Выехали на окраину села. Выгрузились у блокпоста. Впереди змеилась узкая лента дороги.
Джабраил поздоровался с боевиками. Пообщался по рации. Повернулся к Косте.
— Не пропусти момент. Видишь — поворот, вот от него еще двести метров ближе к нам. Будет интересно. Не проспи.
Стоим, ждем. Потрескивают рации. Короткие переговоры. Костик уже готов. Кадр отрепетирован.
Вокруг почувствовалось некоторое оживление. Рации заработали активнее. Раздались гортанные команды.
Вдруг из-за поворота вынырнули три машины. В чистом горном воздухе видно было хорошо. «Уазики». Синие с желтым. Милицейские. Ехали неторопливо, слегка переваливаясь на ухабах. Ближе, еще ближе, уже совсем близко.
Я оглох. Сколько было пулеметов — понятия не имею. Казалось, что стреляет сама гора. Ментовские машины вмиг превратились в бесформенные, дырявые железные коробки.
И сразу все стихло. Звенящая тишина. Голос Джабраила как сквозь вату.
— Поехали посмотрим, заснимете.
Погрузились, подъехали, вышли.
Костик снимал. Пальцы дрожали. Трупы, много трупов. Боевики грубо выволакивали их на землю. Стасик блевал. Я остолбенело смотрел на все это. Запах гари, бензина и крови.
— Костя, — голос Джабраила, — сними, смотри, с чем ехали — пистолеты, наручники. Бараны.
У меня все это как-то не помещалось в голове.
Вернулись в село. Во дворе нас встречали Шамиль и Барият. Она с тревогой смотрела на меня. Я слабо улыбнулся ей — все в порядке.
Спустился в подвал. Для прямого эфира рановато. Набрал сразу второй номер. Удивительно, но трубку сняли. Озвучил репортаж в стиле «наш корреспондент передает по телефону».
Сначала хотел просто передать сухие факты. Но потом не удержался и поделился ощущениями. Ощущения были дикими. Это же как надо быть не в курсе, насколько не владеть информацией и чем думать, чтобы послать три «уазика» с ментами, вооруженными пистолетами и наручниками (!), против горной крепости, которую целая армия штурмовать должна неделю, и то — с неясным результатом.
Вот такой в общих чертах был смысл репортажа. На протяжении всего процесса Стасик, уже пришедший в себя, показывал мне большой палец. В другой ситуации мне было бы приятно, в этой — не очень. Как-то не хочется гордиться хорошей работой, когда тема такая.
Вышли во двор. Закурили. Материализовался Джабраил.
— Молодец, в целом правильный репортаж сделал.
— А… спасибо, а у вас с подслушкой все в порядке, да?
— А ты думал?
Такие вот дела.
Следующие несколько дней прошли относительно спокойно. Я даже как-то втянулся в тихую, счастливую семейную жизнь.
Барият уже не пыталась по утрам обувать меня. Более того, я просыпался один. Постель еще хранила тепло ее тела, а сама она уже хлопотала на кухне. Спускался в гостиную, она подавала завтрак, весело щебеча.
Насчет обуви. Вообще-то в кавказских домах принято ходить босиком, в крайнем случае в носках. Но мы с самого начала сделали вид, что не знаем этого. А Шамиль не настаивал. То ли такт, то ли военные обстоятельства.
Кстати, забыл сказать, это удивительно, но у Барият почти не было акцента. Я вообще заметил, что у горцев наличие или отсутствие акцента не вопрос воспитания, образования, среды, а нечто внутреннее. Может быть, поэтому некоторые мои знакомые так легко переходили с чистого русского на какое-то невразумительное бормотание и наоборот. Мне даже кажется, что многие специально говорят с акцентом. Такая национальная самоидентификация, что ли?
Костя, кажется, уже смирился с моим выбором и начал воспринимать наши отношения серьезно. А Стасик… Стасик вообще хороший парень.
Но счастье было недолгим. Уже в начале сентября в Карамахи стало тревожно. Люди ходили хмурыми и сосредоточенными. Взад-вперед сновали грузовики. Улицы постепенно опустели. Сначала исчезли мужчины, потом женщины и дети. Барият сказала, что мужчины ушли на позиции, а женщины и дети перебрались в подвалы. Медовый месяц кончился.
Мы начали работать. Мотались с камерой по периметру села, по блокпостам, снимали улицы, встревоженных людей. Пару раз передал сообщения по телефону — так, ничего особенного, общие впечатления. Встречался с Джабраилом, просил дать информацию, хотя бы более-менее весомую. Он отмалчивался, говорил — не время, потерпи. Я терпел.
Но однажды вечером Джабраил появился сам. В камуфляже и армейских ботинках. От былой вальяжности не осталось и следа.
— Кирилл, пора выходить в эфир.
— Я давно готов. С чем выходить? Дай информацию.
— Эти шакалы обложили нас. 17 блокпостов понатыкали вокруг. Прервали все наши внешние сообщения. Десантники с танками блокировали с юга и востока. В ущелье Чанкурбе — четыре группы спецназа. У Нижнего Дженгутая — артиллерия, самоходок до хрена. И это, кажется, еще не все.
— Да… с разведкой у вас все в порядке. Спасибо, про шакалов, извини, опущу, а все остальное — передам. А кстати, насчет вас что передать? Вы как — бздите?
Я думал, он меня зарежет. Но нет, война есть война. Не до тонкостей. Все называют своими именами.
