все тяжкие грехи женщине казалось, что они несутся сквозь ураган. Людон захлебывалась от ветра. Вязаную шапку с отверстиями для глаз сорвало с головы. Радостных слов Димоши она не понимала, лишь догадывалась и вымученно улыбалась.
— Ну, Людон, ты даёшь! — громче обычного вырвалось у Димоши.
— Чему суждено быть, Щербатый, того не миновать!
Глава 45«Power» & «Play»
Прошло больше месяца и двух недель, прежде чем новоиспеченная парочка — Бонни и Клайд — наконец-то добралась до Таганрога.
Теперь они поменяли образ и выглядели совсем иначе.
Людон — брюнетка со стрижкой боб (каре) в деловом юбочном костюме и в классических туфлях на невысокой шпильке. Ну, просто бизнес-леди с амбициями!
Димоша — в строгих очках в роговой оправе, с короткой бородкой-шведкой, в летнем костюме из хлопка и в белой гангстерской шляпе. Короче, фотомодель для Men’s Time.
Начиналась новая, полная неизведанного, невиданного ранее жизнь. Ведь в планы беглецов входило не только пересечение украинско-русской границы, но и дальнейший отлёт в теплые страны — они нацелились на Мадагаскар, где, по словам Димоши, будет проще всего зацепиться и заняться собственным гостиничным бизнесом. Такими познаниями он располагал благодаря рассказам своего одного лагерного товарища по несчастью, когда-то жившего на этом необыкновенном острове в течение пяти лет.
Людон проснулась рано в уютном номере гостевого дома, стоявшего неподалёку от пристани. Чтобы не разбудить своего возлюбленного, распластавшегося на кровати в позе летящего ворона, она тихо вышла на балкон, закурила. Было прохладно, Людон стояла босиком в одной ажурной комбинации, цена которой равнялась чуть ли не всей коллекции барахла её предыдущего гардероба.
Она не знала, даже не предполагала, что снилось в тот момент Димоше, где именно и с кем он был в своих сновидениях. И хорошо, что не знала, поскольку был он, как и все последние пятнадцать, а то и больше, лет, со своей любимой Анташкой. Всё не мог наглядеться в её большие, удивительные глаза, которые ближе казались ещё больше и прекрасней. Полуприкрытые густыми черными ресницами, они по-прежнему походили на глубокие омуты, открытые весеннему небу.
Бывало, снится Димоше, что стоит он на поляне у березы не шевелясь: ждёт свою Анташу так, словно не видел ее многие годы. А дождавшись, как появится она среди цветов полевых, как улыбнется, как посмотрит, и, наглядевшись друг на друга, они начинают говорить, обниматься, словно перед долгой разлукой…
Хотя кто знает, где бы был теперь Димоша, если бы тогда, в 2004 году, его любимая жена не закрутила бы хвостом с Шульгой, не сломала бы себе шею, не осудила бы его судья Ромакова на десять долгих лет, и он бы не отомстил всем вместе взятым за свои страдания? Лежал бы он сейчас, будучи обеспеченным человеком, в уютном номере таганрогского гостевого дома, готовился бы он отчалить на Мадагаскар в компании стройной преданной казачки с полной грудью и «ласковым» прозвищем Людон или, проработав полжизни водителем, пал бы смертью храбрых на баррикадах безславинских ополченцев…
Сквозь сумрак проступали очертания судов в порту и в отстойных причалах. Город лежал холодной серой глыбой. Огни гасли.
От канатов и складов пахло смолой, соляркой, соленой рыбой. Запахи эти раздражали Людон.
Порт и город просыпались. Грохот погрузчиков, треск мотоциклов на пристани, заводские гудки, журавлиное поскрипывание кранов, крики рабочих слились в один поток звуков.
По морской глади разлилось жидкое золото — это из-за горизонта выкатилось солнце.
Наскоро покурив, Людон вернулась в номер.
Обо всём случившемся за последнее тяжкое время Людон старалась не думать. Но не думать было невозможно: всё время возвращалась мысленно в Безславинск, в Отрежку. Родные края, всегда манившие к себе, заставлявшие её трепетать от счастья, теперь были страшною мукой, тяжкой болью. Дорогой городишко, любимый Безславинск пал. Сломился перед натиском беспощадной украинской нацгвардии. И осознание собственной беспомощности, а где-то и трусости всё больше и больше угнетало Людон.
Мыслями о Мадагаскаре, об Индийском океане, о своей маленькой гостинице, которую они с Щербатым купят исключительно под пальмами и рядом с пляжем, о ребёночке, который у них обязательно родится через пару-тройку лет, старалась отвлечь себя Людон от страшных дум о недавнем прошлом.