— Пусть они бздят. Мы им устроим «добро пожаловать в ад».
— А, понял, ну ладно, я пошел.
— Давай.
Спустился в подвал, набрал номер, наговорил репортаж — изложил все, что узнал, от себя добавил ощущений, насчет бздят-не-бздят, в других выражениях, конечно, потом про «добро пожаловать в ад» — очень красивое выражение, они его еще в декабре 94-го на заборах в Грозном писали.
Потом позвонил Тане.
— Тань, привет, я там информацию передал, пожирнее, чем в предыдущие два раза. Только там цифры всякие, названия, места дислокации. Вы проконсультируйтесь — давать, не давать, а то мне еще шпионаж пришьют. Хотя уверяю тебя, они тут все про федералов знают лучше, чем в Генштабе.
Мироздание рухнуло прямо на кровать. Дикий грохот, звон стекла, полный рот пыли. Кровать уехала куда-то в угол. Мы вскакиваем на ноги. Светает. Смотрим друг на друга дикими глазами. Полное оцепенение.
Второй удар привел меня в чувство.
— Барият, в подвал, быстро!
Кое-как похватав одежду, кубарем покатились вниз.
Третий удар! Лестница дернулась и больно ударила перилами по голове.
В гостиной все были в сборе. Это, правда, громко сказано — они лежали на полу, лицами вниз, прикрыв головы руками.
— Че разлеглись! Барият, дед, Стас — в подвал, живо. Костик, камеру — на улицу.
Костик вскочил, камера была при нем, мы метнулись к выходу. Барият повисла у меня на плечах.
— В подвал!!!
Я схватил ее за талию, другой рукой — деда за шкирку, поволок их к люку.
Четвертый удар! Пол подпрыгнул, мы на животах проехались до самой дверцы. Я откинул ее, грубо, чуть ли не вниз головой, отправил в люк Барият, за ней полетел дед. Бросился к выходу. Там на корточках сидели Костя и Стас.
— Стас! Я сказал — в подвал!
— Я с вами!
— Нет! Лишние жертвы! Уцелеешь — передашь репортаж.
— Блин! Я на крышу! Антенну сниму! Если цела!
— Давай и в подвал!
Вдвоем выскочили на улицу. Присели у забора, у амбразуры.
Пятый удар! Пыль столбом. Глаза, уши, рот. Отплевываемся.
— Костик, работай!
— Уже!
Костик торчал в амбразуре, выставив вперед камеру. Я пристроился у соседней.
Шестой удар! Это было уже совсем близко. Меня обдало горячей струей воздуха, подбросило и перевернуло на спину. Показалось, что распался на молекулы. Тела не было! Я вскочил, стал ощупывать себя. Вот это и удивило больше всего — странное ощущение, ты не чувствуешь своего тела вообще. Но голова — на месте, руки — вот они, ноги — тоже. Что это? Шок? Потрогал разные части своего тела. Почему-то подумал, что я манекен.
Посмотрел на Костю. Он проделывал те же манипуляции. Только одной рукой. В другой была камера.
— Костик! Залег! Быстро! И так, чтоб нигде зазора не было! Вжался в землю, в забор, чтоб ни миллиметра пустого не было! А то так и будет швырять!
Залегли. Вжались. Смотрю на Костю. Снимает. Молодец. Костик — земля — забор — камера — амбразура — одно целое. Ну, почти. Делаю то же самое, но без камеры — мне проще.
Седьмой удар! Ого! Уже опыт! Взрывная волна не нашла зазора под нашими телами. А то опять летали бы, как в прошлый раз!
Выглядываю в «свою» амбразуру. Мимо, дико крича, бегут раненые. Двое убитых — у забора. Замечаю еще одного. Прямо у амбразуры. Лежит неподвижно, но, видно, не убит. Убитые не так лежат. Вдруг он вскакивает, озирается, припадает на одно колено. Из распоротого живота, как тряпки, вываливаются внутренности. Он опускается на землю и начинает страшно, по-звериному, реветь.
Первая мысль — помочь!
Восьмой удар!
Поможешь тут! Отплевываюсь, протираю глаза, выглядываю в амбразуру. Да, ему уже не помочь.
— Костик! Есть секунд десять! Быстро перебегаем на ту сторону, вжимаемся.
Костик все схватывает на лету. Через амбразуру много не снимешь. Выскакиваем за ворота, перебегаем, падаем в канаву. Вжались.
Девятый удар!
Не зря дергались! Отсюда просматривается вся улица. Пыль, дым, кое-где — языки пламени, некоторые дома полностью разрушены. И ни одного человека. Живого. Несколько трупов. Некоторых убило не сразу. Сначала ранило. И они не смогли доползти до какого-нибудь укрытия. Их добили следующим ударом. Как того — у моей амбразуры.
Еще несколько ударов.
Потом все стихло.
Я перекатился поближе к Костику. Закурили. Странно. Ни у меня, ни у него руки не дрожали. Мы их просто не чувствовали. Надо потом разузнать у врачей, что это за эффект. Потом? Размечтался! Оно наступит? Это «потом»?
— Слышь, Кир, как думаешь, ЭТО еще будет повторяться?
— Сегодня или вообще?
— Ну…
— Вообще — точно будет, и не раз. А насчет сегодня — не знаю. Нам еще пока везет. Это гаубицы. Авиация не работает — погода плохая.
— А-а-а… Так это — еще ничего?
— Костик, ты ведь уже ветеран. Тогда на горе видел, что такое авиация? После нее трава не растет.